XXVIII. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С САРЫПЫНАРОМ

 

Губернатор слыл большим сумасбродом, про таких в народе говорят: «У него середины не бывает, или целует, или кусает…» И правда, настроившись на философский лад, он бывал покладист и добр, но случалось, что гневался без причины, и тут уж держись!

Он привык на службе к людям мелким, покорным, которым, как известно, «что ни скажи, тому и рады, что ни дай, за то и благодарны». Поэтому любое дело губернатор решал в долю секунды – такой быстроте мог бы позавидовать даже музыкант-виртуоз. А уж о его манере разговаривать с подчиненными или просителями и говорить нечего: даст щелчок по носу, и всякий – тише воды ниже травы…

– Как себя чувствуете, бей-эфенди? – спросил губернатор, увидав мутасаррифа Хамид-бея. – Надеюсь, хворать не изволили?.. Да вы, ваша милость, выглядите просто превосходно, хвала аллаху. Как иногда полезно человеку попутешествовать…

Витиеватый ответ мутасаррифа, в котором тот выражал глубокую признательность, а также сообщал, что климат в Сарыпынаре вполне хороший, губернатор оборвал на полуслове и сказал:

– Однако вы, наверное, порядком уже устали, пока добирались сюда. Не стоит утомляться, ваша милость, садитесь скорее в экипаж. А мы с друзьями немного цройдемся.

Хамид-бей побледнел, лицо его вытянулось, а тоненький голосок задрожал:

– Нет, нет! Разрешите, и я буду сопровождать ваше превосходительство.

Но крохотные ножки мутасаррифа, обутые в лакированные, успевшие побелеть от дорожной пыли ботинки, никак не поспевали за огромными ножищами губернатора. С каждым шагом тот отмеривал расстояние раза в два большее, чем семенивший за ним Хамид-бей, и очень скоро несчастный мутасарриф, проклиная все на свете, сильно отстал и очутился почти рядом с Халилем Хильми-эфенди, который, хромая и тяжело опираясь на палку, тащился в самом хвосте торжественной процессии.

Если бы весь позор этим ограничился! А то ведь что получилось: лишь только мутасарриф свернул на обочину, будто бы заинтересовавшись травой и цветами, росшими в придорожных канавах, как Халиль Хильми-эфен- ди тоже стал замедлять шаг, а потом, словно пастух, потерявший стадо, беспомощно остановился посреди дороги.

Между тем председатель городской управы, воодушевленный вниманием губернатора, который уже назвал его раз «дорогой брат» и даже постукал кулаком по спине, решил попытать счастья. Он сказал, что у него в доме все приготовлено для встречи его превосходительства и, дескать, Омер-бея можно осчастливить и потом. Если уважаемый губернатор хоть на одну ночь станет его гостем, то это будет превеликой честью не только для него, Решит-бея, но и для всего города, который он, как председатель управы, скромно представляет…

И надо же, чтобы как раз в эту минуту губернатору на глаза попалась яма. Ям по обочинам дороги было сколько угодно – и сзади, и спереди, и сбоку, но почему- то именно эта привлекла начальственное внимание, и губернатор, сделав грозное лицо, произнес:

– Ты брось мне распевать, лучше сюда погляди! Что это? А?! В темноте кто-нибудь свалится, ногу сломает, кто отвечать будет? А?! На твоем месте всякий давно бы ее закопал, – даже без инструмента, руками бы засы пал… Тут и нужно-то всего несколько лопат земли… Стыд и позор!.. Прежде чем приглашать, об этом подумал бы. Стыдно, очень стыдно!..

Председатель не ожидал столь внезапного нападения и не успел убрать с лица веселого и довольного выражения, и улыбка эта неестественно застыла на физиономии у Решит-бея, точно у нахала, – его ругают, а он в ответ зубы скалит.

Впереди показалась площадь. В кофейне, как всегда, было полно народу. Еще издали завидев приближающуюся процессию, жители высыпали на улицу и выстроились вдоль тротуара, чтобы приветствовать губернатора.

– Здравствуйте, земляки! – Весь вид губернатора выказывал отеческое благорасположение. – Как дела? Я приехал, чтоб сказать вам: «Пусть никогда больше не повторится!»

Из толпы раздались нестройные ответы:

– Добро пожаловать!

– Дай бог вам долгой жизни!..

Люди с недоумением переглядывались: о чем толкует губернатор, что не должно повториться?

– Страшное бедствие, обрушившееся на Сарыпынар, взволновало и опечалило не только ваших соотечественников, но и людей иноземных. Однако, как я вижу, все вы, слава богу, находитесь в добром здравии. Вот я и думаю: не лучше было бы, вместо того чтобы рассиживаться по кофейням да резаться в нарды, потрудиться немного и привести в порядок ваш чудесный городок? Не в обиду будь сказано, в хлевах, где вы держите скот, ей-богу, чище, чем на ваших улицах. Вон там, внизу, видел я вдоль дороги ямы. Диву даешься, как вы только себе ног не ломаете, когда возвращаетесь вечером домой?! Поистине чудо! А если бы каждый, отложив нарды в сторону, взял лопату, разок копнул и кинул землицы в яму, давно бы от этих ям следа не осталось. Не уважаете вы старых людей, а заодно и председателя своей управы! Ну, ладно, не сердитесь на меня. На справедливое слово грех обижаться, самый страшный грех! Я вам от души говорю. А пока прощайте! Еще увидимся…

Мутасарриф Хамид-бей, порядком отставший от процессии, был весьма огорчен: губернатор встретил его плохо. Его совет сесть в экипаж и вернуться в город, чтобы не утомлять себя понапрасну, был откровенной насмешкой. Значит, хочет отделаться от него, подорвать авторитет старого мутасаррифа в народе. Высокопоставленное лицо – не какая-нибудь мелкая сошка – вышло встречать его, желая засвидетельствовать почтение, а он заставил в хвосте плестись! Как можно такую пилюлю проглотить? Впрочем, проглотишь – и не подавишься! Деваться все равно некуда.

Но и он не остался в долгу. Не стал догонять губернатора, а тихо-мирно, вразвалочку пошел себе сзади в двухстах – трехстах шагах, словно на вечерней прогулке. Разве этого не достаточно? Вполне достаточно! Будь губернатор человеком, он бы понял!

Но как только процессия стала подходить к центру города и народу на улицах прибавилось, Хамид-бей начал вдруг нервничать. За все время пребывания в Сарыпынаре он только раз или два выезжал из дому и, кроме нескольких официальных лиц, ни с кем не виделся, поэтому его, надо думать, никто и в лицо-то не знает. А если и найдутся такие, что знают, вряд ли придадут большое значение тому, что губернатор шагает впереди огромной процессии, а он идет сам по себе, немного сзади… Но сколько Хамид-бей ни подбадривал и ни успокаивал себя, ему уже казалось, что все смотрят только на него и ехидно посмеиваются в усы. И он в раздражении заворчал: «Нет, дольше этого терпеть нельзя! Этого грубияна пора проучить. Надо свернуть в первый попавшийся переулок, догнать их и занять свое место во главе процессии. На оскорбление отвечают оскорблением! У нас тоже есть самолюбие!..»

Твердо решив осуществить задуманное, Хамид-бей сделал уже несколько шагов по незнакомому переулку, как вдруг ему представилось, будто губернатор спрашивает: «А где у нас мутасарриф-бей? Неужто ушел? Вот и отлично!» – и его охватил такой ужас, что он кинулся со всех ног за удаляющейся процессией.

Как ни странно, но в своих предчувствиях Хамид-бей оказался чуть ли не ясновидцем. Процессия остановилась около старого водоема, и губернатор попробовал прочесть стихи, выбитые на каменной плите. Убедившись, что ни он сам, ни кто другой из его окружения не могут разобрать замысловатого текста, он спросил:

– А где у нас мутасарриф-бей? Уж ему-то, наверное, под силу эта загадка…

Тут Хамид-бей увидел, как вся толпа повернулась в его сторону, и губернатор машет ему рукой. Он прибавил шагу, а несколько человек, отделившись от толпы, побежали к нему навстречу.

Губернатор встретил его словами:

– Мы здесь убедились, мутасарриф-бей, что наши познания в старинной письменности до смешного ничтожны. Одна надежда на вас. Вы среди нас самый ученый, без вашей помощи нам этих стихов не прочесть…

Кровь бросилась в лицо Хамид-бею, однако хватило ее только на то, чтобы окрасить нежным румянцем скулы да самый кончик носа.

– Что вы, эфенди, бог с вами, ну зачем же так. Я, конечно, премного польщен, эфенди, вашим благосклонным вниманием. Рад служить, эфенди, жду ваших приказаний.

Хамид-бей и правда был весьма сведущ в письменности. Он довольно хорошо читал и писал, разбирался в старой каллиграфии и разных стилях письма. Однако страх, что он может неправильно произнести арабское слово, перешел у него в настоящую манию, поэтому он никогда ни при ком не читал вслух. Волнуясь, мутасарриф пробежал глазами надпись и понял, что прочесть её не сможет. Он беспомощно заморгал глазами:

– Прошу меня извинить, эфенди, но издали я никак не могу разобрать буквы.

Губернатор рассмеялся.

– То, что видят его глаза, он прочесть не может, а что может прочесть, то не видят его глаза. Видно, господь бог пожелал, чтобы надпись сия не была прочтена, как, впрочем, и то, что написано у нас на роду. Против воли божьей мы бессильны. Делать нечего, а посему двинемся дальше.

В это время, прорвав кольцо окружавших губернатора людей, вперед вышел Дели Кязым.

– Прошу вас, господин губернатор, разрешить мне, вашему покорному слуге, попытаться. Может, бог даст, не опозорюсь.

И он бегло прочел начертанное на камне двустишие.

– Разглядел-таки! – Губернатор пожал Дели Кязыму руку. – Поздравляю тебя, инженер.

А ведь Дели Кязым ни за что не соглашался идти встречать губернатора, уперся и знай свое бубнил: «Не могу! Понимаешь, не могу я в таких делах участвовать. Нет у меня в крови этого самого подхалимства…»

До старого водоема инженер шел поодаль, как бы не участвуя в торжественной процессии, и говорил вслух такие вещи, что бедный учитель Ахмед Масум наконец взмолился: «Да замолчи ты, ради аллаха!» Но Дели Кязым, словно назло, стал еще громче высказывать свои мысли, так что учителю пришлось удрать от него.

Теперь же все изменилось: после того как расчувствовавшийся губернатор потряс Дели Кязыму руку, кулаком постукал его по спине, да еще несколько шагов прошел рядом с ним, инженер подошел к учителю и запел совсем другую песню: «Вот это человек! Да за такого в огонь и в воду!..»

Халиль Хильми-эфенди молча тащился за процессией. Дойдя до дома Омер-бея, он решил, что на этом его тягостная обязанность кончается, и собрался уже отправиться восвояси, как вдруг его остановил губернатор:

– А ты куда, каймакам? Нет, погоди. Нам с тобой есть о чем потолковать.

Омер-бей, не ожидавший, что ему будет оказана столь высокая честь, отправился в дом первым, чтобы отдать нужные распоряжения и приготовиться к приему гостей, а губернатор, председатель городской управы Решит-бей и ещё несколько человек расположились в саду.

 

– Иди-ка сюда, поближе, каймакам, бери стул да садись поудобнее… Что у тебя за вид? Ну точь-в-точь как

у Хадживада^[33], когда он сломал свою палку. Ай-ай ай, видно, здорово досталось тебе при землетрясении, все еще оправиться не можешь. Неважно себя чувствуешь?

Халиль Хильми-эфенди принялся рассказывать о себе и так волновался, что даже вставал иногда, чтобы перевести дух. Он подробно рассказал о своем серьезном недомогании, которое «подтверждается официальным врачебным заключением», потом пожаловался на плохое самочувствие, вызванное уже другой причиной; сегодня доктор вскрыл ему чирей, поэтому-то он и сидит на краешке стула.

– Хочешь, ложись на циновку, может, удобней будет…

От такого предложения Халиль Хильми-эфенди опешил, лицо его сначала побелело, потом стало серым. Заикаясь, он попросил разрешения остаться на стуле,

– Как хочешь, каймакам, неволить не буду. А теперь скажи нам, как ты смотришь на создавшееся положение?..

Халиль Хильми-эфенди в растерянности молчал, не зная, с чего начать.

– Ну вот что, братец. – Простодушие губернатора, казалось, предвещало грозу. – Если ты не хочешь говорить, тогда скажу я. Дело дрянь! Короче и не выразишь. Если можешь иное слово придумать, честь тебе и хвала! Ну как, понял? А теперь побеседуем о другом.