МАДАМ ВАН ХАУСЕН – ВЫДАЮЩИЙСЯ МЕНТАЛИСТ И МЕДИУМ».

Моего имени, естественно, нет.

Я не обладаю маминой выдержкой, так что не могу удержаться и не поглазеть на толпу, и внутри меня растет волнение. Я смотрю на парочки в очереди: они держатся за руки, болтают, смеются и курят. Мужчины в черных фраках кажутся мрачными, почти зловещими, по сравнению со своими спутницами – яркими модницами в дерзких коротких полушубках и шифоновых и шелковых платьях с бахромой.

Как правило, внешняя красно-бархатная роскошь театра не распространяется за кулисы и в гримерки. Там, как известно, тесно и уныло. Поэтому я приятно удивлена простором комнаты, в которую Жак приводит нас перед генеральной репетицией. Один из служащих театра приносит мне корзину с записками. На каждом листке – по вопросу от зрителей, что уже сидят в зале. Я смотрю на маму, ожидая ее решения.

Она скидывает свою меховую пелерину на бархатный диванчик.

– Пусть сегодня будет восемь. Это ведь наша премьера.

Я киваю и быстро перебираю записки, отмечая красным крестиком те вопросы, на которые маме будет проще всего ответить. Позже, во время шоу, она выберет несколько листочков «наугад» и удивит зрителей своей «восприимчивостью». Трюк настолько прост – даже не верится, что люди на это ведутся. Но, как всегда говорит моя мать, публика верит в то, во что ей хочется верить.

Пока я занимаюсь делом, мама проверяет свой макияж. Она всегда молчалива перед выступлением. Во мне же все звенит от предвкушения, но я стараюсь этого не показывать. Я никогда не говорила матери, как сильно люблю творить иллюзии, даже если это старые заезженные фокусы. Эту тайну я храню глубоко в душе, опасаясь, что, если она будет раскрыта, меня лишат любимого занятия. Иногда я притворяюсь, будто я – звезда собственного шоу. Что люди в зале с нетерпением ждут только моего появления. Подобные мысли заставляют меня трепетать, но и задаваться вопросом: как же это сочетается с тихой и спокойной жизнью, о которой я тоже так давно мечтаю? Я вздыхаю. Иногда я сама не знаю, чего хочу.

В дверь стучат, и я отвечаю: «Войдите». Это еще один служащий театра с гигантским букетом красных роз для моей матери и маленьким букетиком белых – для меня. Цветы от Жака, что заметно охлаждает мой пыл.

Следующий стук в дверь возвещает о том, что пора на выход. Мама прекращает суетиться над букетом и с обезоруживающей улыбкой поворачивается ко мне.

– Мы готовы? – спрашивает.

Она всегда задает этот вопрос.

Я тоже улыбаюсь и отвечаю:

– Насколько это вообще возможно.

Неважно, находимся мы в дешевом уродливом отеле безымянного городишки или в изысканном театре – выступления всегда начинаются одинаково.

– Удивим их?

– Как всегда.

Мама протягивает руку и сжимает мою ладонь, и мы вместе следуем за сопровождающим по узкому коридору к сцене. Я быстро оглядываю погруженную во мрак площадку, убеждаясь, что наш реквизит на месте. Все уже проверяли рабочие сцены и Жак, но я люблю перепроверять дважды, трижды, а то и четырежды.

Какое-то время мы ждем, затаив дыхание; каждое мгновение кажется вечностью, и возбуждение разрывает мою грудь на части. Когда красный занавес начинает подниматься, мама отпускает мою руку и выходит вперед.

Не заблуждайтесь: на этой сцене есть место только для одной звезды.

Я вижу лишь материнский силуэт в свете рамп, пока красный занавес тихо поднимается в темноту. Ослепительный прожектор выглядит как солнце на горизонте, и хотя я не вижу людей в зале – их присутствие выдает запах духов и дорогих сигар, а также чрезмерно вежливые, сдержанные аплодисменты.

Ничего страшного. К концу вечера эти люди станут преданными поклонниками моей матери. В отличие от других медиумов и менталистов, она разбавляет свое выступление озорными шутками, что застает зрителя врасплох. В то время как кто-то полагается на мрачность, драму и обман, мадам Ван Хаусен подмигивает и спрашивает: «Нет, ну вы можете в это поверить?» Публика это обожает.

– Спасибо, большое спасибо, дамы и господа!

Хотя голос мамы разносится по всему залу, он по-прежнему звучит нежно и женственно. Она стоит на месте, пока глаза не привыкают к свету софитов, а потом скользит вперед, чтобы зрители лучше ее видели. Ее темная, изысканная красота раскрывается перед ними как цветок.

– Надеюсь, вам понравится сегодняшнее шоу, но еще больше я надеюсь на то, что вы узнаете что-нибудь о мире духов. Он может быть мрачным и опасным.

Мама делает паузу, чтобы зрители переварили услышанное, а затем шаловливо улыбается и морщит носик. Я практически слышу, как публика расслабляется. И звезда шоу продолжает:

– Я одарена способностью читать мысли и предсказывать будущее, в чем кое-кто из вас сможет убедиться лично.

Она снова замолкает и слегка покачивается, словно потеряв равновесие. Мой выход. Я мчусь из темноты, чтобы поддержать маму. Она гладит меня по плечу и улыбается зрителям дрожащими губами.

– Мне очень жаль. Просто меня охватило всепоглощающее чувство, что кто-то из присутствующих совсем скоро присоединится к миру духов.

Кто-то вскрикивает и вылетает из зала. Подсадной актер.

Мама ждет, пока стихают отголоски грохота захлопнувшейся двери.

– Если кто-то еще чувствует себя неуютно – он тоже может уйти.

Она сжимает ладони вместе и опускает очи долу – ну прямо Пресвятая Дева в печали.

Никто не двигается с места. За многие годы наших выступлений никто ни разу не ушел.

Мама поворачивается ко мне:

– Это моя дочь и помощница, Анна. Она собирается немного развлечь вас магией, пока мы ждем, что духи откликнутся на мое присутствие.

Хоть она и называет меня своей помощницей, в этой части шоу скорее мама помогает мне, чем наоборот, что вызывает неудобства и раздражает нас обеих, хоть мы никогда и не говорим об этом вслух. Она ненавидит, когда я в центре внимания, а я терпеть не могу хоть в чем-то зависеть от матери. Уж слишком рано я узнала, что она не относится к категории самых благонадежных людей.

Я начинаю с легких фокусов: заставляю недовольных голубей исчезать из клетки и появляться в разных местах, разрезаю веревку и вновь делаю ее целой, достаю шарф из клубка пламени. Мама умело рассеивает внимание зрителей, чтобы моя «ловкость рук» не бросалась в глаза.

Мы общаемся жестами и взглядами. Подмигивание – значит так держать. Покручивание запястьем – пропускай следующий фокус и двигайся дальше.

Публика охает и ахает в нужных местах, и как только я разогреваюсь, мои движения становятся еще эффектнее. Увлеченные зрители – это лучшая часть шоу, моя любимая. Я ненавижу, когда люди называют фокусы обманом. Обман – это то, чем занимается моя мать. А то, что делаю я, – развлечение.

Когда я на сцене, мои чувства в состоянии повышенной боевой готовности, а в голове крутится миллион подробностей: мое положение относительно зрителей, движения мамы, даже совокупное настроение людей в первом ряду.

Сегодня выступление проходит отлично. Во мне все кипит от возбуждения. Никогда еще зрители не были настолько отзывчивыми, а огни рампы – такими яркими. Когда я наконец останавливаюсь, то тяжело дышу, а сердце колотится как бешеное. Как только мама встает рядом и легонько улыбается, нас накрывает волной оглушительных аплодисментов.

– Как видите, моя дочь – очень необычная девочка.

Зрительный зал растворяется, когда до меня доходит: мама в ярости. Это можно понять по ее натянутой улыбке и напряженной, неестественно прямой спине. В чем дело? Она злится, потому что я хорошо делаю свою работу?

– А еще она читает мышцы так же легко, как я читаю мысли, – продолжает мама. – Прямо сейчас мы завяжем Анне глаза и выберем кого-нибудь из зрителей, чтобы он спрятал иголку. Всего лишь прикоснувшись к руке человека, моя дочь способна найти спрятанное!

Рабочий сцены приносит повязку для глаз, и мама, выражая свое недовольство, затягивает ее гораздо туже, чем требуется.

Я слышу шепот, когда доброволец прячет иголку.

Моя мать всегда проявляет чувство юмора при выборе «прячущего». Порой им оказывается красивый молодой человек, который заставляет меня краснеть, а в следующий раз – тучный краснолицый господин с неприятным запахом изо рта. Десять к одному, что сегодня меня ждет «зловонное дыхание».

Мы начали показывать этот фокус в прошлом году, увидев его в программе соперника. Мама старалась – очень старалась! – но ей так и не удалось выполнить трюк, и это доставляет мне детское удовлетворение, ведь я-то справляюсь с ним раз за разом. Номер называется «чтение мышц» и заключается в том, что выбранный зритель ведет вас по залу, а вы должны почувствовать, где спрятана иголка, по напряжению в руке ведущего. Моя мать, какой бы искусной она ни была, кажется, просто не в состоянии уловить знаки.

В то время как я показываю этот фокус без единой осечки. Правда, мама не знает, почему.

Она помогает мне спуститься со сцены и кладет мою ладонь на чью-то руку. Я сжимаю ее, позволяя всем звукам и запахам отойти на второй план, и пытаюсь «соединиться» с человеком рядом со мной. Мысленно представляю серебряную нить, что тянется от меня к соседу...

Многие годы я считала, что все испытывают то же самое, когда прикасаются друг к другу – что все вокруг общаются на более глубоком уровне, чем просто слова или действия. Я думала: вот почему при встрече люди обмениваются рукопожатием. Но что-то не складывалось. Почему тогда мама не могла понять, что импресарио собирается удрать с нашими денежками? Или что милая женщина из пансиона на самом деле собирает информацию для шерифа? Для меня все это казалось таким очевидным... И только потом я осознала, что ни мама, ни кто-либо другой не чувствуют того же, что я. И к тому времени я уже знала достаточно, чтобы держать рот на замке. Моя амбициозная мамочка с удовольствием бы вставила в программу цирковой номер с моим участием, если бы это способствовало ее карьере. А может, в приступе зависти вообще выкинула бы меня из шоу. Кто знает.

Как правило, первые эмоции, которые исходят от зрителя-добровольца, всегда одинаковы: волнение, оттого что его выбрали, и сомнение в том, что я действительно справлюсь с задачей. Этот мужчина – а, судя по руке, это именно мужчина – другой. Его мучает жгучее любопытство по поводу меня. Я ощущаю плохо скрываемое нетерпение. Еще от него исходит низкий гул подавляемой энергии, как если бы он был плотиной, которую вот-вот прорвет. Я никогда не чувствовала ничего подобного. Озадаченная, я позволяю незнакомцу провести меня по залу, пытаясь «прощупать» другие его эмоции. Обычно, стоит нам оказаться рядом с иголкой, проводник начинает нервничать, но сегодня этого не случится. Он кажется спокойным и терпеливым. Но я чувствую и еще кое-что... Эмоцию, которой никак не могу подобрать название... Меня охватывает паника, сердце начинает биться быстрее. Все это слишком затянулось! Мне что, бродить по роскошному театральному залу, пока публика не поймет, что я потерпела неудачу?

Я пробую снова и снова; пальцы сжимаются на руке проводника, над верхней губой выступают капельки пота. И вдруг на меня находит озарение: все становится так четко и ясно, будто незнакомец сам прошептал мне эти слова.

– Хитрец! – говорю я так, чтобы услышал каждый. – Джентльмен спрятал две иголки! Одна – там. – Я примерно указываю куда-то в центр зала. – А вторая в кармане. Ту, что в кармане, я и искала, а другая – просто приманка!

Смеясь, я срываю повязку с глаз.

И упираюсь взглядом прямо в красивое лицо Колина Арчера.

Какое-то мгновение он изучает меня, а затем склоняет голову и касается моей руки формальным поцелуем.

– Что ж, отлично сработано, мисс Ван Хаусен, – говорит низким голосом. – Действительно впечатляет. Вы выдержали это испытание с честью.

Его слова настолько поражают меня, что я молчу всю обратную дорогу к сцене, пока зрители бурно аплодируют. Испытание? «А мама знала об этом испытании?» – думаю, присоединяясь к ней на сцене. И в чем это испытание вообще заключалось?

Я безучастно приседаю в реверансе перед взволнованной толпой. У меня нет времени обдумывать слова Колина – пришла пора следующей части шоу, в которой моя мать будет удивлять и внушать трепет.

Я выношу ей корзину с записками из зала и снова сливаюсь со стенкой, пока мама отвечает на заранее отмеченные вопросы. Потом приглушается свет, и она вызывает зрителей и якобы читает их мысли. Все эти люди тоже выбраны еще до выступления. Один из служащих пообщался с ними, как только они пришли в театр, а потом передал информацию моей матери. Жак тоже внес свой вклад. Он ведь знает всех и вся в нью-йоркском обществе и рассылал индивидуальные приглашения на премьеру. А потом, как только видел среди толпы знакомое лицо, тут же скармливал нам пикантные сплетни об этом человеке – и вот теперь они стали частью шоу.

Я прячу улыбку, когда неподражаемая мадам Ван Хаусен делится новыми откровениями с дородной дамой в тюрбане, сверкающем стразами при каждом движении. Публика задыхается от потрясения и восхищения способностями моей матери.

Вот только она на самом деле не является ни менталистом, ни медиумом, ни даже фокусником. Мама – всего лишь актриса и умеет заставить людей верить в то, во что ей хочется.

И когда шоу окончено, мы кланяемся под гром аплодисментов, и у нас появляется еще несколько сотен «верующих».