В ГЛАВНОЙ РОЛИ ГАРРИ ГУДИНИ».

Втайне от матери я ходила на все его фильмы. Пропустила только этот, когда он появился, и меня раздирают сомнения, стоит ли входить внутрь. Для меня посмотреть фильм с Гудини – как провалить фокус на сцене: все начинается отлично, но внезапно перестает быть таковым, и в конечном счете у вас начинает сосать под ложечкой и вы жалеете, что вообще на это решились. Учитывая мои отношения с Гудини, наверное, мне стоит просто уйти.

Но я остаюсь. Делаю глубокий вдох и иду к стеклянной будке кассы. Я не могу не использовать любую возможность, чтобы увидеть Гудини, так же, как не могу не показывать фокусы.

Я протягиваю человеку за стеклом десять центов, и он, оторвав от рулона билет, отдает его мне.

– Думал, ты никогда не решишься войти, – произносит знакомый голос за спиной.

Я резко оборачиваюсь и вижу Коула, стоящего близко – очень близко – позади меня.

– Ты меня напугал!

Я прищуриваюсь. Знает ли он, что я его преследовала? Должен знать. Ему пришлось развернуться в обратном направлении, чтобы добраться до театра. Мои щеки пылают. Что же он скажет?

– Прости.

Коул покупает себе билет и поворачивается ко мне. Его шерстяное пальто хорошо сидит на широких плечах, а хомбург[6] на голове сдвинут на бок, придавая несколько щеголеватый вид благородным чертам мистера Арчера.

– Не возражаешь, если составлю тебе компанию?

Я еще ни с кем не делилась этой частью своей жизни, но с другой стороны, вряд ли Коул знает, что Гудини – мой отец, так что это не считается. Шея Коула краснеет под воротником, пока он ожидает моего ответа. И я с удивлением понимаю – он боится, что я откажу.

– Было бы здорово, – соглашаюсь и тут же проклинаю себя за чрезмерную чопорность в голосе.

Коул придерживает для меня дверь, и мы заходим в театр. Он прекрасен, хотя немного обветшалый. Красные ковры покрыты пятнами, и отсутствует несколько лампочек в люстре, освещающей фойе. Судя по обстановке, когда-то здесь давались представления, но потом все переделали под кинотеатр. Обычно я люблю ходить в кино, но сегодня сочетание Гудини на экране и Коула рядом со мной вызывает приступ тошноты, так что я отказываюсь от напитков и закуски.

Кресла неудобные, но близость к Коулу делает это незначительным. Шумные дети на балконе улюлюкают и святят, в то время как партер практически пуст. Я пытаюсь придумать тему для разговора, но ничего не приходит в голову, так что вместо этого я изучаю других зрителей. Есть пара девушек примерно моего возраста ближе к середине зала, а через проход от нас – женщина с ребенком на руках. Я отворачиваюсь, но затем снова смотрю на нее, осознав: что-то не так. Ее старое пальто, кажется, мужское, а одеяльце, в которое укутан ребенок, – изодрано. Но не это привлекает мое внимание. В жизни я видела много бедняков, и некоторые выглядели похуже, чем незнакомка.

Дело в импульсах беспокойства и отчаяния, что исходят с той стороны прохода. Я во все глаза смотрю на женщину; сердце громыхает в моей груди. Я зажмуриваюсь, но чужие эмоции продолжают накатывать на меня, словно волны на берег. Почему это происходит? Я до боли в пальцах впиваюсь в подлокотники. Чувствовать эмоции других людей, прикасаясь к ним, – уже достаточно неприятно, но когда это происходит на расстоянии… просто нестерпимо.

Все прекращается так же внезапно, как началось. Я судорожно глотаю воздух и смотрю на Коула, который, кажется, не заметил этого приступа паники. Затем перевожу взгляд на женщину, укачивающую ребенка. И ничего не чувствую. Это все игра моего воображения?

– Давно ты уже в Нью-Йорке? – спрашивает Коул, когда молчание между нами становится невыносимым. Его голос напряжен, как будто он тоже тщательно обдумывал, что сказать.

– Чуть больше месяца. А ты?

– Около шести недель. Но в Штатах я уже почти три месяца. Первое время жил в Балтиморе.

– О, путешествуешь?

– Что-то вроде того.

Тема исчерпана – и мы снова погружаемся в молчание. Спасение приходит с гаснущим светом и началом кинохроники. В полной тишине мы смотрим, как известный боксер Джек Демпси участвует в автомобильной гонке, как в Брюсселе запускают сотню аэростатов, и как чиновники разоблачают сеть продажи опиума в Шанхае. Когда на экране появляется пес-кинозвезда, исполняющий всякие трюки, Коул громко хохочет. От этого звука теплое покалывание проходит от кончиков пальцев моих ног до макушки. Коул смотрит на меня; свет от экрана пляшет в его темных глазах, и у меня перехватывает дыхание. И снова, как тогда в передней, я чувствую эту странную теплую связь между нами, узнавание. На мгновение наши взгляды встречаются, но тут органист начинает играть. Мы оба подскакиваем, и я смущенно смеюсь.

Я поворачиваюсь обратно к мерцающему изображению и забываю о Коуле – Гудини заполняет собой экран.

Началось.

Страх и ожидание борются внутри меня, пока по экрану ползут титры. Просмотр фильмов с Гудини каждый раз воскрешает в памяти старый вопрос: он действительно мой отец?

Его харизма, притягательная и мощная, волнами исходит от экрана. Сюжет и напечатанные диалоги достаточно просты, но я за ними не слежу. Я наблюдаю за человеком, который может быть моим отцом. Его волосы, как всегда, в полном беспорядке, густые и непослушные. Его взгляд жесткий и притягивающий. Легко поверить, что у Гудини есть те же способности, что у меня – его силу видно невооруженным глазом. Я слежу за освобождением иллюзиониста с точки зрения профессионала. А сама я так смогу? Перед глазами вспыхивает видение: я под водой. Тело охватывает дрожь. Удастся ли мне выбраться, если такое случится? Придется ли?

Коул рядом со мной полностью увлечен фильмом. Органист довольно хорош: музыка нарастает и стихает вместе с действием. Коул улыбается на смешных моментах и напрягается на тревожных.

Ребенок напротив нас начинает беспокоиться, и мать его укачивает: вверх-вниз. Ее боль вновь накатывает на меня, и я начинаю дрожать. Стискиваю руки на коленях и смотрю в пол, а чужие горе и страх все набрасываются на меня, словно ураган. Я ссутуливаюсь и погружаюсь в себя, пытаясь защитить свое сердце, которое вот-вот разлетится на осколки.

Не в силах больше терпеть, вскакиваю с места и бегу прочь мимо удивленного Коула. Останавливаюсь лишь на мгновение, чтобы вынуть десять долларов, оставленные на черный день, и бросить их женщине на колени. Она смотрит на меня испуганно, но я отворачиваюсь и мчусь дальше по проходу.

Пробегаю через фойе, распахиваю парадную дверь и только тогда ненадолго останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Вскоре через эту же дверь выходит Коул.

– Ты в порядке? – Он озабоченно хмурится.

Я заливаюсь румянцем.

– Все отлично. Просто забыла, что должна кое-что сделать.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти. На глаза наворачиваются слезы унижения.

– Уверена, что хорошо себя чувствуешь? Хочешь, пойду с тобой?

Я слышу беспокойство в его голосе, но не могу повернуться и посмотреть ему в глаза.

– Все в порядке. Я должна идти, – говорю через плечо.

И спешу прочь сквозь толпу, в истерике, оставляя позади Коула, Гудини и бедную отчаявшуюся незнакомку. Я делаю то, что делают женщины Ван Хаусен всякий раз, когда дела идут плохо.

Я бегу.