Глава 36. Я очнулась на кровати такой же черной, как окружавшая меня темнота

 

Я очнулась на кровати такой же черной, как окружавшая меня темнота. Черная ткань красивыми складками ниспадала с черных деревянных перекладин балдахина. Я лениво подумала, что это похоже на кровать королевы, – и страх тут же пронзил меня будто копьем. Просыпаться в постели королевы – не к добру.

Наверное, я дернулась сильнее, чем думала, потому что наткнулась рукой на чье‑то плечо. Я подскочила и вгляделась в темноту. Посреди кровати лежал Гален, спокойно и размеренно дыша. Он был обнажен, как и мы. Мы – потому что с другой стороны от Галена лежал Никка. То, что в постели Андаис мы оказались втроем, нисколько меня не утешило.

Я осмотрела комнату: она вся была черная, если не считать зажженного ночника – большого медного светильника в центре комнаты. Почему не светятся стены? Куда подевался свет ситхена?

Во тьме что‑то задвигалось, и я напряглась, думая, что это королева, – но ее белая кожа светилась бы в сумраке. Я поняла, кто там, еще до того, как он попал в круг янтарного света. Дойл в плаще таком же черном, как и он сам, миновал освещенную зону и неслышно шагнул к постели.

– Дойл! – Я даже не попыталась скрыть облегчение в голосе.

– Как ты себя чувствуешь? – Низкий голос раскатился по комнате, и от одного его звука утих ужас, подхлестывавший мой пульс.

– Прекрасно. Почему мы здесь?

– Потому что так пожелала королева.

Ответ мне не понравился. Сердце опять тревожно забилось. В темноте кто‑то засмеялся – и я едва не задохнулась от страха. Рядом напрягся Гален, и я поняла, что он тоже проснулся. Он не двигался, чтобы не поняли, что он не спит. Я не стала его выдавать, хотя знала, что притворяться все равно бесполезно.

Смешок прозвучал вновь, и принадлежал он не королеве. Мне удалось сделать вдох.

– Кто здесь?

В дальнем углу кто‑то зашевелился. Я уловила очертания бледной фигуры – светлые волосы, бледная кожа, белый плащ. Он был настолько же бледен, насколько черна была комната, он будто соткался из этой тьмы, как призрак. Но я знала, что он не призрак.

Света фонаря хватило, чтобы я его узнала.

– Иви, – не слишком радостно буркнула я. Он меня напугал.

– Неужели ты не рада меня видеть, принцесса? А я‑то без колебаний пожертвовал ради тебя своим плащом...

– Почему ты забился в угол? И что здесь такого смешного?

– Твой испуг, когда ты поняла, где оказалась. Я сел там, где потемней, потому что ближе к фонарю я бы уже не спрятался – слишком светлая одежда.

Он встал и подошел к кровати – усмешка за время этой короткой прогулки куда‑то подевалась, – прислонился плечом к резному столбику кровати и запахнул плащ поплотнее, словно замерз. Волосы, украшенные лозами и листьями, большей частью скрывались под плащом, а вокруг головы образовывали подобие капюшона.

– А остальные где? – спросила я.

– Набирают добровольцев, – ответил Иви.

Гален, лежа на животе, слегка приподнялся, чтобы разглядеть Иви и Дойла.

– Хватит цедить слова в час по чайной ложке. Расскажи толком, что случилось, пока мы спали.

То, что меня испугало, Галена только разозлило.

Я услышала, как отворилась дверь в ванную, а потом в свете фонаря на пороге показался Рис. На нем тоже был плащ, и на виду остались только лицо и волосы.

– Вы многое пропустили, – устало сказал Рис.

Он подошел к кровати, став чуть впереди Иви.

– Настолько много, – подхватил Дойл, – что я не знаю, с чего и начать.

– И почему меня это не успокаивает? – хмыкнул Гален.

– Он не собирался нас успокаивать, – сказал Никка. – Он – Мрак, неумолимый и пугающий.

Я попыталась сесть, и у меня на животе что‑то трепыхнулось, Я вздрогнула, глянула вниз и обнаружила, что все это мне не приснилось. Во мне сидела ночная бабочка, точно на месте бывшей раны. Я оперлась на локоть и осторожно потрогала верхние серо‑черные крылышки бабочки. Она раздраженно дернулась, блеснув красно‑черным великолепием нижних крыльев – кровью и тьмой, превращенными в сияние. Крылья хлопнули мне по животу, и я могла бы поклясться, что почувствовала царапанье под кожей. Я снова потянулась к бабочке – на этот раз к голове с перистыми усиками. Пока я не дотронулась до нее, она сидела спокойно, а под прикосновением распахнула крылья и будто попыталась отпрянуть. Я явственно ощутила ее движение – нижняя часть тела бабочки била утоплена в мою плоть.

Я отдернула пальцы и разглядела на них цветную пыльцу, как будто прикоснулась к настоящей бабочке.

– Да что же это, во имя Дану[23]?!

– Это ненадолго, Мерри, – сказал Дойл. – Вскоре она станет только рисунком на твоей коже.

– Вроде татуировки? – спросила я.

– Да, что‑то близкое.

– А сколько еще она будет вот так двигаться?

– Несколько часов.

– Ты такое видел раньше, что ли?

– Видел, – ответил за него Никка, повернувшись ко мне и тоже опершись на локоть. В ямке между его ключицами белел цветок, очень яркий на темно‑коричневой коже. Желтая сердцевинка и пять белых лепестков поднимались над поверхностью тела, но стебель терялся в коже. Как и моя бабочка, цветок был живым и настоящим, но впаянным в тело.

Гален перевернулся на бок и показал мне правую руку. Чуть ниже плеча сидела бабочка размером почти во всю ширину руки. Желтые в черную полоску крылья распластались по руке, словно беззаботное создание сидело на цветке и наслаждалось сладким нектаром.

– Кажется, ее нисколько не беспокоит, что она попала в плен, – сказал Гален.

Я уставилась на мою собственную бабочку.

– Но они должны беспокоиться, должны пытаться освободиться! Почему они не хотят улететь?

– Они не настоящие, – сказал Дойл.

– Настоящие, – возразил Никка.

Дойл нахмурился было, но потом кивнул.

– Может быть, слово "ненастоящие" не совсем подходит. Но это не обычные животные, которые страдали бы, лишившись свободы.

Я снова потрогала крылья, и бабочка нервно ими дернула. "Оставь меня в покое", – сказала она так ясно, как только могла. Желудок у меня будто ухнул вниз – таким странным было ощущение чего‑то живого, движущегося прямо во мне. Мои прикосновения ее беспокоили. Я снова легла на подушки, закрыв глаза и стараясь дышать ровно, чтобы справиться с этим ощущением.

– В тебе тоже ее ноги шевелятся? – Гален, похоже, был рад этому обстоятельству не больше меня.

– Да, – подтвердила я.

– Не так уж это приятно, – сказал он.

Я открыла глаза и посмотрела на него. Он выглядел зеленее обычного.

– Перестаньте их гладить, и они успокоятся, – посоветовал Рис.

Я вгляделась в переливы черной, красной, серой и даже белой пыльцы, измазавшей мои пальцы.

– Что же это за создания?

– Они превратятся в рисунки, – повторил Дойл, – знаки власти.

Я перевела взгляд на него.

– Ты имеешь в виду татуировки, которые когда‑то носили сидхе? Но разве они не были скорее похожи на родимые пятна?

– Кое‑кто с ними рождался, это верно, но не все.

– Многие приобретали их позднее, входя в силу, – подростками или даже взрослыми, – пояснил Рис.

– Помню, отец мне рассказывал, что люди стали раскрашиваться перед битвой, подражая нашим татуировкам. Знак божества, который должен был их защитить.

– В древности знаки на телах действительно защищали наших последователей, – сказал Дойл. – Защищали лучше всякого оружия, ведь они были проводником силы сидхе, к которому взывал этот знак.

Я заметила, что Дойл говорит официальным, довольно холодным тоном. Он из‑за Иви осторожничал, или что‑то стряслось?

– Мы были их богами, – вздохнул Рис.

– Богами мы не были, – отрезал Дойл, и голос его стал ниже от гнева. – Мы себя ими считали. Но когда настоящие боги ушли, мы поняли разницу. – Он уставился в темноту, словно смотрел куда‑то далеко и на много лет назад. – Люди обнажились перед битвой, нанесли на себя наши символы и были разбиты, потому что в символах больше не было силы.

– Эти кельты здорово упрямые, – грустно хмыкнул Иви. – Раскрашивались еще очень долго после того, как знаки перестали действовать.

– Они думали, что в этом их вина, – сказал Дойл. – Что они недостойны. И они пытались снова завоевать наше одобрение.

Он отвернулся, я видела только сбегавшую по плащу черную косу.

– Это мы были недостойны.

– Так, хорошо, – сказала я. – А с чего этот приступ самоедства? Что я пропустила?

– Он дуется, – ухмыльнулся Рис.

Дойл слегка повернул голову, одарив Риса взглядом, от которого всякий другой сбежал бы с воплями.

– Я не дуюсь.

Рис ухмыльнулся шире.

– Дуешься. Тебя задело, что знаки власти появились на телах Галена и Никки, а не на твоем. Двое, никогда прежде не имевшие татуировок, теперь ими украшены, а мы – нет. – К концу этой фразы его улыбка померкла.

– Никогда не слышал, будто получить отметины – больно. Я думал, они просто возникают.

– И так бывало, – согласился Рис. – Но первые пришли с кровью, и это было чертовски больно.

Мы трое дружно кивнули.

– У тебя знак появился одним из первых? – спросил Дойл, уже без злости, просто с интересом.

Рис кивнул.

– Кромм Круах – последнее из моих имен, а не первое.

И тут Дойл поступил очень невежливо, совершенно не в духе сидхе. Он спросил:

– Кем ты был раньше?

Старые сидхе никогда не задают таких вопросов. Вспоминать о былой славе слишком болезненно.

– Тебе не стоило спрашивать, – сказал Рис.

Дойл церемонно поклонился.

– Я виноват, прости. Я только... – Он разочарованно хмыкнул. – Я вижу, как все вокруг обретают силу, а я остаюсь таким, как прежде.

– Ревнуешь? – спросил Рис.

Дойл закутался в плащ поплотнее и кивнул:

– Похоже. Не только Мерри... Еще и из‑за магии.

Кажется, выговорившись, он стал чувствовать себя лучше, или просто в голове у него прояснилось. Потому что он встряхнулся всем телом, как вышедшая из воды собака, и повернулся ко мне с гораздо более спокойным лицом.

– В большинстве случаев татуировки были похожи на мои крылья, – сказал Никка. – Они существовали от рождения.

Я повернулась на его голос, поняв, что меня беспокоило все это время.

– А где твои крылья?!

Он повернулся на другой бок, показав мне спину. Я подумала, что они снова стали татуировкой, но поторопилась. Они еще поднимались над телом, как цветок между ключицами Никки, но уже лежали плоско, словно были на пути к возвращению в прежнее состояние.

– Они опять станут рисунком? – спросила я.

– Возможно, – ответил Рис.

– Никто не знает, – сказал мне Никка.

– Вы с Галеном что, проснулись раньше меня?

– Нет, – улыбнулся Гален, – мы вырубились позже.

Я очень осторожно отклонилась на спинку кровати. Бабочка взмахнула крыльями, мелькнув вспышкой цвета, и снова прикрыла сияющее великолепие черно‑серыми верхними крыльями. Отдыхая, совки стремятся слиться с древесной корой. Не ее вина, что, попавшись в белизну моей кожи, бабочка стала так заметна. Но теперь она нервничала из‑за своей беззащитности – а значит, двигалась. Одним из постоянных стремлений моей жизни теперь будет не напугать ее. Не хотелось бы мне ощутить, как она станет вырываться по‑настоящему. Боюсь, что в таком случае меня просто стошнит. Принцессе не положено выказывать страх, а уж тошнота... Нет, это совсем не подобает королевским особам.

Дойл, видимо, понял мои затруднения и помог мне подоткнуть подушки под спину и голову, чтоб я могла сидеть, не слишком перегибаясь в животе.

– Как там Ройял и остальные феи‑крошки? – спросила я.

– Твой эльф в порядке, хотя он единственный не улетел отмываться от крови. Обязательно хотел остаться и убедиться, что с тобой все будет хорошо.

Я попыталась разглядеть что‑нибудь в темноте:

– Он здесь?

– За дверью, с Адайром и Готорном.

Иви обвил кроватный столбик бледной рукой, блеснув полоской тела. До меня дошло, что он должен был остаться голым, когда отдал мне свой плащ, но тогда я и не заметила его наготы – посреди моря крови и корчащихся тел.

– Он зовет тебя своей бело‑красной богиней. – Интонации Иви звучали вроде бы шутливо, но одновременно – пугающе серьезно. Улыбка, не затрагивающая глаз.

– Я никому не богиня.

– Не уверен, – сказал Иви, плотнее приникая к столбику. Теперь только резное дерево мешало мне увидеть его наготу. – Бывало, нас обожествляли и за меньшее.

– Давно, – буркнул Дойл. – И далеко отсюда.

Иви пожал плечами.

– Мы тогда были на земле фейри и теперь – на земле фейри. Что значит расстояние, Мрак?

– Где остальные? – спросила я.

– Китто, Холод и еще кто‑то ушли за едой для вас, – сказал Дойл.

– Распоряжение Галена: никто не ходит в одиночку. – Рис пожал плечами. – Неглупо придумано. Так что теперь мы везде ходим по трое.

– Но у нас для такого людей не хватит, – удивилась я.

– Теперь – хватит, – сказал Рис.

– Каким образом? – нахмурилась я.

– Королеву удалось убедить, что нам нужны не только боги растительности.

– А почему тогда здесь так пусто? – спросила я.

– Нас тебе недостаточно? – поинтересовался Гален.

Я улыбнулась:

– Не в том дело. Просто, когда все на виду, я знаю, что с ним все в порядке.

– Да, а почему у нас с Мерри появились бабочки, а у Никки – цветок? – спросил Гален.

– У Никки крылья и так есть, – предположил Рис. С этими словами он шагнул вперед, и я заметила что‑то не то у него под плащом.

– Это что, повязка? – спросила я.

Рис распахнул плащ: правая рука действительно была на перевязи.

– Что случилось?

– Во‑первых, мы убедились, что временные фокусы происходят только в нашем холме. За пределами нашего ситхена время так ползет, что полицейские, наверное, еще не добрались до своей лаборатории.

– Давай сразу ко второй части. Как тебя ранили? – спросила я.

– Мы возвращались домой, когда трое благих предложили нам остановиться поболтать на минутку.

– Вряд ли они выразились именно так, – усомнился Никка.

– Уж больно вежливо для них, – согласился Гален. Он лег на бок, опираясь на локоть. Правую руку он тщательно оберегал, чтобы не потревожить бабочку.

Рис широко улыбнулся.

– Ну, в общем, они нас остановили и особенно хотели потолковать со мной. – Улыбка стала чуть менее веселой. – Командовал я, и моя вина, что они застали нас врасплох. – Он искоса глянул на Дойла. – Моих людей могли убить.

– Убить?! – переспросила я.

– Они воспользовались холодным железом.

– Шутишь! – выдохнул Гален.

Рис прислонился поудобнее к спинке кровати и покачал головой. Вид у него был мрачный.

– Для нас это было неожиданностью.

– Вот за это ты себя не ругай, – заметил Дойл. – В мелких стычках между дворами холодное железо не используется. Его приберегают для войны, а войны сейчас нет.

– Пока нет, – поправил Рис.

– В смысле – пока? – спросил Гален.

– Тебя ранили холодным железом? – спросила я.

Сначала он ответил на мой вопрос.

– Меня атаковал один из них. Поединок был равным, трое на трое, и мы не понимали, что дело серьезней, чем кажется, пока они не зашли слишком далеко. – Рис мотнул головой. – Если б я не преподнес им сюрпризик, могло бы кончиться хуже.

– Какой сюрпризик? – спросила я.

– Смертельное прикосновение. Правда, у моего противника была защита. У меня вся рука онемела. Хорошо все же, что здесь торчала целая стая целителей. Раны от меча и секиры они вылечили, но вот руку... Они ее подвесили на перевязь и велели ждать, пока не пройдет. Я постепенно начал ею кое‑что чувствовать – когда иголкой колют, по преимуществу, – но был счастлив почувствовать хоть это.

– А что случилось с тем благим? – спросил Никка.

– Они его уволокли бесчувственного. Как минимум пару дней проваляется.

– А почему он не умер? – спросила я.

– У гоблинов собственной магии нет, а вот у сидхе – есть, – сказал он так, словно это все объясняло.

– Они сказали хоть, почему хотели вас убить? – спросил Гален.

Рис опять вздохнул.

– Одна из их знатных дам обвинила меня и еще двоих в том, что мы ее изнасиловали.

– Что?! – Я подскочила в кровати и тут же оборвала движение, вспомнив про бабочку.

– Она что, свихнулась? – спросил Гален.

– Не знаю, – ответил Рис, – но говорили они вполне серьезно.

– А кого еще она обвиняла?

– Галена и Аблойка.

– Но почему? – не понимала я.

– Это нам неизвестно, – сказал Дойл. – Но вряд ли леди решилась выдвинуть столь страшное обвинение по собственной инициативе.

– Таранис? – догадалась я.

– Называй его имя пореже, – попросил Рис. – На всякий случай. Не хотелось бы, чтобы нас подслушали.

– Я не думаю, что он может слышать, когда произносят его имя, – сказал Дойл.

– Сделай мне такое одолжение, – пожал плечами Рис.

Дойл кивнул:

– Ладно. Я считаю, что он как‑то инспирировал это дело.

– Но для чего? Что это ему даст? – спросила я.

– Узнаем, как только вы поедите, – сказал Дойл.

– Как это – узнаем?

– Королева выразила желание, чтобы ты присутствовала при ее разговоре с Таранисом о последних событиях.

– Кажется, люди Тараниса думали, что мы просто позволим им себя арестовать, – сказал Рис. – Что мы попросту отдадимся на милость правосудия благих. – Рис язвительно расхохотался. – Правосудие? Для неблагих при Благом Дворе? Не смешите меня.

– Они все еще считают, что к нашему двору стекаются одни уроды и монстры, – заметил Дойл.

– Никак этого не пойму, – удивился Гален. – Они же могут на нас посмотреть и убедиться, что мы ничем от них не отличаемся.

– Они полагают, что мы скрываем уродства под одеждой, – пояснил Дойл.

Гален поднял бровь:

– Королева почти всегда отвечает на их звонки в окружении толпы обнаженных стражей. Любой, у кого есть глаза, увидит, что каши тела безупречны до последнего дюйма.

– О, но это всего лишь созданная нами нечестивая иллюзия, – хмыкнул Рис. – Видишь ли, мой зеленый друг, благие предпочитают быть сосланными в мир людей, чем перейти к нашему двору, а знаешь почему? В основном – из‑за глубокого убеждения, что пребывание при темном дворе уродует, искажает и извращает. Многие верят, что у нас у всех – рога, копыта и чудовищные фаллосы.

– Ну... Немаленькие... – начала было я, но выражение лица Риса заставило меня проглотить шутку.

– Они не о размерах говорят, Мерри, а о форме. Они изображают нас монстрами, потому что стоит благим поверить, что мы от них не отличаемся... – Он пожал плечами. – Им не надо было бы терпеть эту дрянь на троне. У них было бы куда уйти, кроме как в мир людей.

– Андаис они тоже боятся, – возразил Дойл. – И она подстегивает их страх, появляясь в зеркале окровавленной или посреди оргии.

– Мне довелось побеседовать с королем по зеркалу, Дойл, – напомнила я. – Прикосновение плоти стражей помогает сохранять рассудок и защищает от магии Тараниса. Наверное, пытки действуют на королеву так же ободряюще, как секс.

Дойл кивнул.

– Да, это один из способов сопротивляться его магии.

– Я еще не присутствовала при беседе двух монархов, – сказала я. – Это очень страшно?

– Скорее неуютно, – ответил Рис.

– В каком смысле неуютно?

– Король попытается очаровать нас всех, включая королеву. Она будет пытаться разбудить в нем вожделение. А свое окружение она использует в качестве отвлекающего фактора – и для себя, чтобы не поддаться королю, и для короля тоже.

– Нам надо предупредить ее, чтобы вы не сверкали вашими новыми дружками, – припомнил Рис.

– То есть?.. – Я показала на бабочку. Он кивнул.

– Ему не доставит удовольствия, что у нас знаки появились, а у его народа – нет.

– Королева уже нас видела?

– Она сюда приходила и видела все, что могла, – сказал Дойл.

– Почему это звучит так зловеще?

– Она очень воодушевилась, – очень сухо проговорил Рис.

– Что мы пропустили?

– Вам же лучше, что вы это пропустили.

Дойл кивнул.

– Не удивляйся, если твоя тетя предложит тебе как‑нибудь навестить ее постель. – Он нахмурился. – Странно, впрочем, что она сняла запрет с Никки и Бидди. Они вольны заняться сексом, как только он будет достаточно хорошо себя чувствовать. Все это очень ее порадовало. Взорванная стена, выбитая дверь... Окрылившиеся феи‑крошки. Водоем без воды. Она, похоже, пришла в...

– Экстаз, – закончил Рис.

Я вздрогнула, и бабочка взмахнула крыльями, словно почувствовав мое беспокойство. Ее тельце опять напряглось. Мне показалось, что я чувствую движение ее ножек у себя под кожей. Пришлось сделать несколько глотательных движений, чтобы желудок слегка успокоился.

– Опять зашевелилась? – сочувственно спросил Гален.

Я кивнула.

– Мне не нравится, когда она скребет ножками.

Я опять кивнула.

– Не переживайте, – подбодрил нас Рис. – Они недолго буду ими активными.

Отворилась дверь, в нее просунулась голова в шлеме.

– Ужин принесли, Дойл, – сказал Адайр и добавил, взглянув на меня: – Приятно видеть, что ты пришла в себя, принцесса.

– Это и чувствовать приятно, – ответила я. Я хмуро оглядела комнату. – Хотя немножко света не помешало бы.

Со стен тут же полился свет, обычный свет ситхена, вездесущий и неизвестно откуда бравшийся.

– Ой‑ой, – сказал Рис.

– Что? – спросила я.

– Когда в твоей комнате погас свет, он погас везде, – объяснил Дойл.

– И что мы ни делали, он не загорался, – добавил Рис. Я проглотила непонятно откуда взявшийся комок в горле:

– Пока...

– Пока ты не попросила побольше света, – сказал Рис. – Да‑а, королева будет испытывать весьма противоречивые чувства по поводу новоявленной влюбленности ситхена в тебя.

– И какие?

– Радость из‑за твоей силы и бешенство из‑за того, что ее саму ситхен больше не слушается.

Я облизнула пересохшие губы.

– Довольно, пусть поедят.

Дойл велел внести еду.

Китто втащил поднос, а прочие принесли напитки. Холод был первым в веренице стражей, несших только оружие. Он посмотрел на меня и улыбнулся так, как улыбался мне одной. Если у него и были какие‑то заморочки насчет наших новых "татуировок", как у Дойла, то внешне ничего не проявлялось. Может, он просто был слишком рад видеть меня в сознании. А может, он меньше беспокоился о силе и власти, чем Дойл. Или, может, я не настолько хорошо понимала двоих моих мужчин, как мне казалось. Я – и не понимаю мужчин моей жизни? Да, в это я могла поверить.