Двадцать

 

Я сижу на тюремном толчке и стараюсь не терять надежды; а если честно, то просто представляю себе, как все мои жизненные проблемы с легким хрустом выдавливаются через кишечный тракт. Я понимаю, что не следовало мне этого говорить, но, честное слово, упражняться в технике испражнения – одно из замечательнейших в жизни удовольствий. Вот, кстати, еще одна важная вещь, про которую не учат в школе и дома. По большому счету тебя не только ничему путному на этот счет не учат, но учат совершенно превратному отношению к этой жизненно важной функции: как будто речь идет о дьявольском искушении или типа того. Если как следует во все это вдуматься, возникает ощущение, что все законы мироздания придумала моя матушка.

Но вдумываться мне как раз и недосуг. На дворе утро, и в воздухе царит дымчато-влажная зимняя свежесть – особенно здесь, на теневой стороне. У меня еще есть немного времени, прежде чем меня опять загрузят в фургон и повезут обратно в суд, вот я и околачиваюсь, сколько могу, в туалете, который окнами выходит на тюремный двор. У меня даже есть сигарета, быстро тающий в воздухе уголек на конце аккуратной новенькой «кэмел-фильтер», спасибо Детиво, который сидит за кражу в особо крупных. Он щедр, как бог, потому что его подружка принесла на свидание их недавно родившегося ребенка. Я сказал, что ребенок похож на него, и он действительно похож, несмотря на то что это девочка. И вот теперь я сижу, вдыхаю клубы голубого дыма и пытаюсь так стряхнуть золу у себя между ног, чтобы не обжечь детородные органы. Все мои проблемы сыплются из заднего прохода, словно крысы из бомбового люка самолета, и с каждой секундой на душе у меня становится ясней и легче. Я начинаю строить планы. Безо всякой задней мысли, честное слово, ч-черт.

Поездка в суд скучна и предсказуема до мелочей. Из гримерки я слышу, как над зданием суда барражируют вертолеты, типа того, на случай, если я попытаюсь сделать отсюда ноги. Ха. Типа того: ага, уже метнулся. Им хочется, чтобы я сбежал, чтобы не мучиться угрызениями совести, когда в конце концов моя полная невиновность начнет маячить у них перед глазами. Но им придется есть, что дают. Пока меня гримируют, я сижу с чувством сдержанного оптимизма и трескаю чипсы. Должно быть, они уже учуяли где-нибудь в дальнем углу запах грядущей Справедливости, иначе с чего бы им угощать меня чипсами. Единственная беда: на пути в клетку кандалы мне застегивают слишком туго, и мне приходится прижимать плечо к щеке, как раз в том самом месте, где я измазался кетчупом. Пытаясь стереть кетчуп, я слежу за тем, как через всю залу суда медленно разворачивается солнечный луч, пока свидетельское место не загорается ясным светом, что твоя гора Синай. На лестнице в задней части залы слышен звук стертых подошв. И даже не поднимая головы, я понимаю, что это матушка. Уходит. Утром ее прибытие, как положено, отсняли, но сидеть весь день в зале – это выше ее сил. Снаружи ее наверняка ждет, сидя в «меркури», Пам: обе ноги на педалях.

Входит судья, кивает всем присутствующим, и я откидываюсь на спинку скамьи, чтобы удобней было смотреть, как у меня перед глазами станут разыгрывать мою Судьбу.

– Обвинение вызывает Тейлор Фигероа.

Тейлор протискивается сквозь толпу в сером деловом костюме при короткой юбке. Она откидывает волосы, оборачивается к камерам с улыбкой девушки из нашего двора, потом вытягивается по стойке смирно, чтобы дать клятву на Библии, высокая и стройная, как оркестрантка на параде. Боже ты мой, какая она красивая. Во мне поднимается ползучая тоска по тому, как славно все могло бы кончиться. Я убиваю ее одним ударом.

– Мисс Фигероа, – говорит прокурор, – пожалуйста, назовите свой возраст и род занятий.

Тейлор закусывает губу, как будто ей есть над чем подумать. Когда она начинает говорить, голос у нее сперва взмывает под потолок, потом надает, потом, под конец, снова уходит в заоблачные выси – как будто машина переключает скорость. Школьная выучка.

– Мне только что исполнилось девятнадцать, и, типа того, я была студенткой, а теперь вроде решила попробовать сделать карьеру в массмедиа.

Прокурор благосклонно кивает, потом на лбу у него собираются складочки.

– Я не хотел бы причинять вам незаслуженных страданий, но вы сами прекрасно понимаете, что в ходе этого процесса нам иногда приходится задавать вопросы весьма деликатного свойства; если отвечать вам будет совсем уже неудобно, прошу вас, просто поднимите руку.

Тейлор пробует губу на зубок.

– Да нет, все в порядке, спрашивайте.

– Вы смелая девушка. – Прокурор опускает голову. – Мисс Фигероа, вам случалось попадать в ситуацию преследования?

– Преследования?

– Имеется в виду выходящий за рамки принятых приличий интерес со стороны незнакомого человека или случайного знакомого.

– Ну, в общем, да, был один такой парень.

– А что заставило вас предположить, что интерес к вам со стороны этого молодого человека, ну, скажем так, носит не совсем обычный характер?

– Ну, типа, он свалился как гром с ясного неба и начал каяться мне во всех своих преступлениях, и вообще.

– А раньше вы были с ним знакомы?

– А-га, типа, я в том смысле, что, кажется, встречались с ним один раз, во время вечеринки, только снаружи.

– На вечеринке, снаружи?

– Ну да, типа того, его не пригласили, в общем.

– А еще кто-нибудь был снаружи на этой вечеринке?

– Нет.

Прокурор кивает, глядя в пол.

– Итак, этот молодой человек был один, и он пришел на вечеринку, на которую его не пригласили. Он говорил с вами?

– А-га. Он усадил меня в эту машину, на заднее сиденье.

– Он усадил вас на заднее сиденье автомобиля? И что было дальше?

– Ну, типа, вышла моя лучшая подруга, ну, с этой, в общем, вечеринки, и этот парень, он ушел.

Я перевожу взгляд на присяжных, прикидывая, сколько каждому из них лет и могут ли у них быть дочери того же возраста, что и Тейлор. Брови у них подняты как-то по-новому.

Прокурор ждет, пока все сказанное произведет должный эффект. Потом задает вопрос:

– Итак, где вы в следующий раз увиделись с этим человеком?

– В Хьюстоне.

– Он что, жил в это время в Хьюстоне или где-нибудь в графстве Харрис?

– Нет. Он был проездом, типа – в Мексику.

– Откуда?

– Из Мученио.

Прокурор бросает в сторону присяжных многозначительный взгляд.

– Значит, из Мученио в Мексику через Хьюстон: ничего себе крюк.

– Ага, конечно, у меня у самой чуть крыша не поехала, и еще он начал мне рассказывать про все про это, и вообще…

– А что произошло потом?

– Появилась моя кузина, и он убежал.

Тейлор роняет голову, и весь зал задерживает дыхание, на случай, если вдруг сейчас она заплачет. Она не плачет. Прокурор выдерживает паузу, чтобы удостовериться, что она не пустит слезу, а потом пускает в ход свой главный калибр.

– Вы видите этого человека в зале?

Тейлор, не поднимая головы, просто поднимает руку и указывает в сторону клетки. Я тоже опускаю голову и пытаюсь заглянуть ей в лицо, но взгляд у нее словно клеем приклеен к кончикам туфель. Прокурор поджимает губы и деловито бросается вбивать недостающие гвозди в мой крест.

– Я прошу занести в протокол, что свидетельница опознала обвиняемого, Вернона Грегори Литтла. Мисс Фигероа, вам, должно быть, приходилось слышать утверждение защиты, что будто бы в то время, когда были совершены последние по счету убийства, Вернон Литтл был в Мексике. Защита утверждает так же, что вы об этом знали. Вы знали, что он все это время был в Мексике?

– Ну, типа, когда я приехала, он уже был там.

– Если бы вас попросили указать точное количество времени, проведенное обвиняемым в Мексике, за которое вы, как свидетель, могли бы ручаться, какой промежуток времени вы бы назвали?

– Ну, может, три часа – максимум.

– Значит, вы не можете подтвердить заявление обвиняемого о том, что в то время, когда были совершены последние по счету убийства, его не было в Соединенных Штатах?

– Наверное, нет.

Прокурор подходит к свидетельской скамье, опускает руку на поручень и ласково улыбается Тейлор.

– Ну, вот почти уже и все, – говорит он. – Только скажите нам, если, конечно, это вас не затруднит, что произошло в Мексике в течение этих нескольких часов?

Тейлор застывает на месте. Набирает полную грудь воздуха.

– Он пытался, ну, вроде заняться со мной любовью.

– И именно в это время он рассказал вам о совершенных им убийствах?

– А-га.

Весь зал, а может статься, и весь мир застывает на вздохе, затем по углам расползаются шепотки. Моя душа корчится от боли, но адвокат умудряется одним только взглядом пригвоздить ее к месту. Зеленая кнопка у меня в клетке начинает так и проситься под руку, когда мало-помалу весь зал, все камеры, весь мир поворачивается и начинает пристально меня разглядывать. Прокурор не торопится. Он улыбается, идет к своему столу и нажимает кнопку на магнитофоне.

«Да-а, – со скрежетом врывается в залу суда мой голос. – Я сделал это ради тебя».

Текст записан много раз подряд, снова и снова.

«Я сделал это ради тебя, тебя, тебя. Я сделал это».

 

Начинается перекрестный допрос, и лицо у Брайана делается адвокатским процентов на двести. Он сует руки в карманы и встает перед Тейлор с таким видом, как будто он ее отец или типа того. Он просто стоит перед ней и смотрит, как будто заранее знает: уверток нелепее тех, которые она сейчас озвучит, он в жизни не слыхивал. Глаза у нее сперва опускаются вниз, а потом становятся шире, типа: «А что я такого сделала?»

– Вы виделись с подзащитным в Мексике в течение трех часов?

– А-га.

– Следовательно, коль скоро речь идет о вас, все остальное время он мог быть в любой части света?

– Ну, наверное.

– А почему Вернон Литтл приехал на встречу с вами в Мексику?

Тейлор описывает зрачками полный круг – типично девчоночий способ показать всем вокруг, как они тебя достали.

– Ну, чтобы заняться сексом, чтобы покаяться, мало ли зачем еще?

– Вы заплатили ему, чтобы он занялся с вами сексом?

Тейлор аж передергивает.

– Нет, конечно!

– Значит, денег ему вы в тот день не давали? Да или нет?

– Нет, ну, я, типа…

– Отвечайте, пожалуйста, да или нет.

– Но видите ли, в чем дело…

– Да. Или нет.

– Да.

– Значит, вы дали Вернону Литтлу некоторую сумму денег – триста долларов, если быть точным.

Брайан поворачивается к галерке и поднимает бровь.

– А этот мальчишка, видимо, ничего.

По задним рядам рябью разбегаются смешки.

– Я протестую! – рявкает прокурор.

– Протест принят, – говорит судья.

Брайан украдкой подмигивает мне, а потом все с тем же выражением строгого, но справедливого отца семейства поворачивается к Тейлор.

– Вернон Литтл знал, что вы в тот день появитесь в Мексике?

– Знаете, я, типа…

– Вы устроили ему сюрприз, не так ли? Вы использовали деньги для того, чтобы заманить его – растерянного, сбитого с толку, отчаявшегося подростка – в то место, где, как гром среди ясного неба, явились вы, собственной персоной. Это правда?

Примерно секунду Тейлор сидит и хватает ртом воздух.

– Да, но мне сказали…

Мой адвокат останавливает ее жестом руки, потом скрещивает руки на груди.

– Я утверждаю, что вас наняли для того, чтобы разыграть этот фокус. Вы были наняты только для того, чтобы устроить моему подзащитному западню: и наняла вас не полиция, и купились вы, вероятнее всего, даже не на деньги, а всего лишь на обещание сделать из вас знаменитость. И нанял вас человек, который, собственно, и стоит за всей этой шарадой.

Она просто сидит и смотрит на Брайана.

– Тейлор Фигероа, пожалуйста, назовите суду имя человека, который привез вас в Мексику.

– Эулалио Ледесма.

– Вопросов больше нет.

 

В верхней части лестницы появляется Лалли, весь в белом. Лицо у него недовольное. Желваки ходят, и на щеках залегли сердитые морщинки. Когда он спускается в ярко освещенный проход, вся публика оборачивается, чтобы на него взглянуть. Сразу видно, что они его обожают. Первым задает вопросы прокурор.

– Эулалио Ледесма, вы оказались в уникальных условиях, которые позволяли вам наблюдать обвиняемого сначала на правах близкого друга семьи, а потом – и я в этом совершенно уверен – на правах человека, проявляющего законное гражданское неравнодушие к судьбам окружающих…

– Ц-ц, прошу прощения, – прерывает его Лалли. – У меня назначена встреча с госсекретарем… Это у вас надолго?

– Я, конечно, не могу ручаться за сторону защиты, но сам постараюсь быть краток, – говорит прокурор. – Просто скажите нам, если не сложно: если бы вас попросили охарактеризовать обвиняемого одним словом, какое это было бы слово?

– Психопат.

– Протестую! – кричит Брайан.

– Протест принят – присяжные не будут принимать во внимание ни последний вопрос, ни данный на него ответ. – Судья перекатывает сердитый глаз на прокурора. – А господин советник будет и дальше отдавать себе отчет в том, что для молодого человека результатом этих слушаний может стать смертная казнь.

Прокурор пытается – жестом – показать присяжным, что связан по рукам и ногам, но очередная недовольная гримаса судьи мигом ставит его на место. И он, буквально на цыпочках, возвращается к Лалли.

– Может быть, вы расскажете суду, мистер Ледесма, не говорил ли обвиняемый лично вам чего-нибудь особенного насчет происшедшей в его школе трагедии?

Лалли поджимает губы с видом твоего лучшего друга, которому через секунду придется сказать своей матушке, что последнее печенье съел ты.

– Да нет, ничего особенного, – говорит он.

– А в его поведении ничто не выдавало его возможной причастности к этому преступлению?

Лалли набирает полную грудь воздуха. Он смотрит на меня влажными черными глазами и качает головой.

– Иногда по ночам он говорил во сне. Нижняя губа у него начинает заметно подрагивать.

– Или, скорее, стонал и произносил какие-то отрывочные фразы, ну, вроде: «Бах, – услышал я как-то раз. – Получи, мразь… Б-баааах…»

Из горла у него вырывается сдавленное рыдание. Над миром воцаряется минута молчания.

Прокурор роняет голову на грудь и выдерживает почтительную паузу. Потом говорит:

– Простите, что приходится вовлекать вас во все это…

Лалли, подняв дрожащую руку, обрывает его на полуслове.

– Все что угодно, лишь бы только вернуть покой этим несчастным душам.

В зале кто-то отчетливо всхлипывает. На лице у прокурора – ни следа былой адвокатской хитрожопости. И не только у него. На сотню миль вокруг все прониклись трепетом душевным. Проходит примерно лет восемьсот, после чего прокурор задает-таки очередной вопрос:

– Вы были свидетелем еще и того, как был убит Барри Гури?

– Я был ранен, и с того места, где упал, я видел, как обвиняемый побежал но направлению к офицеру Гури. До меня донеслись звуки стычки, потом – три выстрела…

Прокурор кивает и поворачивается к моему адвокату.

– Свидетель ваш.

Брайан поправляет галстук и подходит к свидетельской скамье. Тишина похрустывает, как косточки у ящерки.

– Мистер Ледесма, как долго вы работаете тележурналистом?

– Уже почти пятнадцать лет.

– А где вы работали?

– В основном в Нью-Йорке и в Чикаго.

– А в Накогдочесе?

Лалли хмурит брови.

– Н' хеет, – усмехается он, как мотор чихнул.

– Вам приходилось бывать в этом городе?

– Н' хеет.

Брайан одаривает его молниеносной понимающей улыбкой.

– А врать вам когда-нибудь приходилось, мистер Ледесма?

– Ц-ц…

– Да или нет?

– Н' х-хеет.

Мой адвокат кивает и оборачивается к присяжным. Он поднимает руку: в руке у него визитная карточка.

– Дамы и господа, я хочу показать свидетелю эту визитную карточку. В ней значится: «Эулалио Ледесма Гутьеррес, Президент и Специалист по Техническому Обслуживанию, Служба Медиатехники, г. Наког-дочес».

Его рука с карточкой закладывает плавный вираж по направлению к лицу Лалли.

– Мистер Ледесма, это ваша визитная карточка?

– Я' ха вас умоляю, – откидывает голову Лалли. И вдруг становится похож на допотопный паровозик.

Брайан смотрит на него самым пристальным из всех своих взглядов.

– У нас есть свидетель, который удостоверит, что эту карточку вы давали как свою собственную. Я задаю вопрос еще раз – это ваша карточка?

– Я же сказал – нет.

– Ваша честь, если можно, я хотел бы вызвать еще одного свидетеля для участия в этом допросе, с целью идентификации…

– Пожалуйста, – говорит судья.

Мой адвокат кивает кому-то в задней части зала. Скрипнув, отворяется двойная дверь, и двое служителей вводят в зал маленькую старушку-мексиканку. Брайан ждет, пока она доковыляет до края лестницы, и тут же разворачивается к Лалли, упершись обеими руками в перила.

– Мистер Ледесма, это ваша мать?

– Вы что, шутите? – поднимает брови Лалли.

– Лалли! Мой Лало! – кричит старушка. Она вырывается из рук служителей, но тут же цепляется ногой за обитый металлом край верхней ступеньки и падает на пол.

Судья поднимается с места и, нахмурившись, следит за тем, как старушку поднимают с пола. Она хнычет и пытается различить в общем гуле голос Лалли. Он сидит тихо. Морщинок у него на щеках становится в два раза больше.

Брайан дает залу угомониться и только потом обращается к старушке:

– Миссис Гутьеррес, прошу вас, скажите суду – это ваш сын?

– Это он.

Она тянет своих провожатых вниз но лестнице, потом нога ее промахивается мимо очередной ступеньки, и она повисает у них на руках. Судья втягивает губы, как будто только что наступил на колючку. Он внимательно всматривается в старушку, потом качает головой.

– Мэм, вы можете указать на вашего сына? Весь мир замирает, затаив дыхание.

– Лало? – зовет она. – Эу- лалио?

Он не отвечает. И тут один из адвокатов со стороны обвинения складывает руки на груди. Шуршание ткани о ткань не успевает продлиться и тысячной доли секунды, как старушка вскидывается и тычет пальцем в прокурора.

– Лалли!

Прокурор красноречиво разводит руки в стороны. Судья переводит взгляд на моего адвоката.

– Минутный перерыв! Правильно ли я понимаю: что эта дама имеет ограниченные зрительные способности?

– Любая женщина узнает своего ребенка по голосу, ваша честь.

Судья вздыхает.

– Ради всего святого, скажите мне на милость, как вы собирались оформить процедуру опознания?

– Ваша честь, – начинает Брайан, но судья шваркает очками о стол и широко разводит руки в стороны.

– Советник, эта милая леди ничего не видит.

 

Сегодня ночью крепкий здоровый сон мне явно не светит. Я ворочаюсь и брыкаюсь, я переживаю все ужасы, которые, должно быть, переживает сейчас Хесус, я прекрасно понимаю, что ввязался в лотерею, где в случае проигрыша могу и в самом деле составить ему компанию. Когда на следующее утро меня приводят и запирают в клетке, весь зал, естественно, тут же принимается пялиться на меня. Брайан, конечно, то и дело вскакивает, принимается спорить по любому поводу, говорит, что все было заранее подстроено, и теде и тепе. Но отчего-то возникает такое чувство, будто все на свете всё уже поняли: вчера Лалли вбил последний, решающий гвоздь. О том, что все всё поняли, свидетельствуют происшедшие в зале маленькие перемены: вот, к примеру, стенографистка сидит, откинув голову назад на лишний градус дальше, чем всегда.

Пока все это происходит вокруг меня, я чувствую смутную рябь: телеграмма от Хесуса. В ней говорится, чтобы я срочно сбрасывал балласт, чтобы я не считался с потерями и думать забыл про семейные тайны, – в ней сказано, что я и так уже хранил верность долгу сверх всякой мыслимой и немыслимой меры, что мне просто нужно дать им найти ружье. Там говорится, что я должен сказать им про то, как меня в тот день прихватило с животом неподалеку от школы. Мне кажется, говно должно содержать уйму всякой информации о том парне, который насрал. Может быть, вообще можно клонировать из него других таких же ребят, а потом просто задать им наш главный вопрос: зачем они это сделали. Мой палец как-то сам по себе ложится на зеленую кнопку, оглаживает ее по кругу. Камеры принимаются жужжать вдвое ближе. Сидишь вот так и знаешь, что людские толпы на улице, пассажиры в аэропортах, семьи, уютно устроившиеся среди домашних запахов, мужчины в парикмахерских в далекой Японии, детишки, которые в ничуть не менее далекой Италии играют в классы, сейчас все разом подобрались и затаили свое чертово дыхание. Сидишь и чувствуешь, как спрессовались под бешеным давлением в аортах миллиарды чело-векочасов. Это, блин, сила. Я собираю губы бантиком и обвожу пальцем кнопку по кругу, делая вид, что выбор мне сделать очень нелегко. Внезапная тишина в зале заставляет Брайана развернуться вокруг своей оси. Увидев мою руку над сигнальной кнопкой, он бросается было ко мне, но судья шипит у него за спиной:

– Не мешайте ему!

Я ударяю по кнопке не потому, что хочу изменить свои показания, не потому, что моя история рассказана не так. Я бью по ней потому, что моя история вообще не рассказана. На меня снисходит озарение: такое чувство, что я уже десять лет слушаю всех этих шутов гороховых, которые устроили глобальное телешоу: с привлечением экспертов по волокнам ковровых тканей, мозгоклювов и прочих не менее приятных личностей, и если я буду и дальше сидеть и молчать, они вгонят меня в гроб своим бесконечным, бессмысленным трепом. Сразу видно, что на меня государству экспертов не жалко. Я уже усвоил, что главное в этом деле – шоу, в полный рост, для прайм-тайм. Потому что, хотя, наверное, и нехорошо так говорить, и, надеюсь, я не выполню за дьявола его работу, если скажу это сам, но такая основа основ судебной системы, как Разумное Сомнение, больше силы не имеет. По крайней мере на практике – и даже не пытайтесь доказывать мне обратное. Вот разве в том случае, если, скажем, ваша кошка слопает соседского хомячка, как в «Судье Джуди», или типа того. Но если они уже вывели на сцену дополнительные патрульные машины и выстроили в зале суда клетку из зверинца, забудьте о Разумном Сомнении. Вам придется предъявить им простое, как честное скаутское, доказательство собственной невиновности, в которое мог бы поверить кто угодно, просто посмотрев вас по телику. В противном случае они две тысячи лет потратят на технические экспертизы, убойные, как если бы тебя на тот же срок усадили в школьный класс и заставили заниматься самопроверкой по математике: и за это время от Разумного Сомнения, как правило, не остается и следа.

Терять мне по большому счету нечего, и я жму на кнопку. Звук такой, как будто с пролетающего самолета уронили ксилофон, и у меня вдруг темнеет в глазах от сплошного огненного шторма: от вспышек фотокамер. Последнее, что я вижу, – это отвисшая челюсть Брайана Деннехи.

– Судья, – говорю я.

– Шшшш! – давится воздухом Брайан.

– Говори, сынок, – отвечает судья. – Ты хочешь, чтобы мы запустили процедуру отказа от показаний?

– Нет, сэр, речь не только об этом. Я думал, у меня будет возможность рассказать о том, как все произошло на самом деле, но мне здесь задают только такие вопросы, после которых я выгляжу полным уголовником. Я хочу сказать, что у меня есть свидетель, который может прояснить все с самого начала – с того дня, когда произошла трагедия.

– Ваша честь, – говорит прокурор, – обвинение выражает надежду, что после всех усилий, затраченных в ходе слушаний, структура процесса не будет нарушена.

Судья устало смотрит на него.

– А я в свою очередь, советник, хочу выразить надежду, что обвинение, как и все участники процесса, более всего обеспокоены выяснением истины.

Он мягко улыбается в камеру, а потом говорит:

– Приведите мальчика к присяге.

– Ваша честь. – Брайан в бессильной попытке упредить события вскидывает руку.

– Тишина в зале! – возглашает судья. И кивает мне. – Произнесите слова клятвы, мистер Литтл.

Я набираю полную грудь воздуха и проделываю все положенные процедуры с Библией. Брайан сидит, обхватив голову руками. Засим я сразу перехожу к сути дела:

– Я никогда не совершал ничего противоправного. Мой учитель, мистер Кастетт, об этом знает, и знает, где я был. В классе меня не было потому, что он сам послал меня за свечкой для какого-то дурацкого эксперимента. И если бы я сказал об этом раньше, незачем было бы городить все эти турусы на колесах.

Судья смотрит на прокурора и адвоката.

– Почему этого свидетеля не привлекли к даче показаний?

– Врачи сочли его состояние неподходящим для такого рода процедур, – отвечает Брайан. – К тому же защита была уверена, что обвинения, связанные с трагическим происшествием в школе, отпадут сами собой на основании представленных защитой доказательств.

– Мне кажется, нам стоит послушать вашего мистера Кастетта, – говорит судья. И смотрит в камеры. – Мне кажется, что весь мир настоятельно потребует от нас вызвать этого свидетеля в суд.

Он дает отмашку служащим.

– Распорядитесь, чтобы его сюда доставили; если возникнет такая необходимость, мы сами съездим к нему в больницу.

– Благодарю вас, сэр, – говорю я. – Кроме того, я хотел бы…

– Ты сделал свой ход, сынок. Справедливость требует, чтобы теперь я дал возможность прокурору задать тебе несколько вопросов.

Наверное, даже вам было слышно, как зарыдал мой адвокат. Прокурор надевает подобающую к случаю улыбочку и подходит поближе.

– Благодарю вас, ваша честь. Вернон Грегори Литтл, как вы сегодня себя чувствуете?

– Ну, в общем, ничего… Я просто хотел сказать…

Он останавливает меня жестом руки.

– Вы настаиваете на том, что в глаза не видели последние шестнадцать жертв. Правильно?

– Видите ли, дело в том…

– Отвечайте, пожалуйста, только «да» или «нет».

Я смотрю на судью. Тот кивает.

– Да, – говорю я.

– Не видели вы также и жертв школьной трагедии, до той поры, когда они все были уже мертвы или при смерти. Верно?

– Да.

– Но вы не отрицаете того, что были на месте преступления?

– Ну, в общем, да.

– Итак, вы показали под присягой, что присутствовали на месте преступления, жертвами которого стали восемнадцать человек, хотя и не видели, как именно произошли эти восемнадцать смертей?

– А-га. – Глаза у меня начинают метаться по сторонам, пытаясь уследить за всей этой математикой.

– А еще вы показали под присягой, что в глаза не видели никого из последних шестнадцати жертв, но они, как выясняется, тоже умерли.

Прокурор проводит языком но щекам изнутри. Хмурит брови. Это продвинутая степень адвокатской хитрожопости: на случай, если вы не поняли. Потом он улыбается присяжным и говорит:

– Не кажется ли вам, что попадаться вам на глаза вообще опасно для жизни?

В зале вспыхивает смех.

– Протестую!

– Оставьте, советник.

Судья отмахивается от Брайана и делает мне знак: отвечай на вопрос.

– Я даже близко там не был, в последних шестнадцати случаях, – говорю я.

– Ага. А где вы были?

– В Мексике.

– Понятно. У вас были какие-то особые причины для того, чтобы отправиться в Мексику?

– Ну, видите ли, я был вроде как в бегах…

– Вы были в бегах.

Прокурор поджимает губы. Он оглядывается на коллегию присяжных, которая по большей части состоит из владельцев автомобилей типа «универсал» и им подобных: нескольких суровых дам и пары очень нервных мужиков. По одному чудику сразу видно, что он утюжит свои носки и нижнее белье. И все они тут же копируют линию прокурорских губ.

– Так, давайте расставим точки над i: вы утверждаете, что невиновны ни в одном из вменяемых вам преступлений и что ни разу в жизни не встречались с половиной погибших. Так?

– Так точно.

– Но вы признаете, что присутствовали на месте первого массового убийства, а свидетели в ходе очных ставок опознали в вас человека, которого видели на тех местах, где были совершены другие убийства. Вы согласны с тем, что тридцать один свидетель в этой самой зале узнали в вас человека, которого они видели в то время, когда было совершено одно из более поздних преступлений?

– Протестую, – говорит Брайан. – Мы ходим по кругу, ваша честь.

– Господин судья, – говорит прокурор. – Я всего лишь пытаюсь выяснить собственное отношение подсудимого к описанным фактам.

– Протест отклоняется. – Судья кивает мне. – Отвечайте.

– Но…

– Отвечайте на вопрос – да или нет, – говорит прокурор. – Тридцать один гражданин опознал вас в этой самой зале в качестве подозреваемого?

– Н-ну, наверное, так.

– Да или нет!

– Да.

Я опускаю глаза. И как только до меня доходит смысл этого жеста, на все остальные части моего тела накатывает первая волна паники. Где-то в районе переносицы становится ужасно жарко. Прокурор держит паузу, он дает моему телу время выдать меня с потрохами телекамерам.

– И вот теперь, когда мы установили факт вашего присутствия в тех местах, где были совершены тридцать четыре убийства, вы заявляете нам, что засим вы отправились в бега.

Он поворачивается к присяжным и вытаращивает глаза.

– Даже представить себе не могу – с чего бы это? По залу гулко прокатывается смешок.

– Потому что все подозревали меня, – говорю я.

Прокурор широко раскидывает руки в стороны.

– После тридцати четырех убийств? Неудивительно!

Пару секунд он молча стоит на сцене, и плечи у него трясутся от немого смеха. Он качает головой. Он утирает пот со лба. Он смахивает слезу из уголка глаза, делает глубокий вздох и, все еще не в силах совладать с приступом смеха, делает несколько неловких шагов в сторону клетки. Но когда его взгляд встречается с моим, глаза у него горят огнем.

– Вы были в Мексике двенадцатого мая текущего года?

– Э-э, это как раз в тот день, когда произошла трагедия, – нет, конечно.

– Но вы только что сказали суду, что в то время, когда совершались все эти преступления, вы были в Мексике.

– Вы же понимаете, что я имел в виду последние по времени…

– Ахх, да, конечно, я понял: вы отправились в Мексику ради нескольких преступлений – значит, теперь вы именно так формулируете свои показания?

– Я просто хотел сказать…

– Позвольте, я вам помогу, – говорит он. – Значит, теперь вы утверждаете, что отправились в Мексику на то время, когда происходили некоторые из упомянутых преступлений – правильно?

– Ну, да.

– А в то время, когда вы не были в Мексике, где вы находились?

– Дома.

– То есть неподалеку от владений Амоса Китера, не так ли?

– Да, в общем, вроде того.

– То есть от того места, где был найден труп Барри Гури?

– Протестую, – говорит мой адвокат.

– Ваша честь, – говорит прокурор, – мы пытаемся установить, что все убийства были совершены до побега обвиняемого в Мексику.

– Продолжайте, только постарайтесь держаться ближе к сути дела.

Прокурор снова поворачивается ко мне.

– Я всего лишь хочу сказать, что вы были ближайшим другом Хесуса Наварро, который устроил бойню в вашем классе. Вы живете буквально в двух шагах от тех мест, где были совершены семнадцать убийств. Свидетели опознали вас как человека, которого видели во всех этих местах. После первого же допроса вы сбежали из участка местного шерифа. После того как вас сперва задержали, а потом выпустили на поруки, вы сбежали в Мексику…

Он наклоняется к прутьям, медленно, осторожно; он опускает голову так, что подбородок упирается в грудь и только тяжелые, набрякшие глаза смотрят вперед, прямо в лицо.

– Признайтесь, – говорит он голосом рассудительным и мягким. – Ведь это же вы убили всех этих людей.

– Нет, не я.

– Мне кажется, вы убили их всех и просто потеряли счет загубленным человеческим жизням.

– Нет.

– Вы не теряли счета?

– Я их не убивал.

Прокурор поджимает губы и выдыхает через нос, как будто ему только что сообщили, что в выходные вечером придется поработать сверхурочно.

– Пожалуйста, назовите свое полное имя.

– Вернон Грегори Литтл.

– И где конкретно вы жили в Мексике?

– В Герреро.

– Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

– Да, конечно, мой друг Пелайо…

– Водитель грузовика из деревни на берегу моря? – Он идет к своему столу и берет в руки весьма солидно выглядящий издалека документ. И поднимает его над головой. – У меня в руках протокол данных под присягой свидетельских показаний Гарсиа Мадеро по прозвищу Пелайо, жителя той самой деревни, которую только что назвал обвиняемый.

Он аккуратно кладет бумагу обратно на стол и медленно обводит комнату взглядом, так чтобы каждый из присутствующих ощутил свою личную вовлеченность в происходящее.

– Господин Гарсиа Мадеро утверждает, что за всю свою жизнь он встречал одного-единственного американского юношу. Этот юноша путешествовал автостопом, и познакомились они в одном баре на севере Мексики, а потом вместе отправились к югу на его грузовике – и звали этого молодого человека Дэниел Нейлор…