Художник и фантазирование 5 страница

 

 

очень широкую ногу. По мнению одних

 

— муж, видимо, много заработал и при этом немного отложил, по мнению других

 

— жена, видимо, немного "прилегла" и при этом много заработала"2*.

 

Прямо-таки дьявольски великолепная острота! И вместе с тем какими малыми средствами она создана! Много заработал

 

— немного отложил, немного прилегла

 

— много заработала; собственно, перед нами не что иное, как перестановка двух фраз, благодаря чему высказанное о муже отличается от намека о жене. Впрочем, и здесь это опять-таки не исчерпывает всю технику этой остроты3.

 

Широкие перспективы открываются перед техникой остроумия, когда "неоднократное употребление одинакового материала" направлено на то, чтобы слово или слова, соль остроты, можно было бы употребить один раз неизменным, в другой раз с небольшим видоизменением.

 

Например, еще одна острота господина N.

 

Он услышал от некоего господина, еврея по происхождению, злобные отзывы о качествах евреев. "Господин надворный советник, — сказал он. — Ваш антесемитизм4* мне известен, но ваш антисемитизм

 

— новость для меня".

 

Здесь изменена одна-единственная буква, что едва заметно при небрежном произношении. Пример напоминает о других остротах с видоизменением господина N (см. с. 26), но, в отличие от них, в примере отсутствует сгущение; в самой остроте сказано все, что следовало сказать. "Я знаю, раньше вы сами были евреем; меня только удивляет, что именно вы поносите евреев".

 

2 «Русский перевод лишь частично передает суть приема — использование одинакового набора слов. Немецкий текст: "Nach der Ansicht der einen soil der Mann viel verdieni und sich dabei etwas zuruckgelegt haben, nach anderen wieder soil sich die Frau etwas zuruckgelegt und dabei viel verdient haben". — Примеч. пер.

 

3 He более чем в превосходной, приведенной Бриллом остроте Оливера Венделла Хомса: "Put non your trust in money, but put your money in trust". (He доверяйся деньгам, но доверяй деньги.) Здесь намечается противоречие, которое не исполняется. Вторая часть предложения упраздняет противоречие. Кроме того, это хороший пример непереводимости острот с такой техникой.

 

прежде (лат.).; antesemitismus - былое семитство. — Примеч.

 

4 «Ante — буквально

 

пер.

 

 

 

Превосходным примером такой остроты с видоизменением является и известное восклицание: Traduttore — Traditore! (Переводчик — предатель!)

 

Сходство двух слов, доходящее почти до тождества, весьма впечатляюще свидетельствует о необходимости, которая заставляет переводчика своевольничать в отношении своего автора'.

 

Разнообразие возможных малозаметных видоизменений в таких остротах столь велико, что ни одна из них совершенно не похожа на другую.

 

Вот острота, которая, как говорят, имела место на экзамене по правовым наукам. Кандидат должен перевести одно место из Corpus juris*: "Labeo ait". "...Я проваливаюсь", — говорит он..." — "Вы проваливаетесь, говорю я", — возражает экзаменатор и заканчивает экзамен. Конечно, тот, кто принял имя великого юриста за слово, к тому же неправильно переведенное, не заслуживает лучшей участи. Но техника остроты заключается в употреблении почти одних и тех же слов и для свидетельства об отсутствии знаний у экзаменующегося, и для его наказания экзаменатором. Кроме того, острота является примером "находчивости", техника которой, как будет показано, немногим отличается от комментируемой здесь.

 

Слова — это пластический материал, с которым позволительно проделывать разные разности. Есть слова, которые при определенном употреблении теряют то первоначальное прямое значение, которым они пользуются в другом контексте. В одной остроте Лихтенберга избраны именно такие ситуации, при которых затасканные слова вновь способны обрести свое полное значение.

 

"Как идут дела?" — спросил слепой хромого. "Как видите", — ответил хромой слепому.

 

В немецком языке существуют также слова, которые в другом смысле — и, разумеется, не в одном — можно считать полнозначными или лишенными значения. Дело в том, что возможны два различных производных от одного корня: одно развивается в полнозначное слово, второе — в утратившие значение начальные или конечные слоги, тем не менее оба производных звучат совершенно одинаково. Созвучие полнозначного слова с утратившими значение

 

'Брилл цитирует совершенно аналогичную остроту с видоизменением: Amantes — amentes (Влюбленные — дураки).

 

 

3. Фрейд

 

слогами может быть и случайным. И в том, и в другом случае техника остроумия способна извлекать пользу из такого соотношения словесного материала.

 

Шлейермахеру приписывают, например, остроту, важную для нас как довольно чистый пример такого технического приема: Ревность — это страсть, которая ревностно выискивает то, что причиняет страдание2*.

 

Бесспорно, это остроумно, хотя и недостаточно сильно для остроты. В этом случае отпадает множество факторов, способных вводить в заблуждение при анализе других острот до тех пор, пока мы не подвергли анализу каждый из них в отдельности. Мысль, выраженная в этой фразе, ничего не стоит; во всяком случае, она предлагает весьма неудовлетворительное определение ревности. Здесь нет и речи о "смысле в бессмыслице", о "потаенном смысле", об "удивлении и просветлении". Контраст представлений не обнаруживается при самых больших усилиях, и только с большой натяжкой обнаруживается контраст между словами и тем, что они означают. Нет и следа укорочения; напротив, текст производит впечатление многословия. И все же это — острота, и даже очень совершенная. Ее единственная бросающаяся в глаза характерная черта — это одновременно и черта, с уничтожением которой исчезает острота, дело в том, что здесь одни и те же слова используются неоднократно. В таком случае появляется выбор: причислять ли эту остроту к той разновидности, в которой слова употребляются один раз целиком, в другой — по частям (например, Rousseau, Antigone), либо к иной, которая построена на разнообразии полнозначных и лишенных значения составных частей слова. Кроме того, для техники этой остроты примечателен еще один фактор. В ней установлена необычная взаимосвязь, применен вид унификации, поскольку ревность определяется через свое собственное наименование, как бы через самое себя. Это тоже, как мы здесь еще узнаем, — техника остроумия. Стало быть, оба этих фактора должны быть сами по себе достаточными для отыскания искомой особенности остроумия.

 

2 *Eifersucht ist eine Leidenschaft, die mit Eifer sucht, was Leiden schafft. В переводе остается только намек на прием: ревность — ревностно, страсть — страдание, тогда как в подлиннике суффиксы превращаются в полные смысла слова. — Примеч. пер.

 

32.

 

 

Если теперь мы еще дальше углубимся в многообразие "неоднократного употребления" одного и того же слова, то сразу заметим, что перед нами формы "двусмысленности" или "игры слов", издавна общеизвестные и оцененные как приемы остроумия. Зачем же мы тратили усилия на открытие чего-то нового, что могли позаимствовать из самой поверхностной статьи об остроумии? Пока в свое оправдание можно сослаться на то, что, используя одни и те же слова, мы все же подчеркиваем иную сторону. То, что у авторов призвано доказывать "игровую" особенность остроумия, у нас подпадает под разряд "неоднократного употребления".

 

Прочие случаи неоднократного употребления, которые под названием "двусмысленность" можно объединить в новую, третью группу, легко отнести к разрядам, не обладающим существенными различиями, точно так же как и вся третья группа мало отличается от второй. Тут прежде всего существуют: а) случаи двусмысленности имени собственного и его вещественного значения, например: "Druck dich aus unserer Gesellschaft ab. Pistol" (из Шекспира)'*.

 

"Mehr Hof als Freiung" (Больше любезностей, чем сватовства), — сказал один остроумный юнец в отношении нескольких красивых девушек, которых много лет хвалили, а замуж все еще не взяли. "Hof и "Freiung" — две примыкающие друг к другу площади в центре Вены.

 

 

Гейне: "Здесь в Гамбурге не мерзкий правит Макбет, здесь правит Банк" (Банко*). Там, где неизмененное имя собственное не употребимо (можно было бы сказать: незлоупотребимо), из него удается извлечь двусмысленность посредством одного из знакомых нам незначительных видоизменений: "Почему французы отвергли Лоэнгрина?" — спрашивали в минувшие времена. Ответ гласил: "Из-за Элъзы-с" (Эльзаса)2*.

 

Возможны два перевода: а) "Убирайся из нашего общества. Пистоль".

 

б) "Пали в нашем обществе, пистолет". — Примеч. пер, 2 *Имя Эльза в родительном падеже созвучно с Эльзасом, пограничной между Францией и Германией областью, занятой немцами после франко-прусской войны 1870 г. Соответственно второй перевод: "Из-за Эльзаса". — Примеч. пер.

 

1 3. Фрейд

 

 

б) Двусмысленность объективного и метафорического значения слова — обильный источник техники остроумия. Приведу только один пример: однажды некий коллега-врач, известный остряк, сказал писателю Артуру Шницлеру*: "Не удивляюсь, что ты стал крупным художником. Ведь еще твой отец предлагал своим современникам зеркало". Зеркало, которым пользовался отец писателя, известный врач д-р Шницлер, было ларингоскопическое зеркало; согласно известному высказыванию Гамлета, цель драмы, а значит, и создавшего ее художника, "держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное — низости, и каждому возрасту истории его неприкрашенный облик"*.

 

в) Двусмысленность в прямом смысле слова или игра слов — идеальный, так сказать, случай неоднократного употребления; здесь к слову не применяют насилие, его не расчленяют на составляющие слоги, его не.нужно подвергать никакому видоизменению; область его применения не нужно менять на другую, как в случае имени собственного; полностью сохраняя свой вид и местоположение в структуре предложения, оно может благодаря стечению определенных обстоятельств выражать двоякий смысл.

 

В данном случае мы располагаем значительным числом примеров: (По К. Фишеру.) Одним из первых регентских деяний последнего Наполеона была, как известно, конфискация имущества Орлеанского дома. Превосходная игра слов звучала в то время: "C'est Ie premier vol de 1'aigle "3* "Vol" означает полет, но и налет.

 

Говорят, Людовик XV, пожелав испытать остроумие одного из своих придворных, о таланте которого ему рассказали, при первом же удобном случае приказал придворному сострить по его собственному поводу; он сам, король, хочет быть "Sujet" (сюжетом) такой остроты. Придворный ответил искусной шуткой: "Le roi n'est pas sujet". "Sujet" означает также и подданный4*.

 

3 «Возможны два перевода: а) Это первый полет орла; б) Это первый налет на орла. — Примеч. пер.

 

4 «Возможны два перевода: а) Король — не сюжет; б) Король — не подданный. — Примеч. пер.

 

 

 

«-». vyv.ia.^

 

Отходя от постели больной, врач, покачивая головой, говорит сопровождающему его супругу: "Эта женщина мне не нравится". "Она мне уже давно не нравится", — поспешно согласился муж.

 

Естественно, врач имеет в виду состояние женщины, но он выразил свою тревогу за больную такими словами, что муж сумел найти в них подтверждение своей супружеской антипатии.

 

Гейне сказал об одной сатирической комедии: "Эта сатира не была бы такой едкой, будь у драматурга больше еды". Эта острота — скорее пример метафорического и обыденного двусмыслия, чем настоящая игра слов, но пристало ли устанавливать здесь четкие границы?

 

 

Другой пример хорошей игры слов приводится отдельными авторами (Хейманс, Липпс) в форме, трудной для понимания'. Правильное понимание и способ выражения этой остроты я обнаружил совсем недавно в одном ранее редко используемом сборнике острот2.

 

"Как-то Сафир встретился с Ротшильдом. После того как они немного поболтали

 

"Когда Сафир, — сообщает Хейманс, — на вопрос одного богатого кредитора, которому он нанес визит: "Вы, вероятно, пришли из-за 300 гульденов?" — отвечает: "Нет, это вы лишились 300 гульденов" (kornmen um имеет двоякое значение: приходить из-за и лишаться. — Примеч. пер.), то как раз его мысль выражена в словесно вполне корректной и уж отнюдь не в обычной форме". Это так на самом деле: ответ Сафира, взятый сам по себе, построен блестяще. Понятно и то, что он хочет сказать, а именно — что не намерен платить долг. Но Сафир употребляет те же слова, что ранее употребил кредитор. Значит, и мы вынуждены воспринимать их в том же смысле, в каком их употребил последний. "А тогда ответ Сафира уже совершенно не имеет смысла. Ведь кредитор вообще не "пришел". Он также не может прийти из-за 300 гульденов, то есть он не может прийти, чтобы принести 300 гульденов. К тому же ему, как кредитору, следует не приносить, а требовать. Поскольку, таким образом, слова Сафира одновременно признаются и осмысленными и бессмысленными, возникает комизм" (Липпс, с. 97). Согласно вышеприведенной, для ясности точно переданной цитате, техника этой остроты гораздо проще, чем полагает Липпс. Сафир пришел не для того, чтобы принести 300 гульденов, а ради того, чтобы прежде всего унести их от богача. Следовательно, отпадают рассуждения о "смысле и бессмыслице" в этой остроте.

 

^•D&s groBe Buch der Witze, gesammelt und herausgegeben von Willy Hermann. Berlin, 1904.

 

 

, Сафир сказал: "Послушайте, Ротшильд, у меня нет денег, не могли бы вы ссудить мне 100 дукатов?" — "Пожалуй, — ответил Ротшильд, — меня это не затруднит, но только при условии, что вы сострите". — "Пожалуй, и меня это не затруднит", — ответил Сафир. "Хорошо, тогда приходите завтра в мою контору". Сафир явился в точно назначенное время. "Ax, — сказал Ротшильд, заметив вошедшего, — вы пришли за (kommen um) 100 дукатов". — "Нет, — возразил тот, — это вас лишили (kommen um) 100 дукатов, поскольку мне до конца дней не придет в голову их вернуть".

 

"Что представляют собой (stellen vor) эти статуи?" — спросил приезжий у коренного берлинца перед строем памятников на площади. "Когда что, — ответил тот, — то правую, то левую ногу"3.

 

Гейне в "Путешествии по Гарцу": "К тому же в данный момент не все студенческие имена сохранились в моей памяти, а среди профессоров есть еще и вовсе не имеющие имени"*.

 

Видимо, мы попрактикуемся в дифференциальной диагностике, если добавим сюда другую общеизвестную профессорскую остроту: "Различие между ординарным и экстраординарным профессором заключается в том, что ординарные не совершают ничего экстраординарного, а экстраординарные ничего ординарного". Это, конечно, игра двумя значениями слов, "ординарный" и "экстраординарный", в штате или вне штата (лат. ordo), с одной стороны, и сведущий или выдающийся — с другой. Но сходство этой остроты с другими известными нам примерами напоминает о том, что здесь неоднократное употребление гораздо заметнее, чем двусмысленность. Ведь в этом предложении не звучит ничего, кроме постоянно повторяющегося слова "ординарный", то как такового, то как отрицательно видоизмененного (ср. с. 31). К тому же здесь опять намудрили: одно понятие определяется с помощью своего же дословного повторения (ср.: ревность

 

— это страсть и т. д.), точнее говоря, два соотнесенных понятия определяются, хотя и негативно, друг через друга, что дает в итоге искусное сплетение. Наконец, Дальнейший анализ этой игры слов см. ниже. (Игра слов основана на двояком значении stellen vor. Второе значение — "выставлять вперед". — Примеч. пер.)

 

 

 

и здесь удается выделить принцип унификации, создания более тесной взаимосвязи между элементами высказывания, чем следовало ожидать в соответствии с их природой. Гейне в "Путешествии по Гарцу": "Педель Ш. поклонился мне вполне по-товарищески, ибо он тоже писатель и не раз упоминал обо мне в своих полугодичных писаниях; равным образом он часто вызывал меня, а когда не заставал дома, то всегда весьма любезно писал вызов мелом на дверях моей комнаты"*.

 

В "Wiener Spazierganger" Даниэль Шпитцер нашел лаконичную, но вместе с тем и очень остроумную характеристику происхождения социального типа, расцветшего в эпоху грюндерства: "Железный лоб'* — железный сейф

 

— железная корона". (Последнее — орден, с награждением которым был связан переход в дворянское сословие.) Превосходнейшая унификация: все словно из железа! Различные, но не очень заметно контрастирующие друг с другом значения эпитета "железный" допускают эти "неоднократные употребления".

 

Другой пример игры слов, по-видимому, облегчит нам переход к новому подвиду техники двусмысленности. Упомянутый на с. 33 остроумный коллега во времена "дела Дрейфуса" позволил себе следующую остроту: "Эта девушка напоминает мне Дрейфуса. Армия не верит в ее невинность".

 

Слово "невинность", на двусмысленности которого построена острота, имеет в одном контексте общепринятый смысл, противоположный вине, преступлению, а в другом

 

— сексуальный смысл, противоположный сексуальному опыту. Есть много примеров подобного рода двусмысленности, и во всех них воздействие остроты в особенно высокой степени зависит от сексуального смысла. Для этой группы можно было бы, скажем, зарезервировать название "колкость".

 

Отличный пример такой остроты с колкостью предлагает Д. Шпитцер (с. 31): "По мнению одних — муж, видимо, много заработал и при этом немного отложил, по мнению других — жена, видимо, немного "прилегла" и при этом много заработала".

 

Но при сравнении этого примера двусмысленности с колкостью бросается в глаза различие, отнюдь не маловажное для техники. В остроте о "невинности" один смысл слова так же доступен нашему пониманию, как и другой; в самом деле, нам трудно решить: сексуальное или несексуальное значение слова более употребительно и привычно. Иное дело в примере Д. Шпитцера; в нем один, банальный, более навязчивый, смысл слов "немного прилегла" как бы маскирует и прячет сексуальный смысл, который может и вовсе ускользнуть от простодушного человека. Приведем из-за явного контраста другой пример двусмысленности, отказывающейся от такого сокрытия сексуального значения, например гейневскую характеристику услужливой дамы: "Sie konnte nichts abschlagen auBer ihr Wasser"2*. Это звучит как сальность и едва ли создает впечатление остроты'. При таких обстоятельствах особенность, что два значения двусмысленности нам не равно близки, может иметь место и в остротах, не связанных с сексуальными отношениями; *"Eiserne Stirne" переводится также "большая наглость". — Примеч. пер.

 

 

будь то остроты, в которых одно значение более употребительно само по себе, будь то остроты, в которых оно выделяется благодаря связям с другими частями предложения (например, c'est Ie premier vol de 1'aigle) — эти случаи я предлагаю называть двусмысленностью с намеком.

 

К настоящему моменту мы узнали так много различных технических приемов остроумия, что я опасаюсь, как бы мы не запутались в них. Попытаемся поэтому их классифицировать: I. Сгущение: а) с образованием составного слова, б) с видоизменением.

 

II. Употребление одного и того же материала: 2 "Два значения: 1) Отказать у нее не было мочи; 2) Она не способна мочиться. — Примеч. пер.

 

'Сравним с этим К. Фишера (S. 85), предложившего для таких двусмысленных острот, в которых оба значения не в равной мере стоят на первом плане, а располагаются одно позади другого, название "двузначность", которое я ранее употреблял в несколько ином смысле, (Фрейд, как и Фишер, пользуется словом "Zweideutigkeit", вкладывая в него значение "колкость". — Примеч. пер.) Такое наименование — дело договоренности; словоупотребление не выработало однозначного решения.

 

 

 

а) целое и части, б) перестановка, в) небольшое видоизменение, г) одни и те же слова, полнозначные и утратившие значение. III. Двусмысленность: а) метафорическое и объективное значение, б) собственные имена и предметное значение, в) подлинная двусмысленность (игра слов), г) колкость, д) двусмысленность с намеком. Это многообразие смущает. Оно может вызвать у нас недовольство тем, что мы сосредоточили усилия как раз на технических средствах остроумия, и заставить нас предположить, что мы все же переоценили их значение для познания сути остроумия, не препятствуй этому допустимому предположению один неопровержимый факт: острота исчезает всякий раз, как только мы устраняем из высказывания результаты этой техники. Итак, нас все же отсылают к поискам единства в этом многообразии. Именно это позволит привести все технические приемы к одному знаменателю. Как мы уже говорили, нетрудно объединить вторую и третью группы. Ведь двусмысленность, игра слов — лишь идеальный случай употребления одного и того же материала. При этом последнее явно более широкое понятие. Примеры разделения, перестановки одного и того же материала, неоднократного употребления с едва заметным видоизменением (II. — а, б) можно было бы с некоторой натяжкой подвести под понятие двусмысленность. Но что общего между техникой первой группы — сгущение с образованием замены — и техникой двух других групп, с неоднократным употреблением одного и того же материала?

 

В данный момент я вынужден допустить одно очень простое и ясное сходство. Ведь употребление одного и того же материала — только особый случай сгущения; игра слов — не что иное, как сгущение без образования замены; сгущение остается более общей категорией. Уплотняющая или, точнее говоря, сберегающая тенденция правит всеми этими техническими приемами. Как будто все дело, пользуясь словами принца Гамлета, в экономии (Thrift, Horatio, Thrift! — Бережливость, Горацио, бережливость!).

 

 

Проверим на бережливость отдельные примеры. "C'est Ie premier vol de 1'aigle". Это первый полет орла. Безусловно, но это и грабительский налет. "Vol", к счастью для этой остроты, означает как "полет", так и "налет". Разве при этом что-то сгущается или сберегается? Несомненно, вся вторая мысль сгущена, и притом без замены. Двусмысленность слова "vol" делает такую замену излишней; справедливо и другое: слово "vol" содержит замену подавленной мысли, не вынуждая поэтому к дополнению или изменению первого предложения. Именно в этом достоинство двусмысленности.

 

Другой пример: железный лоб — железный сейф — железная корона. Какая необыкновенная бережливость по сравнению с высказыванием мысли без слова "железный'^. "При достаточном нахальстве и бессовестности нетрудно сколотить большое состояние, а в награду за такие заслуги, естественно, не останешься без дворянства". Безусловно, в этих примерах явно присутствует сгущение, а значит, и сбережение. Но необходимо доказать его наличие во всех примерах. В чем же состоит экономия в остротах типа "Rousseau — roux et sot; Antigone — Antik? О, пее", в которых мы поначалу не обнаружили сгущений, которые и подвигли нас предположить технику неоднократного употребления одного и того же материала? Здесь нам, правда, вроде бы не помогает понятие "сгущение", но если заменить его более широким понятием "сбережение", то дело пойдет на лад. Легко сказать, что мы сберегали в примерах с Rousseau, Antigone и т. д. Мы экономим на высказывании критического замечания, на формулировании оценки; и то и другое уже присутствует в самом имени. В примере "страсть — ревность" мы экономим на хлопотном подборе определения: Eifersucht (ревность), Leidenschaft (страсть) и Eifer sucht (с ревностью искать), Leiden schafft (создает страдание); к этому добавляются служебные слова, и определение готово. То же самое относится и ко всем другим ранее проанализированным примерам. Там, где сбережено менее всего, как, например, в игре слов у Сафира: "Sie kommen um Ihre 100 Dukaten", там, по крайней мере, сэкономлено на создании нового текста ответа; текст обращения достаточен и для ответа. Это немного, но именно в этом немногом и заключено остроумие. Неоднократное употребление одних и тех же слов для обращения

 

 

 

и для ответа конечно же входит в процесс "сбережения". Точно так же Гамлет намерен понимать быструю смену смерти своего отца и бракосочетания своей матери: С похорон На брачный стол пошел пирог поминный*.

 

Но прежде чем считать "тенденцию к сбережению" всеобщей характерной чертой техники остроумия и задать вопрос, откуда она возникает, что означает и каким образом создает притягательность остроты, предоставим место сомнению, заслуживающему внимания. Видимо, любой технический прием обнаруживает тенденцию экономить на способе выражения, но это отношение не является обратимым. Поэтому не любая экономия в способе выражения, не всякое сокращение остроумно. Однажды мы уже останавливались на этом, когда еще надеялись найти в каждой остроте процесс сгущения и когда справедливо возразили себе: лаконизм — еще не острота. Следовательно, должен быть общий вид укорочения и сбережения, от которого зависит своеобразие остроумия, и пока мы не познакомились с этой особенностью, до тех пор обнаружение общего в технике остроумия не приблизит нас к решению задачи. Кроме того, мы находим в себе мужество признать, что уменьшение затрат, совершаемое техникой остроумия, может нам и не нравиться. Пожалуй, оно напоминает о способе экономии некоторых домохозяек, тратящих время и деньги на дорогу в поисках отдаленного рынка, потому что там овощи можно купить на несколько копеек дешевле. На чем же экономит остроумие с помощью своей техники? На добавлении нескольких новых слов, которые чаще всего находятся без труда; вместо этого острота вынуждена затрачивать силы на поиски одного слова, объемлющего обе ее мысли; к тому же часто она должна сперва преобразовать выражение одной мысли в неупотребимую форму, которая дала бы ей опору для объединения со второй мыслью. Не проще ли, не легче ли и, собственно, не экономнее ли выразить обе мысли как раз в принятой форме, даже если при этом и не удалась общность высказываний? Не будет ли экономия употребленных слов с лихвой исчерпана затратами

 

 

интеллектуальной энергии? И кто при этом экономит, кому экономия идет на пользу?

 

Пока что мы можем не учитывать эти сомнения, переводя их в другую плоскость. В самом ли деле мы знакомы со всеми видами техники остроумия? Наверняка предусмотрительнее подобрать новые примеры и проанализировать их.

 

* * *

 

Фактически мы еще не осмыслили большую, возможно, самую многочисленную группу острот и при этом, вероятно, оказались под влиянием небрежения, выпавшего на долю этих острот. Это — остроты, которые обычно называют каламбурами (calembours — фр.) и считают низшей разновидностью острословия, должно быть, потому, что они — "самые дешевые" и могут быть созданы с наименьшими усилиями. И действительно, они — наименее притязательны к технике высказывания, равно как подлинная игра слов — наиболее притязательна. Если в игре слов оба значения должны выражаться в одном и том же и поэтому чаще всего в слове, употребленном только один раз, то каламбур довольствуется тем, что два слова, употребленных для обоих значений, напоминают друг о друге каким-то одним, но заметным сходством, будь то общее сходство их структур, рифмованное созвучие, общность некоторых начальных букв и тому подобное. Скопление такого рода примеров, не совсем точно названных "остроты по созвучию", содержится в проповеди капуцина в "Лагере Валленштейна": Не о войне здесь речь — о вине; Лучше точить себе зубы — не сабли; Лучше девчонок захватывать в грабли\ Что Оксенштирн вам? — бычачий то лоб! Лучше, коль целую тушу загреб!.. Рейнские волны погибели полны; Монастыри все теперь — пустыри; Все-то аббатства и пустыни ныне Стали не братства — прямые пустыни; Каждый маститый епископства склеп Преобразился в позорный вертеп*.