Глава 11. Теперь мистера Элтона следовало предоставить самому себе

 

Теперь мистера Элтона следовало предоставить самому себе. Руководить и дальше устройством его счастья и торопить ход событий было уже не в ее силах. Вот-вот должна была приехать сестра с семейством, и отныне первою заботой Эммы сделались сначала приготовления, а затем прием дорогих гостей; в течение тех десяти дней, которые им предстояло провести в Хартфилде, ей невозможно, да и не нужно было бы оказывать влюбленным помощь, разве что при случае, невзначай. Впрочем, будь на то их желание, дело могло бы разрешиться очень быстро; а разрешиться так или иначе оно должно было независимо от их желания. Эмма не слишком сожалела, что не сможет уделять им много времени. Бывают люди, которым вредно помогать: чем больше для них делают, тем менее они склонны делать для себя сами.

Приезд мистера Джона Найтли и его супруги в Суррей вызывал на сей раз необычный интерес по той понятной причине, что их не было в здешних местах необычно долго. До этого года они, с тех пор как поженились, неизменно проводили большие праздники частью в Хартфилде, частью в Донуэллском аббатстве — нынешнею же осенью вывозили детей на морские купанья, и их родственники в Суррее уже много месяцев виделись с ними лишь урывками, а мистер Вудхаус, которого даже ради бедняжки Изабеллы невозможно было выманить в Лондон, не виделся вовсе, вследствие чего пребывал теперь в счастливом и тревожном возбуждении, предвкушая это чрезмерно краткое свидание.

Его очень волновала мысль о том, как перенесет его дочь дорожные тяготы, а также, хотя и меньше, — не устанут ли его лошади и кучер, которым предстояло везти всю компанию по крайней мере половину пути; но опасения его оказались напрасны: мистер Джон Найтли, его жена и пятеро детей, с соответствующим числом нянюшек и мамушек, благополучно проехали все шестнадцать миль пути и прибыли в Хартфилд целехоньки и невредимы. Радостная суета по их приезде — когда стольких сразу надобно было встретить и приветить, обласкать, препроводить и разместить одних туда, других сюда — произвела такой шум и неразбериху, что при любых других обстоятельствах нервы мистера Вудхауса не выдержали бы, да и при настоящих могли бы выдержать недолго; однако миссис Найтли так считалась с порядками, заведенными в Хартфилде, и с чувствами своего батюшки, что — сколь бы ни было велико ее материнское нетерпение ублажить своих малюток, тотчас предоставив им наилучший уход и полную свободу есть, пить, спать и играть сколько им заблагорассудится и без малейших промедлений — детям никогда не дозволялось причинять ему длительное беспокойство и взрослым — слишком рьяно их унимать.

Миссис Найтли была прехорошенькое, изящное создание с приятною, мягкой манерой держаться, приветливая и ласковая по природе, целиком поглощенная своим семейством, преданная жена и страстная мать — и столь нежно привязанная к отцу и сестре, что, когда бы не эти высшие узы, горячее любить, казалось бы, невозможно. Она не видела ни в ком из них ни единого порока. Глубиною и живостью ума она не отличалась, походя в этом на отца, и унаследовала от него также, в значительной мере, хрупкость здоровья; болезненная сама, она вечно дрожала за детей, всего боялась, от всего приходила в нервическое расстройство и была столь же привержена к своему лондонскому мистеру Уингфилду, как ее батюшка — к мистеру Перри. Помимо прочего, они были схожи по благодушию нрава и незыблемой привычке ценить старых знакомых.

Мистер Джон Найтли был высокий господин благородной наружности и недюжинного ума, восходящее светило в своей профессии, домоседливый и семейственный в частной жизни, но внешне суховатый, что мешало ему нравиться всем подряд, — и склонный подчас бывать не в духе. Он был не вздорный человек, не столь часто без причины выходил из себя, чтобы заслужить подобный упрек, и все же характер его был далек от совершенства — да и неудивительно: трудно быть ангелом при обожающей жене. Ее чудесный характер дурно сказывался на его характере. Он в полной мере обладал ясностью и остротою ума, которых недоставало ей, и способен был иной раз на бесцеремонный поступок или суровое слово. У своей прелестной свояченицы он не пользовался большим фавором. Она подмечала малейшую его слабость. В ней больно отзывалась всякая мелочь, обидная для Изабеллы, хотя самое Изабеллу она нисколько не задевала. Возможно, Эмма относилась бы к нему снисходительнее, ежели б он обнаруживал охоту к ней подольститься, но он держался с нею спокойно и просто, как добрый друг и брат, не более того, не расточая ей в ослеплении похвал — впрочем, даже если бы он на каждом шагу рассыпался перед ней в комплиментах, это никоим образом не заслонило бы от нее величайшее, по ее меркам, прегрешение, в которое он изредка впадал: недостаток почтительной терпимости к ее отцу. Здесь умение сдерживаться порою изменяло ему. В ответ на маленькие странности и страхи мистера Вудхауса у него могло вырваться возражение, столь же разумное, сколь и резкое, и в равной мере бесполезное. Это случалось не так уж часто — ибо, вообще говоря, мистер Джон Найтли чтил тестя и вполне готов был воздать ему должное — и все-таки непозволительно часто, на взгляд Эммы, тем более что, даже когда все обходилось благополучно, она сплошь да рядом должна была проводить томительные минуты в предчувствии взрыва. Всякий раз, впрочем, по их приезде радость встречи первое время оттесняла другие чувства, и так как нынешний визит был, по необходимости, столь краток, он обещал пройти в обстановке ничем не омраченной сердечности. Едва только все расселись по местам и успокоились, как мистер Вудхаус, покачав с грустным вздохом головою, обратил внимание своей дочери на печальную перемену, которая совершилась в Хартфилде с тех пор, как она была здесь последний раз.

— Ах, душенька, — молвил он, — это прискорбная история… Бедная мисс Тейлор!

— О да, сэр, — воскликнула та с живым сочувствием, — как должны вы скучать по ней!.. И милая Эмма тоже!.. Что за ужасная потеря для вас обоих! Я так за вас огорчилась! Представить себе не могла, как вы будете обходиться без нее… Поистине печальная перемена… Но у нее, надеюсь, все обстоит благополучно?

— Благополучно, душа моя, — все благополучно, будем надеяться. Сколько я знаю, она чувствует себя сносно на новом месте.

Мистер Джон Найтли при этих словах вполголоса осведомился у Эммы, внушает ли им сомнения рэндалский климат.

— О нет, — никаких! Я никогда еще не видела миссис Уэстон в лучшем состоянии — такой цветущей. В папе всего лишь говорит сожаление.

— К великой чести для них обоих, — последовал галантный ответ.

— Но вы хотя бы достаточно часто видитесь, сэр? — спросила Изабелла жалостным голоском, попадая прямо в тон отцу.

Мистер Вудхаус замялся.

— Гораздо реже, чем хотелось бы, душенька.

— Позвольте, папа, был лишь один день с тех пор, как они поженились, когда мы их не видели. За этим единственным исключением мы виделись ежедневно, если не утром, то вечером, либо с мистером, либо с миссис Уэстон, а большею частью с ними обоими, и если не здесь, то в Рэндалсе — но чаще, как ты догадываешься, Изабелла, здесь. Они очень, очень щедры на визиты. И мистер Уэстон не менее щедр, чем она. Папа, у Изабеллы составится превратное впечатление, если вы будете говорить столь удрученно. Каждому ясно, что нам недостает мисс Тейлор, — однако должно быть ясно также, что, благодаря доброте мистера и миссис Уэстон, недостает далеко не в той степени, как мы опасались, и это истинная правда.

— Как тому и следует быть, — сказал мистер Джон Найтли, — как и следовало надеяться, судя по вашим письмам. Она, несомненно, стремится оказать вам внимание, а он человек общительный, ничем не занят, и это не составляет для них труда. Я вам все время говорил, Изабелла, друг мой, что перемена в Хартфилде, по-моему, не столь чувствительна, как вы думаете, и теперь, когда Эмма подтвердила это, вы, надеюсь, будете покойны.

— Что ж, не спорю, — сказал мистер Вудхаус, — да, конечно, не стану отрицать, что миссис Уэстон — бедняжка миссис Уэстон — в самом деле приходит к нам довольно часто — но, однако ж, всякий раз принуждена бывает снова уходить.

— Было бы очень жестоко по отношению к мистеру Уэстону, папа, если б она не уходила. Вы совсем забыли про бедного мистера Уэстона.

— Правда, — благодушно сказал Джон Найтли, — я тоже полагаю, что мистер Уэстон имеет кой-какие права. Мы с вами, Эмма, отважимся взять сторону бедного мужа. Я, будучи и сам мужем, а вы, не будучи женою, по-видимому, одинаково склонны признавать за ним определенные права. Что же до Изабеллы, она достаточно давно замужем, чтобы понимать, сколь удобно считаться со всеми мистерами Уэстонами как можно меньше.

— Я, мой ангел? — вскричала его жена, уловив эти слова и смысл их лишь отчасти. — Вы обо мне говорите? Поверьте, нет и быть не может более ревностной сторонницы брака, чем я, — и когда б не злосчастная необходимость покинуть Хартфилд, я почитала бы мисс Тейлор первою счастливицей на земле, а что до мистера Уэстона, превосходнейшего мистера Уэстона, то можно ли говорить о моем пренебрежении к нему, коль я думаю, что он заслуживает всего самого лучшего. Редкий мужчина обладает столь прекрасным характером. Не знаю, кто может с ним поспорить в этом, кроме вас и вашего брата. Мне ли забыть, как он в тот ветреный день на Пасху запустил для Генри бумажного змея. А с тех пор как в сентябре прошлого года он в полночь сел писать мне записку лишь затем, чтобы успокоить меня, что в Кобэме нет скарлатины, я знаю, что такого славного человека и доброй души не сыскать и целом свете… Ежели кто и заслуживает такого мужа, то, уж конечно, мисс Тейлор.

— Ну, а сынок? — спросил Джон Найтли. — Был он здесь ради такого случая или нет?

— Еще не был, — отвечала Эмма. — Его очень ждали вскоре после свадьбы, но он так и не приехал, а в последнее время о нем вообще не слышно.

— Ты расскажи про письмо, душенька, — сказал ее отец. — Он, как и подобало, прислал бедной миссис Уэстон письмо с поздравлением, и такое учтивое, милое письмо. Она показывала его. По-моему, это весьма похвально. Его ли была это мысль, трудно сказать. Он, знаете ли, еще молод, и, вероятно, это его дядюшка…

— Помилуйте, папа, ему двадцать три года. Вы забываете, как быстротечно время.

— Двадцать три! В самом деле?.. Хм, никогда бы не подумал — а ведь ему было всего два года, когда не стало его бедной матушки!.. Да, время и впрямь летит быстро — а память у меня никуда не годится. Однако письмо было отличнейшее и доставило мистеру и миссис Уэстон истинное удовольствие. Писано из Уэймута и помечено двадцать восьмым сентября — а начиналось так: «Сударыня!» — дальше я забыл, — и подпись: «Ф. Ч. Уэстон Черчилл»… Это я прекрасно помню.

— Как это благородно и достойно с его стороны! — воскликнула добросердечная миссис Найтли. — Не сомневаюсь, что он прекраснейший молодой человек. Но как печально, что живет не дома, не с отцом! Нельзя не содрогнуться, когда дитя забирают у родителей, из родного дома! Мне никогда не понять, как мистер Уэстон мог расстаться с ним. Отказаться от родного ребенка! Я не могла бы хорошо относиться ни к кому, кто предложил другому сделать это.

— Никто, я думаю, и не относится хорошо к Черчиллам, — холодно заметил мистер Джон Найтли. — Только не нужно думать, будто мистер Уэстон испытывал при этом те же чувства, какие испытали бы вы, отказываясь от Джона или Генри. Мистер Уэстон не берет все к сердцу, он человек легкий, веселого склада. Понимает вещи такими, каковы они есть, и умеет находить в них хорошее, скорее видя, как я подозреваю, источник утехи в том, что принято именовать «обществом» — то есть возможности пять раз в неделю есть, пить и играть в вист с соседями, — нежели в привязанности домашних и прочем, что можно обрести в кругу семьи.

Эмме не нравилось, что этот отзыв о мистере Уэстоне граничит с осуждением; ее так и подмывало дать ему отпор, однако она совладала с собою и промолчала. Важнее было сохранить мир и покой — и притом нечто возвышенное, благородное было в приверженности ее зятя семейным устоям, в самодовлеющей ценности для него домашнего очага — отсюда и проистекала его склонность с пренебрежением смотреть на более поверхностные, упрощенные отношения между людьми и на тех, кто их предпочитает… За это можно было простить ему многое.