Глава 8: От КвакАтаки до Дерека
У меня целых два мозгоправа. Не знаю, зачем мне два. Наверное, затем, что одному я рассказываю то, в чем не могу признаться второму, и наоборот. Я плачу им обоим деньгами, что для меня необычно, поскольку за услуги я, как правило, расплачиваюсь собой. Секс – это универсальная валюта. Даже виртуальный. Как-то раз я попробовала сделать своим психиатром клиента, и это была катастрофа. Впрочем, по никнейму КвакАтака можно было и догадаться, что ничего у нас не получится. Я о том типе, у которого был маленький член. Доктор Дерек Вандербильт занимается мной восемнадцать месяцев. За три года он единственный, с кем я в каком-то смысле сдружилась. Найти бы еще его фото… Меня бесконечно бесит, что в интернете их нет. Странно, но я чувствую превосходство над собеседником, если знаю, как он выглядит… мнимое, ну и что. Мы с ним общаемся один раз в неделю, по понедельникам в два часа дня. Он настаивал на двух сеансах в неделю, но я пропустила эту рекомендацию мимо ушей. Знай он, что у меня есть второй мозгоправ, то, наверное, не переживал бы так сильно за мое психическое здоровье. Дереку я рассказываю о своих опасных наклонностях и о причинах своей изоляции. Я не прочь считаться психопаткой-убийцей, но дурочкой с уехавшей крышей быть не хочу. Это как-то отталкивает. Второй доктор, Брайан Андерсон, – мой сексопатолог. «Подружка», с которой я сплетничаю. Его фотографии я нашла без труда. Он тощий, совершенно лысый белый мужчина; какое фото ни возьми, даже те, где он стоит в строгом костюме, улыбаясь в камеру, сразу ясно, что он стопроцентный гей. Я взяла врача-гея, чтобы не волноваться о том, не заведется ли он от описания вещей, которыми я занимаюсь. Я рассказываю ему о своих клиентах, а он объясняет их сексуальную мотивацию и подсказывает, как правильнее с ними общаться – это если описывать наши отношения официально. Чаще всего мы просто ржем над тем, что происходит во время моих видеочатов. Кроме него, мне больше не с кем поговорить об этом. – Расскажи о своей последней фантазии. – Голос у Дерека приятный: низкий и мужественный. Я могла бы слушать его весь день напролет, но поскольку это удовольствие стоит 150 долларов в час, часовым сеансом и ограничиваюсь. – Я захожу в дом. Ночью. Там тихо, только пикает пожарная сигнализация. Этот звук сводит меня с ума. На первом этаже никого нет. Я иду к лестнице, мое сердце стучит все быстрее. Я вся мокрая. – Мокрая из-за дождя? – спрашивает Дерек с надеждой. Я вношу ясность: – Нет. Мокрая от возбуждения. – В своих фантазиях ты часто бываешь возбуждена? Вопрос уводит нас в сторону, в то время как мне хочется дорассказать чертову фантазию до конца. Он часто так делает. Цепляется за какую-нибудь фразу и не отстает, пока не обмусолит ее со всех сторон. – Периодически. – Я знаю, он предпочел бы развернутый ответ, и все же углубляюсь в рассказ. – Я поднимаюсь по лестнице. Ступеньки громко скрипят, и наверху начинает скулить собака. Я понимаю, что должна прикончить ее – только так можно остановить этот вой. Я не хочу убивать ее. Почти поворачиваю назад, но жажда оказывается сильнее, она побеждает меня, настойчиво стучит в ушах вместе с дурацкой сигнализацией. Я делаю паузу. Дерек, слава богу, молчит, и я продолжаю: – На верхней площадке лестницы горит маленький ночник в виде Санта-Клауса, что сбивает меня с толку, ведь сейчас не зима. Какое-то время я смотрю на него, потом слышу шорох – собака царапает дверь. Я тянусь к ручке, и вдруг в руке у меня появляется нож. Медленно открываю, захожу внутрь. В спальне темно. Я вижу собаку. Это старый золотистый ретривер. Виляя хвостом, он глядит на меня своими водянистыми голубыми глазами, и я начинаю плакать. Не навзрыд, слезы просто текут и текут по лицу. Я оставляю собаку в живых, но моя жажда крови в бешенстве оттого, что я дала слабину. Я ежусь, от воспоминаний эта жажда заполняет меня по новой. – Долбежка в голове ускоряется. Это чувство очень похожее на возбуждение, когда тело так хочет, что ради разрядки ты сделаешь все; это слепая тяга, от которой я теряю рассудок, которая затмевает во мне сострадание, она толкает меня вперед, и я врываюсь в комнату, волнуясь только о том, как бы они не проснулись. Нужен эффект неожиданности, иначе будет не то. Я останавливаюсь напротив кровати. Ругаю себя за то, что пожалела собаку. Слышу, как ее лапы тихо ступают по ковру. Она садится у моих ног и дышит, задрав морду. Сопит радостно, отчего стук в моей голове превращается в какой-то кошмарный концерт. Я знаю, есть только один способ его прекратить. Я ненадолго прерываюсь. Тяжело дышу. Описание фантазии возбуждает меня, разгоняет жажду. Сеансы с Дереком – палка о двух концах. Он помогает мне приструнить тягу к насилию, но пока до этого доберешься… – Когда мои глаза привыкают к темноте, я вижу на кровати два тела. Мужчина, раскрывшись, лежит на спине. Женщина – на боку, ее лица мне не видно. Я подхожу к ее стороне постели, и все, с ней покончено. Потом… – Как ты ее убиваешь? – Не хочу говорить. – Почему? Втягиваю воздух, медленно выдыхаю. – Не хочу сейчас переживать больше, чем надо. – До сих пор ты не скупилась на подробности. – Это моя гребаная фантазия. Я не обязана рассказывать вам, как убиваю ее, если мне неохота. Просто знайте: она умерла, и мой нож в крови. Дальше я берусь за мужчину. С ним я не тороплюсь. Начинаю с груди. Бью туда, и он просыпается. Я жду, пока он увидит ее, после чего быстренько с ним расправляюсь. – Все это, похоже, не приносит тебе счастья. – А что, когда-нибудь приносило? Это же полный пипец. Меня выворачивает от того, что мне нравится воображать это омерзительное дерьмо. В последнее время оно угнетает меня сильнее, чем раньше. – Ты хочешь, чтобы я что-нибудь тебе прописал? – В его тоне, в его вопросе проскальзывает нечто для меня непонятное. – Блин, да нет же! Я хочу, чтобы вы совершили чудо и превратили меня обратно в нормальную. – Нормальных людей не бывает. Все только притворяются, что нормальны. – Да ладно? Раньше я была нормальной, и все было просто зашибись. – Твоя мать казалась нормальной? Я выдыхаю, выпустив из легких весь воздух, и на мгновение прикрываю глаза. Прекращаю бродить по квартире и, упав на кровать, смотрю в потолок. – Да. Мама казалась нормальной. Конечно, другой матери, чтобы сравнить, у меня не было, но она была замечательной. По средам, к нашему возвращению из школы, пекла печенье. И обожала скидки, была одержима ими, хотя папа зарабатывал более чем прилично. По вечерам, перемыв посуду и посадив нас делать уроки, мама только тем и занималась, что вырезала купоны. Она казалась вполне счастливой. Может, чуть отстраненно относилась к Саммер и Тренту, но в целом была нормальной, как все. – Отстраненно? Поясни. – Меня она постоянно тискала, интересовалась моими делами, заходила посидеть ко мне в комнату. С Саммер и Трентом такого не было. К ним ее не тянуло. Словно она боялась привязываться. – Постарайся вспомнить, Дина. Что-нибудь в ее поведении казалось тебе подозрительным? Я закрываю глаза, концентрируясь на вопросе, и уплываю в прошлое. Но ответ мне давно известен – после четырех лет размышлений, зачем. – Временами на нее нападала хандра, она затихала, уходила в себя, и мы знали, что в эти моменты ее лучше не трогать. Но такое бывает со всеми, разве нет? Еще она могла сорваться безо всякой причины и швырнуть в нас какой-нибудь мелочью. Перевернувшись на живот, я дергаю нитки из шва на стеганом одеяле. – Я как-то подслушала их разговор. С нею что-то случилось, когда я была совсем маленькой, причем такое, что на некоторое время ее от нас увезли. Я спрашивала папу об этом, он сказал, что она просто болела, и я выкинула это из головы. Да, у нее бывали срывы, но, честное слово, то, что произошло потом, было как гром среди ясного неба. Если вдуматься, то единственной подсказкой было то, что в тот день она отослала меня из дома.
* * *
Я взлетела по ступенькам крыльца нашего белого дома в колониальном стиле, типичного дома для верхней прослойки среднего класса. Распахнув красную входную дверь, бросила школьный рюкзак к подножью лестницы, и он, тяжелый от полученных знаний, с глухим стуком упал на пол. – Мам! – крикнула я, пытаясь понять, где она в большом доме. – Милая, я здесь. Ее голос доносился со второго этажа, и я, перепрыгивая через ступеньки, побежала наверх, а потом, запыхавшаяся, помчалась по коридору, заглядывая во все спальни, пока не добралась до своей. – Ты не поверишь, что сегодня случилось! – начала было я, но, взглянув на кровать, осеклась. – Что ты делаешь? На кровати, среди стопок одежды, лежал открытым мой чемодан – фиолетовый чемоданчик, который я не видела с прошлого лета, когда приняла провальное решение съездить в волейбольный лагерь. Наверное, мама сняла его с чердака. Когда я задала вопрос, она занималась тем, что складывала мои джинсы. Мельком взглянув на меня, она улыбнулась. – Собираю тебя на выходные к бабушке с дедушкой. – Что? Но ведь у Дженнифер вечеринка на озере, и ты меня уже отпустила! – Знаю, милая. Прости, но когда они позвонили и позвали тебя в гости, я не смогла отказать. Ты сто лет с ними не виделась. Я нахмурилась. Такая уступчивость была не в ее характере. – Трент и Саммер тоже поедут? Она замялась, сворачивая серый кардиган. – Нет. С вами тремя бабушке с дедушкой не управиться. Плюс, лучше тебе пообщаться с ними одной. Скоро ты уедешь в колледж. Кто знает, когда вы опять увидитесь. Подойдя поближе, я заглянула в чемодан. Одежды было много больше, чем надо, однако мама собрала только лучшее. Она разбиралась в моде. Я еще расстраивалась из-за вечеринки, но вдруг у меня появилось чувство, что мама что-то спрятала в рукаве. Мне оставался месяц до окончания школы. Я бы не удивилась, узнав, что планируется нечто особенное. Мама любила делать сюрпризы.
* * *
– Как думаешь, почему она тебя отослала? – Мы с мамой были очень похожи. Я была ее маленьким клоном. Так, во всяком случае, называла меня она вместе с папой. Не знаю, планировала она то, что случилось, или нет, но точно что-то предчувствовала. Убить меня было все равно что убить себя. – Себя она как раз-таки убила. Я отвечаю не сразу. – Да, но может, это вышло спонтанно. Может, сделав то, что она сделала, мама поняла, что не сможет с этим жить. – И ты в это веришь? Я напрягаюсь на мягкой кровати. – В смысле? – В смысле, не надо сочинять отмазки, лишь бы поскорей от меня отвязаться. – Это не отмазки, а правда. Когда я захочу от вас отвязаться, то просто повешу трубку, и все. – Посмотрим. Все, достал. Из чувства противоречия я отключаюсь и, поддавшись порыву, показываю телефонной трубке язык. Дерек не считает меня убийцей. По его словам моя «жажда» не выходит за пределы фантазий и симптомов, присущих убийцам, у меня нет. Он полагает, что у меня биполярное расстройство. Что моя темная сторона – это лишь грань моей личности, а не настоящая я. Что рано или поздно у нас получится отсечь ее и уничтожить «правильно подобранными медикаментами». Он не понимает: говоря о «жажде», о «другой стороне», я вовсе не имею в виду, что внутри меня живет отдельная личность. Раньше я называла это состояние Демоном. Мне было проще дать ему прозвище, что называть какой-то навязчивой манией. Проще ругаться на него, когда оно меня доставало. Но Демон – это лишь имя, а не отдельная личность. Демон – это я. Никакой милой Дины не существует, есть только злой Демон, злая я. Дина и есть Демон. Всегда. Но в конце концов я сдалась и отказалась от этого прозвища. Приняла антропофобию, психоз и прочее как определение того, кто я есть. Мои многочисленные диагнозы, наверное, помогли бы во время суда. Поскольку я убийца, по-хорошему мое место в тюрьме. Но вместе со мной в тюрьму попадет и моя одержимость, а в этом уже ничего хорошего нет. Видите ли, в тюрьмах сидит очень много людей. И далеко им не убежать.
|