Глава 9. В среднем, человек проводит в постели третью часть своей жизни

 

В среднем, человек проводит в постели третью часть своей жизни. Восемь тысяч триста тридцать три дня. Двести тысяч часов.

Зачем я это говорю? Потому что не стоит чувствовать себя нехорошо, если вы тратите много денег на приличное постельное белье. Хорошее одеяло бесценно. Когда вы маленькие, оно защищает вас от бабайки. А когда вы большие, держит ваши косточки в тепле.

Моя мама натягивает мое пуховое одеяло мне до подбородка, укладывая меня в мою детскую кровать, как это было во время грозы, когда мне было шесть лет.

После моего срыва на кухне, она привела меня наверх в маленькую, но необычную двуспальную квартирку над кафе, где я выросла. Где до сих пор живет моя мама. Дом моего детства.

Она вытирает слезы, что текут по моим щекам.

— Я-я-я… т-такая… д-д-дура.

Я была отличницей в школе. Я закончила Гарвардскую школу бизнеса. Незнание — это не то, с чем я знакома. Поэтому я не могу не чувствовать так, что я должна была знать, должна была это предвидеть.

Более того, я жила с Дрю два года. Сколько времени потребуется леопарду, чтобы он поменял свои пятнышки[18]?

А, точно, они ж не могут.

Моя мама убирает мои волосы с лица.

— Тише, Кейти.

Мои глаза опухли, а нос все еще забит, заставляя мой голос звучать гнусаво и по-детски.

— Ч-ч-что… мне… д-д-делать, мам?

Она спокойно улыбается, будто у нее есть на все ответы. Словно у нее есть сила забрать у меня всю боль — даже эту — также легко, как она могла поцелуем облегчить мою боль, когда я ударяла ноги или расцарапывала коленку.

— Сейчас ты поспишь. Ты так устала.

Она продолжает гладить меня по голове. Это успокаивает. Расслабляет.

— Поспи… засыпай, моя сладенькая девочка.

Мой папа научил меня играть на гитаре, но голос у меня от мамы. Лежа в постели, я опускаю свои тяжелые веки, когда она поет. Это песня Мелиссы Этеридж об ангелах, которые знают, что все будет хорошо. Это та же самая песня, которую она мне пела той ночью, когда умер папа. Той ночью она спала со мной в кровати. Потому что не могла спать в их кровати одна.

Слушая голос мамы, я наконец-то расслабляюсь.

И засыпаю.

 

***

 

Знаете, когда у вас простуда? И вы лежите в постели, и ерзаете и ворочаетесь, и запутываетесь ногами в простынях? Вы вроде и не спите, но и не просыпаетесь тоже. Есть моменты осознания, когда вы открываете глаза и понимаете рассеянным сознанием, что за окном еще темно. Но по большей части перед глазами просто все плывет.

Вот на что были похожи мои следующие два дня. Калейдоскоп солнечного и лунного света, слез и рвоты и подносов с едой, которые забирали нетронутыми.

Мгновения в этом пространстве между бодрствованием и дремотой были самыми тяжелыми. Когда я начинаю верить, что все это было ужасным кошмаром, вызванным просмотрами сериала 90210 по несколько раз. Я чувствую под собой подушку и клянусь, что Дрю лежит позади меня. Он может будить самым лучшим способом — это наша маленькая традиция. Каждое утро он прижимается ко мне и нашептывает мне на ухо, лаская меня словами и руками.

А потом я открываю глаза и вижу, что это всего лишь подушка. И у меня такое чувство, что режут по только что затянувшейся ране, и каждый раз она кровоточит сильнее.

Я не могу описать словами, как я по нему скучаю. Ни одно слово даже близко не подойдет.

Я физически ощущаю боль по его улыбке, его запаху, его голосу.

Представьте машину на скорости шестьдесят миль в час, несущуюся по проселочной дороге и тут падает дерево, и машина врезается в него. Бум — мгновенная остановка. Но если человек за рулем не пристегнут ремнем безопасности? Он все еще на скорости 60 миль.

Вот на что похожа любовь.

Она не может просто остановиться. Не важно, как больно вам, насколько вы пострадали, или насколько вы злы — любовь все еще там.

Посылает вас прямо в лобовое стекло.

Вечером второго дня я открываю глаза и смотрю в окно. В Гринвилле не часто идет дождь, но сейчас там моросит.

Как раз подходит — к черному облаку над моей головой и все такое.

Потом я слышу, как открывается дверь в моей комнате. Я перекатываюсь на бок.

— Мам… не могла бы ты…

Только это не моя мама там стоит. У меня тихий голос, немного удивленный.

— О, привет Джордж.

Помните Джорджа Райнхарта, да? Овдовевший отец Стивена? Сейчас он и моя мама вместе. Они сошлись на свадьбе Мэтью и Долорес.

Не волнуйтесь, я старалась заблокировать эту часть тоже.

Но они стали довольно близки уже на протяжении года. Не смотря на усилия Джорджа, моя мама отказывается переезжать в Нью-Йорк. Она говорит, что Гринвилль — ее дом, и ей нравится ее независимость. Так что Джордж приезжает сюда довольно часто — живет здесь неделями.

И моя мама отвечает ему тем же, когда есть возможность.

Джордж — хороший парень. Он как Джимми Стюарт в Эта прекрасная жизнь — немного странноват, но приличный. Как раз такой тип мужчины, которого бы вы захотели, чтобы присматривал за вашей матерью.

Его очки четко сидят на его лице, пока он держит поднос.

— Твоя мама закрутилась внизу, но она подумала, что ты можешь захотеть чаю.

Заниматься бизнесом не так легко, как может показаться. Да, вы сам себе начальник, но это означает никаких больничных или прогулов. А если работник не появляется? Вы единственный, кто берет на себя его ношу.

Джордж усердно пытается помочь с кафе. На прошлой неделе маме пришлось увезти Хосе, повара, в больницу после того, как он сильно порезал руку, нарезая картофель. И Джордж пытался заменить его.

Никто не пострадал, но пришлось приехать пожарным, чтобы погасить пламя и кафе закрылось рано из-за дыма.

Тем не менее, думаю, важен не подарок, а внимание.

Я сажусь прямо и подкладываю под спину подушку.

— Чай — это хорошо. Спасибо.

Он ставит поднос на ночной столик и подает мне теплую чашку. Потом нервно вытирает руки об свои штаны.

— Могу я присесть?

Я делаю глоток и киваю. А Джордж плюхается в кресло-мешок рядом с моей кроватью. Он поправляет свои очки и немного ерзает, устраиваясь поудобнее.

Я почти улыбаюсь.

Потом несколько секунд смотрит на меня, пытаясь найти способ, как начать. Я спасаю его от неприятного.

— Мама рассказала тебе, правда?

Он мрачно кивнул.

— Не расстраивайся из-за этого, она переживает за тебя, Кейт. Ей надо было выпустить пар. И я бы никому не разболтал твою личную информацию. — Он постучал пальцем висок. — Я — могила.

Я даже смогла ухмыльнуться, потому что он так сильно напомнил мне своего сына, Стивена.

А потом моя улыбка исчезает, потому что он напомнил мне так сильно Стивена.

— Мне звонил Джон. Спрашивал про тебя. Я сказал ему, что ты здесь.

Я резко вскинула на него взгляд. Вопросительно.

— Я не сказал ему, почему ты здесь — не совсем. Я сказал, что ты измождена. Выдохлась. Это часто случается в нашей сфере.

У меня нет плана относительно Эвансов. Технически, я ношу их внука, часть их семьи. И даже если их сын считает по-другому, я не сомневаюсь, что Энн и Джон захотят быть частью его жизни.

Но я не могу думать об этом. Не сейчас.

Джордж продолжает.

— Он хочет, чтобы ты позвонила ему, когда посчитаешь, что готова. И он просил передать тебе, что однозначно не принимает твою отставку.

Я хмурюсь.

— Разве он может это сделать?

Джордж пожимает плечами.

— Джон делает то, что хочет Джон.

Мда, как это знакомо.

— Он говорит, что не может потерять сразу двух самых лучших инвестиционных банкиров.

Подождите, двух?

— Что это значит? Дрю не ходил на работу?

Маленький желанный огонек вспыхнул у меня внутри. Может, Дрю также разбит, как и я. Может, он снова погрузился в спячку, как он делал в прошлый раз.

Джордж тут же гасит мой бедненький огонек.

— Нет, нет, он был там…

Черт.

— …на самом деле, два раза. И пьяный в стельку, как мне рассказали. Когда Джон спросил его о твоем заявлении об увольнении, Дрю сказал ему, чтобы не совал нос не в свои дела, ну в своей красноречивой манере, конечно. Не стоит говорить, что его будущее в компании… под вопросом… в данный момент.

Я трактую эту информацию только так, как могу, размышляя о том, кто составлял ему компанию в прошлый раз, когда я его видела.

— Ух, ты. Наверно, он, действительно, провел время отлично, если все еще был пьян на следующее утро.

Джордж склоняет голову на бок.

— Я бы не смотрел на это в таком свете, Кейт.

Я упрямо сжимаю зубы. И лгу.

— Какая разница. Мне уже все равно.

Момент молчания и Джордж всматривается в узор на чайной чашке. Потом он поджимает губы. А его голос тихий — благоговейный — как будто он разговаривает в церкви.

— Не знаю, как много рассказывал тебе Дрю про мою Джейни.

На самом деле, довольно много. Джейни Райнхарт была замечательной женщиной — доброй, светлой, мягкой.

Ей поставили диагноз рак, когда Дрю было десять, и она боролось с ним четыре года. Дрю рассказывал, что в тот день, когда она умерла, он понял, что плохие вещи действительно случаются, и не только с людьми, о которых можно прочитать в газетах.

— Когда она умерла… я хотел умереть тоже. И я бы умер, если бы не Стивен. Потому что вот, кем являются дети, Кейт. Восстановителями жизни.

Я знаю, что он хочет, как лучше. Правда, знаю. Но я не могу справиться с этим. Я не готова выслушивать речь о том, насколько мне повезло быть беременной.

И одной.

— Тем не менее… это было… ужасно. Долгое время один ужасный момент сменялся другим. Ты знаешь, у Стивена глаза его матери. Смотреть на него — это как смотреть на Джейни. И были такие дни — на самом деле плохие — что я почти ненавидел его за это.

Я сделала резкий вдох. Это не ободряющая речь, которую я ждала.

— Но, опять же, время шло. И все становилось… сносным. У меня появилась невестка и красавица-внучка, и стало уже не так больно дышать.

К глазам подступили слезы. Потому что я знаю, о чем он говорит. Я знаю эту боль.

— Но, до тех пор, пока я не встретил твою маму, та часть меня, что умерла вместе с Джейни, не возвращалась к жизни. Повстречав твою маму, я стал снова целым.

Я вытираю глаза и усмехаюсь.

— Так, что ты мне пытаешься сказать, Джордж? Что я найду еще одного Дрю? Что на это может уйти лет пятнадцать или как?

Горечь? Некрасиво. Да, я знаю.

Джордж медленно качает головой.

— Нет, Кейт. Ты никогда не найдешь другого Дрю. Так же как и я никогда не найду другую Джейни, и твоя мама никогда не найдет другого Нейта. Но… что я пытаюсь тебе сказать… сердце исцеляется. И жизнь продолжается… и несет тебя вместе с ней… даже если ты этого не хочешь.

Я прикусываю нижнюю губу. И киваю головой. Ставлю чашку опять на поднос, заканчивая разговор. Джордж встает с кресла и берет поднос. Он идет к двери, но поворачивается назад ко мне, прежде чем из нее выйти.

— Знаю, ты, наверно, не хочешь слушать это прямо сейчас, но… я знал Дрю всю его жизнь. Я видел, как он рос вместе с Мэтью и Стивеном и Александрой. Я его не защищаю, я не представляю, почему он сделал такой выбор. Но… я не могу не чувствовать к нему жалости. Потому что в один день, он откроет свои глаза и поймет, что он совершил самую большую ошибку в своей жизни. И потому что я люблю его как сына… та боль, которую он почувствует в тот день… что ж… она разбивает мне сердце.

Он прав.

Я не хочу это слушать. У меня нет терпения, чувствовать жалость по отношению к Дрю.

Но я ценю его попытку.

— Я действительно рада, что ты сейчас с мамой, Джордж. Я… признательна, что у нее есть ты. Спасибо тебе.

Он ласково улыбается.

— Я буду рядом. Просто позови, если тебе что-то понадобится.

Я киваю. И он закрывает за собой дверь.

Я хочу, чтобы слова Джорджа меня тронули. Вдохновили. Мотивировали вытащить свою задницу из кровати. Но я слишком… устала. Поэтому опять ложусь, заворачиваюсь в одеяло, словно в кокон, и засыпаю.

 

***

 

На третий день я опять поднимаюсь.

У меня и выбора особо нет. Разлеживаться и дышать своей же вонью не очень эффективно для поднятия духа. О, и меня до сих пор тошнит по турам, как по часам, в тот же самый таз, что моя мама ставила рядом с моей кроватью, когда у меня было расстройство желудка. Очень приятно. Плюс, я полностью уверена, что если я выжму свои волосы, то получится достаточно жира, чтобы нажарить картошки фри в Макдональдсе.

Дааа, пришло время вставать.

Я тащу себя в ванну, мои движения неуклюжи и медленны. Я принимаю долгий горячий душ — почти обжигающий. За мной струится пар, когда я выхожу в комнату.

Моя мама — бережливый человек. Не как те барахольщики, которых показывают в шоу по TLC, но она хранит всякие вещички, что я не забрала с собой в колледж.

Видите их? На тех полках со свежей пылью? Трофеи Малой Лиги, медали с научных ярмарок, и орденские ленточки с полевых соревнований, рядом с фотографиями в рамках, на которых Долорес, Билли и я на выпускном и Хэллоуине и на вечеринке, по случаю 18-летия Долорес.

Я достаю из сумки бутылочку с лосьоном для тела, но как только запах ударяет в нос, я застываю. Ваниль и лаванда. Любимый запах Дрю. Он не мог им насытиться. Иногда он водил своим носом мне по спине, принюхиваясь и щекоча меня.

У меня сжимается все в груди. И я выбрасываю бутылку в мусорку.

Посмотрев опять в сумку, я замечаю свой телефон. Он лежал под бутылочкой с лосьоном, как будто бы прятался там специально. Он был отключен с самого полета. Я подумываю позвонить Долорес, но быстро отметаю эту идею. Зачем портить ей отпуск, чтобы она могла примчаться домой с целью совершения преднамеренного убийства?

Ладно, вы правы, я вру. Я не звоню Долорес, потому что маленькая хрупкая часть меня еще надеется на то, что Дрю изменит свое мнение. Что найдет способ все исправить. И мне не придется давать своей подруге повод его ненавидеть. Ну… еще один повод.

Я включаю телефон и обнаруживаю четыре сообщения. И вот опять.

Надежда. Теперь это уже становится убого, не так ли?

Я прикусываю губу и стараюсь вздохнуть ровно. Набираю код и молюсь всем ангелам, чтобы через трубку послышался голос Дрю.

Но, конечно, это не он.

— Кейт? Это Александра, мне надо, чтобы ты перезвонила прямо сейчас.

Не знаю, почему я удивлена. Александра обладает шестым чувством, когда дело касается Дрю. Не поймите меня неправильно, она первая в очереди, если ему надо надрать задницу, когда он оплошает. Но если она считает, что у него проблемы? Она бросается словно коршун на добычу.

— Кейт? Где ты и что за хрень происходит с моим братом? Перезвони мне.

Дрю и Александра очень похожи. Интересно, это из-за генетики. Отложенное вознаграждение не распространено среди отпрысков Эвансов.

— Кейт Брукс — не смей игнорировать мои звонки! Я не знаю, что произошло между тобой и Дрю, но ты просто не можешь бросать кого-то вот так! Боже мой, да что с тобой? Если это твое истинное лицо, тогда… тогда ему лучше без тебя!

Ни тот, ни другой, похоже, эмоционально не стабилен. Я могла бы сказать, что ее слова меня не задели, но я солгу. Мне больно от той последней фразы.

Еще одно сообщение.

— Кейт… это опять Александра…

Сейчас ее голос другой. Менее резкий и не такой нетерпеливый.

Практически шепот.

— …прости. Я не должна была так кричать. Я просто переживаю. Он не разговаривает со мной, Кейт. Такого раньше никогда не случалось. Я не знаю, что там между вами происходит… и мне это не надо знать, но… просто… пожалуйста, вернись? Чтобы ни случилось… где бы ты ни была… я знаю, вы двое, сможете во всем разобраться. Тебе не надо мне звонить… просто… пожалуйста… пожалуйста, возвращайся домой. Он любит тебя, Кейт… так сильно.

Я пялюсь на телефон, тяжело дыша. Конечно, Дрю не будет с ней разговаривать. Да ни за что на свете, он не будет смотреть в глаза своей беременной сестре и говорить ей, что он вышвырнул меня только потому, что я тоже беременная.

Он может быть кем угодно. Но только не дураком.

Я бросаю телефон через всю комнату из чувства самосохранения, потому что я хочу позвонить. Я хочу вернуться. Но, тем не менее, у меня еще осталось немного достоинства, даже если это всего лишь маленькая его толика. Почему я должна протягивать оливковую веточку[19]? Если это не я сжигала дерево. Джон знает, где я сейчас. Если Дрю захочет, для него не составит труда меня найти.

Я провожу руками по своим быстросохнущим волосам и открываю дверцу шкафа. А там, смотрит на меня в ответ, моя добрая старая униформа — юбка-шотландка, корсетный топ и ковбойская шляпа.

Прошло уже десять лет с тех пор, как я последний раз ее надевала. Улыбаясь, я взяла вешалку. У меня было столько хороших моментов, когда я ее носила.

Легких, не сложных моментов.

Я ее надеваю, как невеста, которая примеряет свое свадебное платье через год после свадьбы, просто, чтобы посмотреть, подходит ли она мне еще. Подходит. И я смотрю на себя в зеркало в полный рост, я знаю, что собираюсь делать дальше. Потому что рутина — это хорошо. Любая рутина. Даже старая.

У меня может и не быть плана на оставшуюся жизнь.

Но у меня хотя бы он есть на оставшийся день.

 

***

 

Чувствуя себя трупом намного меньше, чем в прошлые несколько дней, я иду к задней лестнице, которая ведет в кухню кафе. На второй ступеньке я слышу, как внизу разговаривают мама и Джордж.

Приготовьтесь, это что-то с чем-то.

— Черт бы его побрал! Что он о себе возомнил? Когда Билли и Кейт расстались, я вздохнула с облегчением, даже слепой мог видеть, что они не пара. А когда… когда она представила меня Дрю, я подумала, что он был идеальным для нее. Что он был… как она. Часть мира, в котором она теперь живет. И о, как он на нее смотрел, Джордж. Было ясно, что он обожал ее. Как он может обращаться с ней вот так!

Голос Джорджа спокойный. Понимающий.

— Я знаю. Я….

Мама перебивает его, и я представляю, как она наворачивает круги по кухне.

— Нет! Нет. Он так просто не отделается. Я… я позвоню его матери!

Джордж вздыхает.

— Думаю, вряд ли Кейт захочет, чтобы ты это делала, Кэрол, Они взрослые…

Мама повышает свой голос, он становится громким и защищающим.

— Для меня она не взрослая! Она мой ребенок! И она страдает. Он разбил ей сердце… и… я не знаю, сможет ли она через это пройти. Она… словно сдалась.

Я слышу удар ладони о деревянный стол.

— Этот… сопляк! Заумный сопляк-матершинник. И он просто так не отделается.

У нее решительный тон.

И немного страшный.

— Ты прав, я не буду звонить Энн. Я сама поеду в Нью-Йорк. Я покажу ему, какого это, трепать нервы моей дочери. Амелия Уоррен покажется ему хреновой Матерью Терезой, когда я с ним покончу. Я ему яйца оторву.

Обалдеть!

Так-то моя мама? Она не ругается. Никогда. Сам факт, что она кидается словами на «х» и говорит о том, чтобы вырвать яйца?

По правде говоря, это меня тревожит.

Я спускаюсь по остальным ступенькам, как будто ничего не слышала.

— Утро.

Мамино лицо натянуто. Шокировано.

— Кейт, ты встала.

Я киваю.

— Да, я чувствую себя… лучше.

Лучше — это наверно слишком. Как воскресший самоубийца будет точнее.

Джордж предлагает мне кружку.

— Кофе?

Я накрываю рукой живот.

— Нет, спасибо.

Мама стряхивает с лица свое удивление и спрашивает:

— Как насчет теплой кока-колы?

— Да, лучше это.

Она делает ее для меня. Потом гладит меня по голове, когда говорит:

— Когда я была беременна тобой, меня тошнило до седьмого месяца. Теплая кола всегда заставляла меня почувствовать себя лучше. А если даже выходила наружу, то все равно было не так противно.

В этом есть смысл.

Для вашего сведения — арахисовое масло? Блевотина от него — та еще гадость.

Мама хмурит брови, когда замечает на мне униформу.

— У тебя, что вся одежда грязная? Надо затеять стирку?

— Нет, я просто подумала, что помогу тебе сегодня в кафе. Ты знаешь, займу себя. Чтобы не было времени много думать.

Думки — это плохо. Думки — это очень, очень плохо.

Джордж улыбается.

Мама потирает мою руку.

— Ну, если ты хочешь. Сегодня работает Милдреда, так что мне точно понадобится помощь.

Милдреда работает в нашем ресторане столько, сколько я себя помню. Она ужасная официантка, думаю мама просто держит ее по доброте душевной. Легенда гласит, что однажды она была королевой красоты — Мисс Кентуки, или Луизиана, ну или типа того. Но она утратила свой лоск и энергию к жизни, когда ее жених решил поиграть в догонялки с движущимся товарняком. И погиб.

Сейчас она живет в многоквартирном доме в деловой части города, и выкуривает по две пачки в день.

Но она, наверно, проживет до ста лет, по сравнению с тридцатиоднолетней матерью троих детей, которая никогда не притрагивалась к сигаретам, но при этом как-то умирает от рака легких.

Как я говорила, Бог? Он и правда, порой, тот еще сукин сын.

 

***

 

Навыки официантки — это как кататься на велосипеде — никогда не забывается.

Хотя есть пара позывов, которые мне удается подавить, так и не наблевав на чизбургер или во французский луковый суп клиента.

Аплодисменты мне.

Самая трудная часть — это вопросы. О Нью-Йорке, о моем красавчике-бойфренде, который приезжал сюда со мной три месяца назад. Я улыбаюсь и стараюсь отвечать коротко и расплывчато.

К обеду, я просто вымотана. Физически и умственно.

Я как раз собираюсь пойти в свою комнату, чтобы вздремнуть, когда на двери звенит колокольчик, и позади меня слышится голос.

Голос, который я узнаю хоть где.