Глава30

 

Кестрел отвели в приемный зал дома Айрекса — нет, дома Арина. Со стен ей подмигивало валорианское оружие, спрашивая, почему она не сбила с ног ближайшего охранника и не схватилась за рукоять одного из клинков. Даже со связанными руками она могла причинить вред.

Арин первым вошел в дом. Он вышагивал впереди спиной к Кестрел. Его нетерпеливые движения показывали, что он находится во власти эмоций. Его будет легко застать врасплох. Кинжал между лопаток.

Однако Кестрел не шевельнулась.

Она сказала себе, что у нее есть план и этот план не включает ее смерть, которая станет логичным исходом, если она убьет Арина.

Геранцы толкнули ее вперед по коридору.

В атриуме у фонтана ждала темноволосая девушка. Как только она увидела Арина, ее лицо наполнилось светом и слезами. Арин почти бегом преодолел короткое расстояние между ними и заключил ее в объятиях.

— Сестра или любовница? — спросила Кестрел.

Девушка подняла глаза. Ее лицо ожесточилось. Она отстранилась от Арина.

— Что?

— Ты — его сестра или любовница?

Девушка подошла к Кестрел и дала ей пощечину.

— Сарсин!

Арин оттянул ее назад.

— Его сестра мертва, — сказала Сарсин. — И надеюсь, что ты будешь страдать столько же, сколько страдала она.

Кестрел подняла пальцы к щеке, чтобы успокоить боль — и прикрыть связанными в запястьях руками улыбку. Она вспомнила синяки, которыми был покрыт Арин, когда она покупала его. Вспомнила его мрачную непокорность. Кестрел никогда не могла понять, почему рабы нарывались на наказания. Но как же сладко было испытать струю силы, пусть слабую, когда ладонь хлестнула ее по лицу. Осознать, несмотря на боль, что в течение мгновения ситуацию контролировала она.

— Сарсин — моя кузина, — сказал Арин. — Я не видел ее много лет. После войны ее продали как домашнюю рабыню. Я был рабочим, поэтому...

— Мне все равно, — прервала его Кестрел.

Он встретился с ней взглядом. Его затененные глаза были цвета морской воды зимой — того цвета, который увидела Кестрел, когда смотрела из лодки вниз и гадала, каково это — утонуть.

Арин разорвал взгляд и сказал своей кузине:

— Я хочу, чтобы ты была ее смотрительницей. Отведи ее в восточное крыло, отдай в ее распоряжение апартаменты...

— Арин! Ты сошел с ума?

— Забери все, что можно использовать как оружие. Дверь наружу должна быть постоянно закрыта. Позаботься, чтобы она ни в чем не нуждалась, но помни, что она — пленница.

— В восточном крыле.

В голосе Сарсин сочилось презрение.

— Она — дочь генерала.

— О, я знаю.

— Политическая арестантка, — сказал Арин. — Мы должны быть лучше валорианцев. Мы стоим выше, чем дикари.

— Ты в самом деле думаешь, что, если будешь держать свою птичку с подрезанными крылышками в роскошной клетке, это изменит мнение валорианцев о нас?

— Это изменит наше собственное мнение о себе.

— Нет, Арин. Это изменит всеобщее мнение о тебе.

Он покачал головой.

— Она — моя, и я могу поступать с ней так, как считаю нужным.

Среди геранцев прошло неловкое шевеление. Сердце Кестрел екнуло. Она все время пыталась забыть, что это значило — принадлежать Арину. Он с твердостью притянул ее к себе, и ее сапоги со скрипом подошв протащились по плиткам. Взмахом ножа Арин разрезал путы на ее запястьях, и звук падения кожаных ремней на пол разнесся по атриуму неожиданно громко — почти так же громко, как приглушенные возражения Сарсин.

Арин выпустил Кестрел.

— Пожалуйста, Сарсин. Отведи ее.

Его кузина с изумлением на него уставилась. В конце концов она кивнула, однако выражение ее лица ясно дало понять: она считала, что Арин увлекся чем-то, что приведет к разрушительным последствиям.

— Иди за мной, — сказала она Кестрел и пошла прочь из атриума.

Они не успели уйти далеко, когда Кестрел поняла, что Арин, должно быть, вернулся в приемную залу. Она услышала звуки того, как сдираемое со стен оружие падало на пол.

Резкий грохот отдавался эхом по всему дому.

 

* * *

 

Различные покои располагались вокруг центральной части апартаментов — спальной комнаты, затишного места, окрашенного серым светом приближавшегося утра, льющимся через окна. Покои обладали изяществом жемчуга: гладкостью и чистотой. Цвета были приглушены, однако из того, что когда-то давно говорил ей Арин, Кестрел знала: у каждого цвета есть свое значение. Несмотря на вычурную валорианскую мебель, это были апартаменты геранской аристократки.

Сарсин ничего не сказала, а лишь приподняла край фартука своего одеяния служанки. Она начала собирать в подол зеркала, колпачок для тушения свеч, тяжелую мраморную чернильницу... Предметы переполнили подол и грозили прорвать ткань.

— Принеси ведро, — сказала Кестрел, — или сундук.

Сарсин бросила на нее яростный взгляд, потому что обе знали: ей пришлось бы сделать именно это. В покоях было слишком много вещей, которые в умелых руках могли превратиться в оружие. Кестрел с отчаянием наблюдала, как они исчезают, но была рада, что выглядело все по крайней мере так, будто она отдала приказ и Сарсин подчинилась.

Сарсин подошла к наружной двери и позвала на помощь. Скоро геранцы начали выносить из комнат кочерги. Медный кувшин. Часы с заостренными часовой и минутной стрелками.

Кестрел смотрела, как это все покидает апартаменты. Очевидно, Сарсин видела в предметах быта столько же угроз, сколько Кестрел. Неважно. Кестрел всегда сможет отвинтить от одного из столов ножку.

Но для того, чтобы бежать, ей понадобится нечто большее, чем оружие. Покои располагались слишком высоко над землей, чтобы выпрыгнуть из окна. В остальную часть дома вела только одна комната и одна дверь — которая имела весьма внушительного вида замок.

Когда геранцы вышли и оставили Кестрел наедине с Сарсин, Кестрел сказала:

— Погоди.

Сарсин не опустила толстый ключ, который держала в руке.

— Я должна увидеть подругу, — сказала Кестрел.

— Дни твоих визитов в свет окончены.

— Арин пообещал. — В горле Кестрел встал комок. — Моя подруга больна. Арин сказал, что я смогу ее навестить.

— Мне он ничего об этом не говорил.

Сарсин закрыла за собой дверь, и Кестрел не стала умолять. Она не хотела доставлять геранке удовольствие и показывать, насколько ее ранил звук повернувшегося в замке ключа и вставшего на место засова.

 

* * *

 

— Что, по-твоему, ты делаешь, Арин?

Сонно потирая глаза, он поднял взгляд на Сарсин. Он заснул в кресле. Стояло утро.

— Я не мог заснуть в своих прежних комнатах. По крайней мере здесь, в покоях Этты...

— Я говорю не о твоем выборе спальной комнаты, хотя не могу не заметить, что она очень кстати располагается вблизи восточного крыла.

Арин вздрогнул. Полагалось, что есть только одна причина, по которой мужчина оставляет побежденную женщину своей пленницей.

— Это не то, чем кажется.

— Ах, да? Слишком много людей слышали, как ты назвал ее военной добычей.

— Это неправда.

Сарсин вскинула руки в воздух.

— Тогда почему ты это сказал?

— Потому что не мог придумать другого способа спасти ее!

Сарсин замерла. Затем она наклонилась над Арином и потрясла его за плечо, будто пробуждая от кошмара.

— Ты? Спасти валорианку?

Арин поймал ее руку.

— Пожалуйста, послушай.

— Я буду слушать, как только ты скажешь что-то, что я смогу понять.

— Я делал за тебя уроки, когда мы были детьми.

— И?

— Я сказал Анирэ заткнуться, когда она пошутила над твоим носом. Помнишь? Она толкнула меня на пол.

— Твоя сестра была слишком красива для своего же блага. Но все это было давным-давно. К чему ты клонишь?

Теперь Арин держал обе ее руки.

— У нас есть кое-что общее, но, возможно, это ненадолго. Валорианцы придут. Город будет осажден. — Он не мог подобрать слов. — Ради богов, просто послушай.

— О, Арин. Ты ничему не научился? Боги тебя не услышат. — Она вздохнула. — Но я — услышу.

Он рассказал ей о том дне, когда был продан Кестрел, и о каждом последовавшем. Он ничего не утаил.

К тому времени как Арин закончил, лицо Сарсин изменилось.

— Ты по-прежнему глуп, — сказала она, однако нежно.

— Да, — прошептал он.

— Что ты собираешься с ней делать?

Арин беспомощно откинул голову на резную спинку кресла отца.

— Я не знаю.

— Она требовала встречи с больной подругой. Сказала, ты дал ей обещание.

— Да, но я не могу его исполнить.

— Почему?

— Кестрел ненавидит меня, но по-прежнему разговаривает. Как только она увидит Джесс... она больше никогда со мной не заговорит.

 

* * *

 

Кестрел сидела в солнечной комнате. Терраса была полна тепла, комнатных растений в горшках и их минерального, почти молочного запаха. Над горизонтом уже высоко поднялось солнце. Оно сожгло капли, оставшиеся на траве после ночного дождя, который потушил городские пожары. Из самого южного окна апартаментов Кестрел наблюдала, как пламя гасло.

Это была долгая ночь, долгое утро. Но Кестрел не хотела спать.

Ее взгляд упал на одно из растений. Геранцы называли его девичьим шипом. Оно было большим и с толстым стеблем и, должно быть, пережило войну. Его листья казались цветами, потому что их зелень в солнечном свете стала сверкающей краснотой.

Вопреки себе самой, Кестрел подумала о поцелуе Арина. О том, как его губы зажгли в ней огонь и превратили ее из простого листочка в пламя.

Кестрел открыла дверь террасы и вышла в расположенный на крыше сад, огражденный высокими стенами. Она вдохнула прохладный воздух. Все здесь было мертво. Веера коричневых листьев. Стебли, которые сломаются от первого прикосновения. На земле узорами в виде птичьих яиц были выложены серые, голубые и белые камни.

Кестрел провела руками по холодным стенам. На них не было никаких выступов или неровностей, ничего, что могло бы стать опорой для ее ступней или того, за что могли бы зацепиться пальцы рук. В дальней стене была дверь, но куда она ведет, Кестрел, вероятно, никогда не узнает. Дверь не открывалась.

Кестрел стояла в размышлениях. Она с силой закусывала губы. Затем вернулась в солнечную комнату и вынесла в сад девичий шип.

Она разбила горшок о камни.

 

* * *

 

Перевалило за полдень. Кестрел смотрела, как свет снаружи стал желтым. Пришла Сарсин и увидела осколки горшков в саду. Она собрала керамические черепки и прислала группу геранцев, которые обшарили апартаменты в поисках других.

Кестрел позаботилась о том, чтобы припрятать несколько неприятного вида осколков в тех местах, где они будут найдены. Но лучший — тот, который мог перерезать горло с легкостью ножа, — она вывесила за окно. Она привязала к нему полоску ткани и спустила его в густой плющ, который полз по стене купальни, а затем закрыла окно, зажав между рамой и подоконником другой конец веревки.

Осколок не был обнаружен, и Кестрел снова оставили в одиночестве.

В глазах у нее зудело, а кости превратились в свинец, но она отказывалась поддаться сну.

В конце концов она сделала то, чего боялась. Попыталась расплести волосы. Она дергала за косы и извергала проклятия, когда они запутывались в узлы. Боль не позволяла ей заснуть.

Как и стыд. Она вспомнила, как руки Арина погружались в ее волосы, как скользил его палец позади ее уха.

Вернулась Сарсин.

— Принеси мне ножницы, — сказала Кестрел.

— Ты знаешь, что я не стану этого делать.

— Потому что боишься, что я убью тебя ими?

Девушка не ответила. Кестрел подняла на нее взгляд. Молчание и то, как на лице Сарсин появилось задумчивое, любопытное выражение, удивило ее.

— Тогда обрежь их, — сказала Кестрел. Она бы обрезала волосы сама с помощью спрятанного среди плюща осколка, но это привело бы к вопросам.

— Ты — светская леди и еще можешь пожалеть, если острижешь волосы.

Кестрел ощутила волну усталости.

— Пожалуйста, — сказала она. — Я не в силах их терпеть.

 

* * *

 

Сон Арина был прерывистым, и, пробудившись, он не сразу понял, что спал в комнатах отца. Однако, несмотря ни на что, он был рад, что находится здесь. Возможно, это не место, а радость сбивала его с толку. Она была малознакомым чувством. Старым и как будто окостеневшим, словно суставы, которые было больно сгибать.

Он провел рукой по лицу и поднялся на ноги. Пора идти. Плут не станет выражать недовольство по поводу того, что Арин вернулся в свой дом, однако необходимо было составить планы.

Он спускался по лестнице западного крыла, когда увидел на нижнем этаже Сарсин. Она выходила из восточного крыла с корзинкой в руках. Арин остановился.

Казалось, будто ее корзинка полна пряденого золота.

Арин прыжками преодолел оставшиеся ступени. Он решительно подошел к своей кузине и сжал ее руку.

— Арин!

— Что ты сделала?

Сарсин вырвалась.

— То, что она хотела. Держи себя в руках!

Но Арин видел Кестрел такой, какой она была вечером перед балом. Как ее волосы лежали в его ладонях копной приглушенного света. Он вплетал в ее косы страсть, хотел, чтобы она почувствовала это, хоть и боялся. Он встретился с ней взглядом в зеркале и не мог понять, не мог прочитать ее чувств. Он ощущал лишь собственное пламя.

— Это просто волосы, — сказала Сарсин. — Они отрастут.

— Да, — ответил Арин. — Но не все можно вернуть.

 

* * *

 

День перешел в вечер. После Зимнего бала прошли уже почти сутки, а с того времени, как Кестрел спала, — еще дольше. Девушка не отрывала глаз от наружной двери своих покоев.

Арин открыл ее. Затем он отступил назад и втянул в себя воздух, будто Кестрел застала его врасплох. Его рука сжалась на дверной раме, и он уставился на девушку широко распахнутыми глазами. Однако он ничего не сказал насчет того, что на Кестрел все еще был ее черный дуэльный костюм. Он не упомянул о неровных волосах, которые теперь доставали лишь до плеч.

— Ты должна идти со мной, — сказал он.

— Чтобы увидеться с Джесс?

Его губы сжались.

— Нет.

— Ты говорил, что отведешь меня к ней. Очевидно, такой вещи, как геранская честь, не существует.

— Я отведу тебя к ней, как только смогу. Сейчас не получится.

— Когда?

— Кестрел, Плут здесь. Он хочет увидеть тебя.

Ее ладони сжались в кулаки.

Арин произнес:

— Я не могу ему отказать.

— Потому что ты — трус.

— Потому что, если я это сделаю, тебе же будет хуже.

Кестрел подняла подбородок.

— Я пойду с тобой, — сказала она, — если ты никогда не будешь притворяться, будто действуешь в моих интересах.

Арин не стал говорить об очевидном: выбора у Кестрел не было. Он просто кивнул.

— Будь осторожна, — сказал он.

 

* * *

 

Плут был одет в валорианский камзол, который, без сомнений, Кестрел видела вчера на губернаторе. Мужчина сидел справа от места во главе обеденного стола, но встал, когда вошли Кестрел и Арин. Он приблизился.

Его глаза задержались на Кестрел.

— Арин, твоя рабыня выглядит совершенно дико.

Из-за недостатка сна ее мысли были разрозненными и сверкающими, подобно осколкам зеркала, подвешенным на веревочках. Слова Плута крутились в ее сознании. Арин рядом напрягся.

— Без обид, — сказал ему Плут. — Это был комплимент твоему вкусу.

— Чего ты хочешь, Плут? — спросил Арин.

Мужчина погладил пальцем нижнюю губу.

— Вина. — Он поглядел прямо на Кестрел. — Принеси вина.

Сам приказ был не важен. Имело значение лишь то, что за ним стояло: это был первый приказ из многих и в конечном итоге они все означали только одно требование — подчинения.

Единственным, что не позволило мыслям Кестрел отразиться на ее лице, было осознание: Плуту доставит удовольствие любое сопротивление. Однако она не могла заставить себя сдвинуться с места.

— Я принесу вино, — сказал Арин.

— Нет, — возразила Кестрел. Она не хотела оставаться с Плутом наедине. — Я схожу.

На одно неуверенное мгновение Арин неловко замер. Затем он подошел к двери и жестом пригласил в комнату девочку-геранку.

— Пожалуйста, проводи Кестрел в винный погреб и затем вернись с ней обратно сюда.

— Выбирай хороший урожай, — сказал Плут Кестрел. — Ты сможешь отличить лучший сорт.

Пока она покидала комнату, его блестящие глаза следили за ней.

Она вернулась с бутылкой отчетливо промаркированного валорианского вина урожая того года, когда произошла Геранская война. Кестрел поставила бутылку на стол перед двумя мужчинами. Сжав челюсти, Арин слегка покачал головой. Улыбка Плута пропала.

— Это было лучшее, — сказала Кестрел.

— Лей.

Плут толкнул к ней свой бокал. Кестрел сняла пробку и наклонила бутылку — и продолжала лить, даже когда красное вино перелилось через кромку бокала и растеклось по столу и на колени Плута.

Мужчина вскочил на ноги, стряхивая вино со своей великолепной краденой одежды.

— Черт тебя побери!

— Ты сказал лить. Не говорил, когда я должна остановиться.

Кестрел не знала, что произошло бы дальше, если бы Арин не вмешался.

— Плут, — сказал он, — я хочу попросить тебя прекратить играть в игры с тем, что принадлежит мне.

С почти тревожащей быстротой ярость Плута исчезла. Оставшись в простой тунике, он снял свой запятнанный камзол и воспользовался им, чтобы промокнуть вино.

— Там, откуда я взял это, еще полно одежды. — Он отбросил камзол в сторону. — Особенно учитывая, сколько людей погибло. Почему бы нам не заняться делом?

— С превеликим удовольствием, — ответил Арин.

— Только послушай его, — дружеским голосом сказал Плут Кестрел. — Так быстро вернулся к своим светским манерам. Арин никогда не был из простых людей. Не то, что я. — Кестрел промолчала, и Плут продолжил: — У меня для тебя есть небольшое поручение, моя девочка. Я хочу, чтобы ты написала письмо отцу.

— Как я понимаю, я должна сказать ему, что все хорошо, чтобы вы могли сохранить свою революцию в тайне как можно дольше.

— Ты должна радоваться. Подобные письма с ложными сведениями сохраняют жизнь таким валорианцам, как ты. Если хочешь жить, от тебя должна быть какая-то польза. Хотя мне кажется, что у тебя нет желания быть полезной нам. Помни: чтобы написать письмо, все пальцы тебе не нужны. Хватит и трех на одной руке.

Дыхание Арина превратилось в свист.

— Чтобы на страницах остались пятна моей крови? — холодно спросила Кестрел. — Едва ли это убедит генерала, что я в полном здравии. — Когда Плут начал отвечать, Кестрел перебила его. — Да, я не сомневаюсь, что у тебя есть длинный список изобретательных угроз, который ты с удовольствием озвучишь. Не стоит утруждать себя. Я напишу письмо.

— Нет, — сказал Арин. — Ты перенесешь на бумагу мои слова. Я буду диктовать. Иначе ты придумаешь какой-то зашифрованный способ предупредить отца.

Сердце Кестрел дрогнуло. Именно таким был ее замысел.

Перед ней появились бумага и чернила.

Арин начал:

— Дорогой отец.

Ее перо дернулось. Внезапная боль в горле заставила Кестрел задержать дыхание. Но она решила, что так даже лучше, если буквы будут неровными и вихляющими. Отец поймет по ее почерку, что что-то не так.

— Бал прошел лучше, чем можно было ожидать, — продолжил Арин. — Ронан попросил моей руки, и я согласилась. — Он помедлил. — Эта новость, должно быть, разочарует тебя, но тебе придется приносить славу армии империи за нас обоих. Я знаю, что так и будет. Я также знаю, что ты не удивлен. Я ясно дала тебе понять мои чувства по поводу военной жизни. И симпатия Ронана была заметна уже в течение некоторого времени.

Кестрел подняла кончик пера, гадая, когда Арин понял что-то, что она так долго отказывалась увидеть. Где сейчас Ронан? Он презирает ее с той же силой, с какой она сама презирает себя?

— Порадуйся за меня, — сказал Арин. Кестрел не сразу поняла, что эти слова тоже должна была записать. — Теперь подпись.

Именно такое письмо Кестрел написала бы при нормальных обстоятельствах. Она ощутила, насколько глубоко подвела отца. Арин знал ее мысли, ее чувства, ее манеру говорить с кем-то, кого она любила. А она не знала его совершенно.

Арин взял письмо и проглядел его.

— Еще раз. Теперь — аккуратно.

Он был удовлетворен только тогда, когда она написала несколько копий. Почерк конечного письма был твердым.

— Хорошо, — сказал Плут. — И последнее.

Кестрел устало пыталась стереть с пальцев чернила. Она могла бы заснуть. Она очень хотела. Сон был слеп, он был глух, он унесет ее прочь из этой комнаты и от этих людей.

Плут произнес:

— Скажи нам, как скоро прибудет пополнение войск.

— Нет.

— Сейчас я могу начать озвучивать свои изобретательный угрозы.

— Кестрел скажет нам, — произнес Арин. — Она увидит мудрость этого.

Плут приподнял брови.

— Она скажет нам, как только увидит, что мы можем сделать с ее народом. — Лицо Арина пыталось донести до Кестрел что-то, чего он не мог произнести вслух. Кестрел сосредоточилась и поняла, что уже видела в его глазах такое выражение. Это был осторожный блеск, с которым Арин заключал сделку. — Я отвезу ее во дворец губернатора, где она увидит мертвых и умирающих. Она увидит своих друзей.

Джесс.