ТРИДЦАТЬ ТРИ ГОДА В ПОИСКАХ МАЙЯ
В этой книге я рассказываю о том, что может показаться совершенно иной культурой или запредельными космическими масштабами, но при этом было бы ошибкой считать, что традиция Майя недоступна нашему пониманию. Я убедился на собственном опыте, что восприятие Майя с его богатством художественных и научных знаний не так уж чуждо или отлично от нашего. Наоборот, во многих отношениях оно оказалось до странности знакомым - вспомним об удивительных совпадениях слова "майя" и родственных ему, встречающихся во многих цивилизациях по всему миру. И все-таки, восприятие Майя - или, как я начал его называть, Майянский Фактор - безусловно и несомненно обширно, а таящиеся в нем откровения выходят далеко за пределы нашего воображения. Сейчас мне 47 лет, и мне потребовалось 33 года, чтобы полностью осознать, что, несмотря на свою безбрежность, Майянский Фактор является близким нам, доступным для понимания и толкования. Чтобы помочь другим погрузиться в этот мир, мне бы хотелось кратко описать свой собственный путь к Майянскому Фактору. Если начать с самых истоков, я был зачат в Мексике и провел там, после рождения в Соединенных Штатах, первые пять лет своей жизни. Уже в зрелом возрасте меня внезапно поразило любопытное совпадение (Автор употребляет слово "synchronily". - Прим. ред): в Мехико мы жили по адресу 100, Калле Тула. А имя "Тула" [Tula] является толтекской формой слова "Тулан", или "Толлан", - так назывался источник происхождения Майя. В 1953 году, который примечателен открытием генетического кода и радиационного пояса Ван Аллена, магнитного поля Земли, я впервые столкнулся с Майя. Летом того года отец взял меня и моего брата-близнеца в Мексику - для меня, четырнадцатилетнего мальчишки, это путешествие было захватывающим. Последний раз я был в Мексике девять лет назад, но Мехико ничуть не изменился и остался той же колониальной столицей, которая сохранилась в моих воспоминаниях. Хотя тогда мы не заезжали южнее Куэрнаваки, которая находится неподалеку от Мехико, впечатления от столичного Национального Музея Антропологии вызвали у меня смесь глубинных и древних ощущений. Но подлинный восторг, несравнимый даже с впечатлениями от этого прекрасного музея с его фантастическими экспонатами, включая огромный Каменный Календарь Ацтеков, вызвал у меня город великих пирамид, Теотихуакан [ Teotihuacan ] - "Место, Где Боги Касаются Земли".
Когда я взобрался на Пирамиду Солнца и увидел горы, скрывающиеся в облаках и отбрасывающие резкие тени под голубым небом - а в те времена оно было еще голубым, - во мне возникло совершенно особое настроение: острое желание знать. Я понимал, что не стремление узнать что-то обо всем этом переполняет меня, - это была сильнейшая и искренняя жажда знания, исходящего из глубин всего этого. Спускаясь по ступеням, охваченный благоговейным восхищением гармоничной монументальностью Теотихуакана, я дал себе обет. Я поклялся: что бы ни происходило здесь когда-то, я непременно узнаю об этом... И не как посторонний наблюдатель или археолог, а как подлинный знаток, провидец. Следующий шаг был сделан мной осенью того же 1953 года, когда я работал в публичной библиотеке Рочестера, штат Миннесота. Я заполнял каталоги и карточки, и эта работа мне чрезвычайно нравилась, поскольку предоставляла прекрасную возможность знакомиться с новыми и разнообразными идеями. Из всех книг, которые обрекали мой ум на продолжительные и мучительные раздумья, две стали для меня особенными: "Tertium Organum" П. Д. Успенского и "Древние Майя" Силвануса Гризуолда Морли. Успенский, с его головокружительными описаниями возможности существования бесконечного ряда параллельных миров, немедленно отправил мое воображение в безмятежную высь - или же это были лишь воспоминания? Трудно сказать. По каким-то причинам рассказ Морли о Майя вызвал у меня такие же ощущения. Пожалуй, книга Морли, описывающая величественную панораму грандиозных измерений неизвестной культуры, стала для меня одним из вполне реальных, земных обоснований существования множества миров, о котором писал Успенский в "Tertium Organum". Так или иначе, книга Морли произвела на меня неизгладимое впечатление. Фотографии современных индейцев Майя, любопытные антропологические сравнения Майя с другими представителями монголоидной расы, схемы и планы древних культовых сооружений, репродукции сверхъестественно изящных, гармоничных и таинственных каменных скульптур - все это совершенно очаровало меня. Однако больше всего меня восхищала система счисления и математика Майя. Я очень быстро освоил ее: точка означает единицу или число, кратное двадцати; черта соответствует пятерке или числу, кратному произведению пяти и двадцати; символ раковины означает нуль, завершение. Это была фантастически простая и гибкая позиционная система, каждый разряд которой имел свое название: кин - единицы; виналь - двадцатки; тун - 400; катун - 8000; бактун - 160000.
Моя неудовлетворенность ограниченностью подхода Морли смешивалась с отсутствием личного опыта и знаний, необходимых для осознания действительных причин моего дискомфорта. Чем более страстным становилось мое стремление проникнуть в математические, астрономические и календарные знания Майя в той форме, в какой оно было представлено расшифровками Морли и его коллег, тем яснее я ощущал плотную завесу, непроницаемую для моего восприятия. Мне пришлось отступить в область грез и фантазий. Одна из них посещала меня чаще всего - мечта о путешествии в жаркие джунгли Мезоамерики, где я обретаю преображающий, невыразимый опыт, переживаю катарсис и возвращаюсь назад совсем иным человеком - носителем знания, провидцем. Эта мечта, эта навязчивая идея вела и подстегивала меня в погоне за Майя. Майя оставались моим основным увлечением на протяжении обучения в колледже и - особенно - в годы аспирантуры. Историю искусств в Чикагском университете преподавали на очень высоком уровне, но, к сожалению, там не читали ни одного курса по искусству доколумбовой Америки. Я изучил все, что только смог обнаружить в университетской библиотеке, а также в Институте Искусств и музее Филда в Чикаго. Используя мастерство и упорядоченность, которые я обретал при изучении традиционной истории в университете, я окунулся в самостоятельные исследования Майя и всего искусства доколумбовой эпохи в целом. В большей части я получал удовольствие от этого изучения, и теперь я мог полностью погрузиться в то, что стало моим любимым направлением истории искусства. И все-таки, чем больше я читал, изучал, обдумывал и сопоставлял, тем четче становилось мое ощущение того, что что-то упущено. Казалось, никто из исследователей Майя не мог уловить самого главного. Все археологи относились к ним как к счастливому и загадочному исключению среди цивилизаций каменного века. Я начал подозревать, что причиной, по которой изучение культуры Майя вообще продолжается, является именно невозможность понять их с традиционных позиций археологов, относящихся к этой цивилизации настолько самодовольно, словно в этом непонимании виноваты сами непредусмотрительные Майя! Самым именитым, помимо Морли, исследователем и толкователем культуры Майя является археолог Дж. И. С. Томпсон. Ему, составителю двух прекрасных монументальных трудов - "Иероглифическая письменность Майя" и "Каталог иероглифов Майя", более чем кому-либо другому, свойственно отношение к Майя как к умственно отсталым и одержимым гениям, "Бог-знает-по-какой-причине" достигшим дьявольских высот астрономической математики, - впрочем, не имевшей, по его мнению, никакого рационального применения. Еще в большей степени, чем Морли, Томпсон оценивал Майя по меркам эпохи Возрождения европейской цивилизации. Высказывания Томпсона об искусстве Майя исполнены унижающей нетерпимости. Поскольку археологи вроде Томпсона не способны вникнуть в подлинные глубины культуры Майя, они склонны приписывать им самое худшее - это связано с тем чувством неловкости и конфликта, которые возникают, когда их "передовые и современные" убеждения сталкиваются с чуждым им фаталистическим миром. Поэтому, когда дело касается, несомненно, самого загадочного вопроса цивилизации Майя - их внезапного упадка в девятом веке нашей эры - Томпсон предпочел увидеть причину этого заката в восстании рабов, разрушивших деспотическое правление. Морли же сомневается в этом: "Трудно поверить, что настолько слаженная и мощная цивилизация могла быть низвержена мгновенно... Даже если недовольство государственным строем медленно накапливалось в течение столетий, не осталось никаких следов, позволяющих археологам его выявить". Размышления о неудовлетворительности подобных объяснений переполняли меня летом 1964 года, когда я готовился к очередной поездке в Мексику. Мое романтическое восхищение этим местом не ослабело, но, наоборот, стало постоянным и неизменным. Как и десять лет назад, когда мы ездили в Мексику с отцом, я отправился в путешествие на автомобиле, что позволило провести время в созерцании бескрайних пейзажей гор и неба. Эти края были для меня мистическими, живыми, скрывающими бесчисленные тайны. Моя открытость загадкам этой земли дополнилась открытием иных точек зрения, отличающихся от позиций одержимых материальными критериями археологов. Основной из этих новых подходов я открыл в творчестве Лоретты Сежурнэ. Мне уже довелось прочитать ее книгу "Пылающие воды: философия и религия Древней Мексики", которая стала для меня источником свежего воздуха среди прочих археологических работ, ибо Сежурнэ очень серьезно относилась к интеллектуальным и духовным способностям древних народов. В Мехико я познакомился с ее новым исследованием, "Вселенной Кетцалькоатля". В предисловии к этой книге выдающийся историк религии Мирча Элиаде описал основной подход Сежурнэ как анализ "культуры как органичного единства... исследование которого необходимо начинать с центральных, а не периферийных аспектов". Этот принцип был глубоко созвучен моим внутренним чувствам. Я начал понимать, что проблема постижения Майя и древней мексиканской культуры вообще в действительности является проблемой нашей собственной цивилизации. Все смутные ощущения, которые возникли у меня еще в 1953 году, предельно обострились. На этот раз, кроме Теотихуакана, я побывал в высокогорных древних городах Мексики - в Туле и Шочикалько [ Xochikaiko ]. Моя интуиция, вооруженная теперь определенным запасом знаний, намного глубже проникала в безмолвие камня, а в Шочикалько это предчувствие - или воспоминание - достигло степени острого беспокойства. Шочикалько изолирован в высокогорных пустошах штата Герреро. В простой структуре его гармоничных архитектурных сооружений полностью доминирует один образ: Кетцалькоатль, Пернатый Змей [ Quetzalkoat, ]. Основанный в девятом-десятом веках нашей эры, Шочикалько - "Место, Где Стоит Дом Цветов" - являет собой слияние стиля Теотихуакана, столицы высокогорной Мексики, и классического стиля Майя. Действительно, именно здесь, в Шочикалько, нашли убежище и смешались аристократы Майя и Теотихуакана после "внезапного" упадка классической эпохи майянской и мексиканской цивилизации. И именно здесь в 947 году нашей эры - в год 1 Тростник - родился "исторический" Кетцалькоатль. Посещение этого места усилило во мне ощущение тайны, но в то же время ознаменовало начало нового этапа - стадии разгадок. Тайна заключалась в Кетцалькоатле, Пернатом, или Оперенном, Змее, которого Майя называли "Кукулькан" [Kukulkan] - "Место, Где Обитает Змей". Синтезирующая работа Сежурнэ о Кетцалькоатле очевидно объясняет, что он был не просто богом, но многоликим богом, не просто человеком, но множеством людей, не просто религией, но целым мифическим комплексом, ментальным образованием. Очевидно и то, что это скопление качеств, эта множественная сущность пронизывала практически все аспекты древнемексиканской и даже майянской цивилизаций. Кетцалькоатль, неразрывно связанный с Вечерней и Утренней Звездой - Венерой, затронул не только искусство, но и астрономию и календарь.
Связь с астрономией, небом, а также роль религиозной фигуры уровня Моисея или Христа сделали Кетцалькоатля наиболее почитаемым пророком. В десятом веке, в год 1 Тростник, основатель города Тула и спаситель пришедшего в упадок города Чичен-Ица* [Chichen Itza} на полуострове Юкатан, Кетцалькоатль предсказал свое возвращение в день 1 Тростник года 1 Тростник - именно в этот день, в Божью Пятницу 1519 года по христианскому календарю, в Центральную Америку прибыл Кортес. Один лишь этот факт вполне мог окончательно спутать мысли и без того неуравновешенного Монтесумы II, короля злосчастной империи ацтеков. Хотя наша культура мало знакома с Кетцалькоатлем, если не считать романа Д. X. Лоуренса "Пернатый Змей", но странные пророческие "совпадения" убедили меня в том, что Кетцалькоатль имеет не только локальное значение. Он показался мне скорее незримой и извечной силой, пребывающей ниже, выше и вне мифа механистического развития. Окрыленный этим интуитивным пониманием, я вернулся из Мексики с возросшим ощущением своего собственного предназначения. К 1965 году, когда завершились моя учеба в аспирантуре и курс истории искусств, я пришел к более четким интуитивным представлениям о Майя и древних цивилизациях Анауака [ Anahuac ] - "Места Между Большими Водами" - так местное племя науатль [ Nahuatl ] называет Мексику и Центральную Америку. Археологи находят в земле каменные артефакты и заносят их в каталоги, называя находки "бог Д" или "ритуальный предмет", но эти наименования ничего не говорят об образе жизни древних цивилизаций. Было очевидно, что для проникновения в ту ментальную среду, в которой создавались подобные артефакты, необходимо выработать в себе некий интуитивный образ мышления. В любом случае, эти камни - лишь останки, воплощения культуры, подлинная реальность которой заключается в особом ментально-эмоциональном состоянии, вложенном в артефакты. К тому же, если техники и практики созерцания, использовавшиеся последователями Кетцалькоатля-Кукулькана, вызывали у них вневременные мистические состояния разума, то что мешает мне или любому другому человеку научиться входить в такие состояния сознания? Разве Р. М. Бакк, Уильям Джеймс и Олдос Хаксли не представили вполне убедительных доказательств сходства любых мистических состояний разума вне зависимости от времени и места? В конце концов, разве сама цель мистических практик не заключается в достижении состояния единства? Согласно Сежурнэ, религия Кетцалькоатля - внутренняя основа, связующая все древние мексиканские цивилизации, - представляла собой процесс, ведущий к мистическому единению. Созерцая наиболее гармоничные артефакты этих древних культур, я не сомневался в правильности этого мнения. В конце 1966 года эти соображения подтолкнули меня к одному эксперименту. Другой причиной явилась моя убежденность в том, что если художественное творчество является наиболее мощным каналом воспроизведения мистических переживаний, то, возможно, именно при помощи искусства человек способен перейти к образу мышления, создавшему древние цивилизации Майя и Теотихуакана. Вероятнее всего, наибольшее влияние на процесс создания моих картин оказали фрески Теотихуакана и керамика Майя с ее иероглифическими орнаментами. Яркие краски, способность сохранять огромную информацию в компактных символических образах, общий принцип совмещения в одной геометрически правильной, но волнообразно-вибрирующей структуре множества перетекающих друг в друга форм - таковы основные признаки древнего майянско-мексиканского искусства, вдохновившего меня. Результатом этого эксперимента стало несколько крупных вертикальных панелей. Автор слова "психоделический" Хамфри Осмонд, который увидел их в 1968 году, назвал их "Вратами Восприятия". Для меня же наибольшее значение имел сам процесс создания этих изображений; однажды они позволили мне войти туда, где я смог беседовать с Тлакуило, художником древности, творцом архетипов. Мое сердце открылось, и все мое существо переполнили воспоминания. Не знаю, было ли это памятью о прошлых жизнях, но, во всяком случае, это были коллективные воспоминания из потока разума древних народов. Теперь во мне возникли внутренние знания. Хороший художник мудр, сердце его - бог. Образы древних мексиканских и майянских художников направляли меня во время создания "Врат Восприятия", а изучение Ицзина, одарило восприятием первичной структуры перемены, изменения, которая легла в основу всех восьми панелей. Каждая из панелей была разделена на три части. Верхняя и нижняя трети по своей структуре являлись зеркальными отражениями друг друга, а средняя представляла собой зону изменения, или трансформации, но и эта область преобразования обладала строгой двухсторонней симметрией. Много лет спустя я обнаружил, что базовая структура "Врат Восприятия" совпадает со строением "конфигурации бинарного триплета", ключевого символа, запечатленного в Священной Календарной Матрице Майя, который стал темой моей книги "Земля Восходящая".
К 1968 году, когда я вновь отправился в Мексику, я уже вступил на путь мистического восприятия и был готов увидеть все, с чем мне предстояло встретиться. Не считая визита в новый Антропологический Музей, вершиной этой поездки стало путешествие в Монте-Альбан [ Monte Alban ], цитадель сапотеков [ Zapoted, или "заоблачных людей", расположенную высоко в горах Оахаки. Основанный не позднее 600 года до нашей эры, Монте-Альбан являет уникальный культурный стиль, возникший под влиянием Майя и мексиканцев. Здесь сохранились скульптуры дансантов [Danzantes] - танцоров, пребывающих в экстазе жрецов-шаманов с головами животных, тела которых украшены иероглифами. На боках фигур вырезаны числа математической системы Майя, знаки Священного Календаря. Здесь же, на огромной площади Монте-Альбана, высокогорного ритуального центра, расположены остатки Обсерватории, здания с причудливыми изгибами стен. Я бродил по городу, размышляя о том, кем были эти танцоры и каково значение календарных символов. У меня возникло ощущение присутствия этих существ - жителей звезд, стражей этого места. Кем же они были? Неподалеку от Монте-Альбана, в крошечном городке Теотитлан дель Валье [ Teotitlan del Valle ], по-прежнему продолжают отправлять древние обряды и ткать гобелены с изысканными геометрическими и символичными узорами. Меня поразила встреча с владельцем одной лавки, который немного знал английский, и его братом, ткачом, говорившим только на языке сапотек. Я пытался купить или выменять у них какие-нибудь изделия, и козырной картой хозяина оказались два ковра с одним и тем же орнаментом, один из которых был сделан в сочетаниях красного и черного, а другой - в голубых и оранжевых тонах. Узор тканей был примечателен тем, что состоял из одной лишь линии, которая извивалась и отражалась таким образом, что делила ковер на две равные части, но создавала при этом впечатление восьмигранной мандалы. Я с благоговением рассматривал полотно, а хозяин хитро подмигнул мне и сказал: "Видите, древние мексиканцы тоже знали о существовании Инь и Ян". Яркое и неожиданно гармоничное сочетание голубого и оранжевого заставило меня купить именно этот гобелен, и, когда мы с хозяином отметили сделку ритуальной кружкой пива, я почувствовал, что преодолел еще одно пересечение временных эпох.
Шел 1968 год - разгар волнений и насилия во всем мире. Покидая Мехико, мы слушали радио, которое передавало репортажи о беспорядках в Тлалтелолко, во время которых погибло около четырехсот студентов. Мои мысли вновь и вновь обращались не только к несправедливости, царящей в этом мире, но и к общераспространенному искаженному взгляду на не западный, "третий" мир. Это беспокойство повлияло и на мое преподавание истории искусств в Калифорнийском университете Дэвиса, и в результате я принял участие в первых попытках создания колледжа Коренной Американской Культуры - Университета Деганавида-Кетцалькоатля.
В ходе этой деятельности я познакомился с двумя необычными коренными американцами - Тони Ширером и Солнечным Медведем. Тони был страстно увлечен пророчествами Кетцалькоатля и Священным Календарем, о которых он написал прекрасную книгу под названием "Повелитель зари". Его вторая книга "Под Луной, под Солнцем" также рассказывает о Священном Календаре; в ней приведен тот образ, который я называю Конфигурацией Бинарного Триплета, - магическая фигура из 52 ячеек, вписанная в 260-клеточную матрицу Священного Календаря. Именно Тони вдохновил меня на исследования Священного Календаря, Цолькина. Кроме того, Тони объяснил мне значение даты "1987 год", упоминаемой в пророчествах о возвращении Кетцалькоатля. Усилия Солнечного Медведя, направленные на образование Медвежьего Клана, и его искренние призывы о возвращении к земле и естественному образу жизни одухотворяли меня, когда я участвовал в организации Первого Всемирного Фестиваля в Дэвисе. Это было в 1970 году, в День Земли, когда зародилось движение защиты окружающей среды. Подобные заботы продолжались и позже, когда я преподавал в Государственном колледже Эвергрин. Зимой 1972 я познакомился со сказителем Томасом Баньякой, рассказывающем легенды-пророчества племени хопи. Я навсегда запомнил слова Томаса: "Только сильному духом суждено пережить закат Четвертого Мира и наступление Пятого". Насколько я понял, эта смена миров должна была наступить около 1987 года - в то же время, о котором говорил Тони. Изучение майянской и древнемексиканской философии в огромной мере повлияло на мою книгу "Преображающее видение" (1975). В критике западной цивилизации, основанной на сравнении функций правого и левого полушарий мозга, я активно использовал Великий Цикл Майя - период продолжительностью в 5125 лет, который начался в 3113 году до н. э. и закончится в 2012 году н. э., а также индусские представления о четырех эпохах - югах - и концепцию Йитса о конусах и тинктурах. Эти принципы стали основой анализа современной "тирании левого полушария мозга". Впрочем, все усилия, вложенные в создание "Преображающего видения", были разрушены единственной статьей в известном художественном журнале - ничуть не удивительно, ведь я оказался настолько дерзок, что решился оценивать эпоху Возрождения и всю современную западную цивилизацию сточки зрения космологии столь "чуждых" культур, как Древняя Индия и Майя. Летом 1974 года, когда я вел курс культуры коренных американцев и искусства доколумбовой Америки, я завершил работу над крупным изобржением Священного Календаря, в котором использовал систему обозначений Майя. Эта версия Священного Календаря поразила меня ритмичностью двадцатикратного повторения символов чисел от единицы до тринадцати. Именно тогда у меня впервые зародилось подозрение, что этот календарь может оказаться чем-то большим, чем просто календарь. Что если это какой-то код? В середине семидесятых годов я жил в Беркли и участвовал в краткосрочном образовательном проекте под названием "Фонд Шамбала-Толлан". Шамбалой называется мифическое и мистическое царство в Центральной Азии, которое играет огромную роль в учениях, знаниях и пророчествах тибетского буддизма. Толлан (Тулан) является мифическим городом, источником возникновения и мудрости Майя и древних мексиканцев. В моих интуитивных представлениях между этими двумя легендарными областями существовала некая неявная связь, не столько на физическом плане, сколько на уровне эфирного тела планеты.* Существовала ли в древние времена согласованность, синхронизация функций и традиций Шамбалы и Толлана? Связаны ли между собой пророчества о возвращении "воителей Шамбалы" и Кетцалькоатля? Мои представления о Фонде Шамбала-Толлан намного превосходили его практические возможности, но благодаря ему я открыл для себя учения тибетского буддизма, которые стали одной из основ моего мышления. Погрузившись в интенсивные медитативные практики, которые преподал мне учитель, Чогьям Трунгпа Ринпоче, я обнаружил в учении Ваджраяны бескрайние просторы и благодатную почву для продолжения изучения Майя. В частности, наиболее полезным для дальнейшего исследования календаря Майя, его источников и, в особенности, его философских, научных основ оказалось учение о чистом разуме. Подобно буддийской (и индуистской) космологии, учение Майя описывает Вселенную в категориях бесконечных циклов времени и бытия - майянцы даже более точны в вычислении продолжительности этих циклов. Так или иначе, но размышления об огромных и всеохватывающих циклах приводят к неизбежному выводу о том, что мы не одиноки, что в бесконечных пространствах существует бесчисленное множество других миров, многие из которых более развиты, чем наш. И если мы хотим достичь больших знаний и связаться с иными мирами, то существует ли иной способ, кроме развития разума, очищения и расширения сознания? В середине семидесятых годов появились еще две книги, которые повлияли на мои представления о космологии и календаре Майя - "Время и реальность в традиции Майя" мексиканского философа Мигеля Леон-Портильи и "Таинственная Мексика" Фрэнка Уотерса. Симпатизирующий поэтичности воображения Майя и значительно расширяющий сравнение философии майянцев с китайским даосизмом Леон-Портилья все же не смог проникнуть в реальную науку, скрытую за календарем и майянской "одержимостью временем". Несомненным достоинством работы Фрэнка Уотерса является попытка представления пророческих традиций Майя и древних мексиканцев в достаточно современном контексте. В частности, он уделил серьезное внимание моменту окончания Великого Цикла, который он определил как 24 декабря 2011 года и связал с основным смещением планетарного сознания, "грядущей Шестой Эрой Сознания". В 1976 я вновь отправился в Мексику. На этот раз мне наконец-то удалось ступить на земли майянцев и посетить древний город Паленке* *("Ограда, изгородь" (исп.). - Прим, перев.). [ Palenque ]. Когда мы всей семьей добрались до Паленке, с неба на нас обрушился тропический ливень. Взобравшись на девятиуровневую Пирамиду Надписей, мы укрылись в храме на ее вершине. Из окон храма мы увидели двойную радугу, которая казалось, исходит из Храма Ветров расположенного неподалеку от пирамиды. Ощущение магии Паленке несомненно, даже если над ним не сияет двойная радуга. В 1947 году здесь была найдена гробница вождя Пакаль Вотана [ Расаl Votan ] - единственная мексиканская гробница в пирамиде в стиле Древнего Египта. В Паленке нет ничего негармоничного. Барельефные изображения Креста с Листьями и Креста Солнца просто несравненны, как и крышка саркофага Пакаль Вотана. Но больше всего меня поразили остатки фресок Храма Ветров. Мне доводилось видеть их репродукции и раньше, и они наполняли каналы моего разума, когда десятилетие назад я приступал к рисованию "Врат Восприятия". Пирамида-гробница Пакаль Вотана, погребальный зал которой украшен символикой Девяти Владык Ночи, или Девяти Властелинов Времени, придает таинственности Паленке особую силу. Повсюду здесь царит запустение и ощущение человеческого молчания. И в то же время город омывают симфонические звуки джунглей, волны экстатических крещендо насекомых. В Паленке наиболее остро возникают типичные вопросы, связанные со всеми городами классических Майя, брошенными на пике своего развития: Почему Паленке был оставлен? Куда ушли жрецы, астрономы и ремесленники? Какие знания унесли они с собой и почему? Не более чем в сотне миль от Паленке, высоко в Сьерре, в горах Чьяпас, у самой границы с Гватемалой расположен город Сан-Кристобаль. Раньше он был довольно крупным колониальным центром, но ныне кажется заброшенным и изолированным. И все-таки на улицах города можно случайно встретить лакандонов [ Lacandons ], прямых потомков Майя. Одетые в простые белые туники, с длинными черными волосами, спускающимися ниже колен, лакандоны смогли сохранить свои традиции, остаться независимым народом, и они до сих пор придерживаются оседлого и скромного образа жизни в глубине джунглей, продолжая вести древний календарь и богатую духовную жизнь. Никогда не раскрывая своих тайн, они приходят в Сан-Кристобаль за необходимыми товарами, а затем возвращаются в свои скрытые поселения. Встреча с ними поразила меня. Какую роль в великой драме жизни играют современные лакандоны, потомки древних астрономов? Заключается ли она лишь в том, чтобы сохранять особое видение мира и колорит аборигенов, без которых мир развалился бы на части еще раньше, чем можно предположить? Что происходит в глубинах душ туземцев, какие процессы, невидимые и неведомые нам, позволяют им поддерживать тесную связь с Землей? В одно воскресенье мы наняли в Сан-Кристобале такси и отправились в окрестную деревушку. В старой церкви, которая лишь выглядела как обычная церковь, индейцы отправляли свои обряды. Воздух был насыщен острым и удушливым ароматом смол. Голоса поющих то сливались в непривычной для слуха гармонии, то превращались в раздробленную какофонию, Снаружи хефе [jefes ] - местные вожди - передавали друг другу жезл с серебряным наконечником и разрешали вопросы, задаваемые племенем. Наблюдая за этим, я гадал, кто говорит устами этих людей? Или же смысл заключается именно в том, что они говорят от Земли и для Земли? Кажущуюся пропасть между современными Майя и строителями древних городов нельзя оценивать по нашим критериям материального прогресса. Размышляя об этом, я вспомнил легенду племени хопи о Палат-Квапи [ Palat-Kwapi ] - Загадочном Красном Городе Юга. Это сказание, связанное с периодом миграции в жаркие южные области, повествует о сооружении четырехъярусного храма в Палат-Квапи, целью которого было исключительно накопление и укрепление системы знаний. Завершив здание, строители должны были покинуть город, оставив после себя памятник знаниям. Однако жители забыли об этом указании, и город начал угасать, но соперничество кланов пробудило его к жизни. Вспомнив о своей миссии, люди наконец-то ушли из Палат-Квапи, Загадочного Красного Города Юга. Эта легенда поразительно подходит к Майя. Их предназначение заключалось в том, чтобы закодировать и сохранить свои знания, запечатлеть свою науку в камнях и надписях, а затем - уйти. Цивилизация в той форме, в какой мы ее знаем - фабрика, производящая орудия уничтожения с небольшим цехом по выпуску средств повышенного комфорта, - неспособна принять предназначение и систему знаний Майя. Кроме того, существует еще одно соображение: поскольку система знаний и наука Майя была столь тесно связана с циклами времени, восприятием времени как творца качеств и условий космических, или галактических, периодов, то майянцы вполне могли предвидеть эпоху сгущения тьмы на горизонте и именно поэтому знали, когда им следует уйти. Оценивая состояние современного мира, можно ли сказать, что Майя ошибались? Так рассуждал я в конце 70-х годов, перед тем как погрузиться в свой собственный ад, во мрак кризиса личности и алкогольной депрессии. Когда в 1981 году я выкарабкался из этого замкнутого круга и огляделся вокруг, оказалось, что глобальный кризис шестидесятых превратился в ряд локальных очагов болезни, которые стали привычными, само собой разумеющимися явлениями. Мои исследования привели меня к позиции синтеза, представления о Земле как о едином организме. И мои внутренние ощущения подсказывали мне, что яростный напор современной цивилизации довел нас до последней черты, и дальнейшими путями человечества могут стать либо спасительное божественное провидение, либо полное уничтожение. Открывшаяся ситуация означала для меня скачок в ту область территории разума, которая давно рассматривается традиционными культурными стандартами как сумеречная зона, или табу. Впервые за последние десять лет я вернулся к визуальной форме выражения как к основному каналу восприятия того, что мне хотелось познать. Создав несколько коллажей и рисунков тушью на больших листах из золота или серебра - серию "Планетарное Искусство", - я почувствовал, что перешел к новой стадии, к фазе возрастающего созвучия с Землей. Наступило время серьезного отношения к понятию планетарного разума, или планетарного сознания. Научные исследования в области истории искусств и мои личные изыскания привели меня к глубокому убеждению не только в том, что Земля является живым организмом, но и в том, что как все целое определяет свои части, так и принципы существования всей планеты несут в себе информацию обо всех аспектах ее эволюции, включая тот процесс, который мы называем цивилизацией. Полнота взаимодействия между единой жизнью Земли и откликами отдельных личностей и групп на проявления этой жизни определяют "планетарное искусство". В рамках этого грандиозного процесса я неясно различал Майянцев как навигаторов, составителей карт галактической синхронизации. С другой стороны, египтяне, жившие за три тысячелетия до Майя и воздвигшие Великую Пирамиду, отвечали за якорную стоянку и правильный курс корабля Земли в океане галактической жизни. Размышления и восприятие в рамках этого расширенного пути привели меня к ряду поразительных открытий, встреч и кажущихся совпадений. Осенью 1981 года, вскоре после моего знакомства и романа с Ллойдин Бэррис, танцовщицей и мечтательницей, я написал "научно-фантастический" очерк под названием "Хроники планеты искусств- вступление в Пятое Кольцо". Действие этого рассказа о "планетарном искусстве" разворачивается в будущем и описывается с точки зрения звездной системы Арктура. Основной целью этого неопубликованного рассказа было настоятельное стремление выработать создание, наблюдающее за событиями на нашей планете со стороны и способное увидеть взаимосвязь между беспорядочным содержанием ежедневных газет и ядерным терроризмом. Впоследствии я осознал, что попытка взгляда с такой отдаленной перспективы сыграла чрезвычайно существенную роль в углублении моего понимания загадки Майя. Что если система Майя представляет собой кодовую матрицу, согласованную с развивающейся в Галактике базой знаний и адаптирующую ее к особенностям нашей пла
|
Я не переставал изумляться совершенству устройства этой системы и загадочности ее подлинного предназначения. Очевидно, Морли оно было неизвестно. Несмотря на его высокое мнение о культуре Майя он (и, как мне предстояло узнать позже, - подавляющее большинство археологов) оценивал цивилизацию Майя с точки зрения материального, технологического развития и поэтому считал их относящимися к каменному веку: Майя не использовали ни металлов, ни колеса. И все же удивленный Морли отмечает, что даже без элементарных материальных приспособлений Майя удалось разработать систему знаний и принципы архитектуры, исполненные соразмерной гармоничной красоты, сравнимой с величайшими достижениями цивилизаций Старого Света. Для Морли, написавшего свою книгу в 1947 году, Майя остались "поразительным исключением... Вряд ли существовали иные культуры подобного примитивного уровня... настолько глубоко сосредоточенные на интеллектуальных достижениях".
