ГЛАВА 19. О-ха ощущала себя созревшим осенним плодом, исполненным соков

О-ха ощущала себя созревшим осенним плодом, исполненным соков. Мягкая теплота наполняла ее до краев. Она ни словом не заикнулась Камио о том, что беременна, но сейчас это было без слов видно и ему, и Хваткому. Лис, впрочем, молчал, ожидая, что О-ха заговорит о грядущих переменах первая. О-ха же терзало беспокойство — ей мерещились самые разные страхи, и она не хотела, чтобы кто-нибудь, даже отец, присутствовал при рождении детенышей. Если бы она могла сейчас скрыться, тайком родить лисят и вырастить их сама, она бы так и поступила. Потеря первых детенышей оставила неизгладимый след в душе лисицы, и теперь она не доверяла никому, не исключая Камио. Она бранила себя за необоснованную подозрительность, гнала ее прочь, но гнетущие опасения не отпускали ее.

Лисица с интересом наблюдала, как гуси готовятся к перелету в далекую северную страну, где проводят лето и выводят птенцов. Через несколько дней им предстояло отправиться в нелегкий путь. И вот они вперевалку прохаживались туда-сюда, перекликались, набираясь решимости перед долгим странствием, которое некоторым на них будет стоить жизни. «Зачем только они обрекают себя на подобные испытания?» — вновь недоумевала лисица. Вновь не находила поведению гусей разумных объяснений. Как видно, их гнал прочь неугомонный птичий дух. Спору нет, ее, О-ха, тоже порой охватывает неодолимое желание подняться в воздух и полететь навстречу закату. Но, увы, у нее нет двух необходимых вещей — смелости и крыльев, однако лапы-то у нее есть, и ничто не мешает ей стать лисицей-ш а л о п у т к о й. Да, но... но тогда ей придется бросить родные места ради неведомых. Конечно, любопытно было бы повидать мир, но гусей манит в небо не любопытство, а что-то непонятное ей.

С наступлением весны О-ха поняла, что пришла пора оставить болота и вернуться в город. Скоро здесь будет полно охотников и рыбаков.

— Нам надо отсюда уходить, — сказала она Камио.

— Да, конечно, — ответил он и выжидательно взглянул на нее, но она отвернулась.

Она вдруг вспомнила об А-хо — о его страсти, о его безудержной нежности, о том, что он отдал жизнь ради ее спасения. Ей стало горько, что не А-хо отец ее будущих детенышей. Это было несправедливо — вообще-то лисы редко размышляют о справедливости, — но, когда О-ха думала о том, что ее погибший муж лишен даже права на бессмертие в потомстве, она не могла подобрать другого слова. Он умер, спасая детенышей, которых ему не суждено было увидеть. Вскоре все они отправились вслед за отцом, и род А-хо на земле оборвался.

После смерти А-хо лисица пыталась сочинить о нем песню, чтобы распевать ее на ветру. Долгое время все ее усилия оставались тщетными. Но здесь, на болотах, у нее сложились наконец рифмованные строчки. Сочинительство потребовало от О-ха невероятного душевного напряжения, и после каждой ночи, отданной поэтическому творчеству, она чувствовала себя совершенно измученной.

Наконец ее произведение было завершено. И вот однажды вечером, когда Камио отправился на охоту, а пес, который яростно цеплялся за жизнь и окреп на лисьих объедках, крепко спал, О-ха запела:

Ты пришел и ушел,

Как приходит весна.

Дивный запах исчез.

Я осталась одна

И что осталось от тебя?

Лишь грусти странные цветы

В груди цветут здесь у меня

В них словно оживаешь ты

И в голове звенят

Неведомые песни,

Когда брожу в местах,

Где мы бродили вместе

И если это только сновиденья,

Зачем их тени закрывают солнце

И эхо их

Сильней раскатов грома?

Она негромко завывала, устремив взгляд на луну, полная надежды, что погибший муж услышит ее из своего Дальнего Леса и обрадуется, узнав, что память о нем жива. О-ха знала: ветры, которые дуют на земле, залетают в Дальний Лес, и надеялась, что они принесут А-хо ее песню.

Хваткий пошевелился, и лисица догадалась, что он не спит. Надо было выбрать более уединенное место, с досадой подумала она. Эта песня не предназначалась для ушей того, кто способствовал гибели А-хо. Но пес, открыв глаза, заговорил о другом, словно и не слыхал ее пения.

— Вы скоро уйдете отсюда, — пробурчал он.

— Да.

— Теперь все мы можем вернуться в город без опаски. Люди наверняка выяснили, что никакого бешенства нет и не было. Что лис, о котором вы мне рассказывали, А-конкон или как его там, умер вовсе не от Белого Безумия.

— Надеюсь, что в городе все спокойно.

— Я тут набрался сил, — продолжал Хваткий. — Думаю, самое время мне вернуться на ферму. Меня ведь ждет работа.

— Конечно, возвращайся. Ты опять сможешь убивать лис, которые сунутся на ферму за цыплятами.

— Это мой долг — охранять ферму. Цыплята тоже хотят жить.

О-ха поняла, что пес ее предупреждает, и не стала ему перечить.

— Кто ж не хочет.

— Прошу тебя, никогда не показывайся на ферме, — выпалил Хваткий. — Если вы придете воровать цыплят, ты или твой муж, я не смогу выполнить свой долг.

Впервые лисица услышала от пса нечто похожее на благодарность. Он пообещал, что не набросится на нее при встрече, что, если тропа его пересечется с ее тропой или тропой Камио, он позволит лисам идти своим путем. О-ха была потрясена до глубины души, хотя и не подала виду. Слыханное ли дело, охотничья собака заключила с лисами перемирие!

Немного позднее, когда вернулся Камио, они вновь заговорили о возвращении в город — надо было подыскать для будущих детенышей более подходящее место, чем болото. Лисы решили отправиться в путь еще до рассвета.

На исходе ночи О-ха и Камио вплавь переправились через реку. Наступил час прилива, но при таком слабом течении опасность была невелика. Они добирались до железнодорожной насыпи и двинулись вдоль путей, пока не дошли до ч у ж о г о, раскинувшегося между железной дорогой и городом. Фермы и окружавшие их поля не годились для того, чтобы устроить там нору, и в поисках пристанища лисы отправились в город.

На окраине уже появилась свалка — на пустыре валялось несколько дряхлых машин и прочий хлам. Устраиваясь в новых современных домах, обитатели города выбрасывали множество ненужных им более вещей. Так как город возник совсем недавно, в нем еще не было специальной мастерской, где старые и разбитые машины разбирают на детали, и их оставалось лишь свезти на пустырь. Свалка показалась лисам вполне безопасным местом, и они решили поселиться в одной из машин.

Они вместе тщательно пометили территорию. Приходилось считаться с тем, что они в ж и в о п ы р к е, и ограничиться не слишком обширными владениями.

— Если, чего доброго, сюда часто наведываются люди, я подыщу нам местечко поспокойнее, — пообещал Камио.

— Замечательно, — рассеянно пробормотала О-ха. — Послушай, Камио, — внезапно добавила она, — у меня такое странное чувство... Словно прошлое вторгается в нашу жизнь... Это так тревожно... и непонятно...

Лис отвел взгляд в сторону:

— Не волнуйся попусту. Скажи лучше, когда должны появиться детеныши?

Впервые Камио упомянул вслух о предстоящих ей родах, и О-ха стало неловко, что ему пришлось заговорить об этом самому.

— Скоро.

— Ты знай, я тебя не подведу. Может, ты боишься, что я собираюсь задать деру, так это напрасно. Я очень рад, что придется заботиться о детенышах, и я привык серьезно относиться к своим обязанностям.

О-ха чуть не сгорела от стыда. Похоже, он видит ее насквозь. И при этом он так внимателен, так о ней беспокоится. Почему же она не испытывает к нему тех чувств, которые питала к А-хо?

Глупо мечтать о несбывшемся, когда жизнь предлагает тебе счастье. Ей хотелось быть к Камио справедливой и отдать ему всю ту любовь, которой он достоин, но какое-то необъяснимое чувство сдерживало ее и не позволяло открыть сердце новому мужу.

— Я.. я вовсе не думала, что ты уйдешь, то есть...

— Да? Ну, как бы там ни было, ты можешь на меня положиться. Если ты считаешь, что я бродяга, которого носит по городам и лесам, знай, ты ошибаешься. Только смерть заставит меня покинуть тебя... и детенышей.

— Не говори так.

О-ха представила, как он валяется на дороге, раздавленный колесами машины, или, истекая кровью, висит на изгороди. Мысль о том, что и он может погибнуть, ужаснула ее. А ведь смерть подстерегает их, лис, на каждом шагу. Но она не желает об этом думать, она хочет забыть о смерти. Вдруг О-ха поняла, что боится не только за лисят, которых ей не вырастить в одиночку. Она боится за Камио, переживает за него. Теперь он от нее неотделим. Их связывают будущие детеныши, маленькие комочки, которые сейчас шевелятся внутри нее, наполняя ее душу трепетным предчувствием материнства. Она подошла к Камио и лизнула его в ухо, но это ласковое прикосновение заставило лиса вздрогнуть.

— Не надо говорить о смерти. Особенно сейчас, когда я ношу в себе жизнь, продолжение нашей с тобой жизни. Все будет хорошо, поверь. Просто у нас, лисиц, бывают странные фантазии, когда мы ожидаем детенышей. Все время прислушиваешься к тому, что творится внутри тебя, чувства взбудоражены, и, конечно, везде мерещатся страхи. Я так волнуюсь за детенышей, и мне кажется, отовсюду исходит опасность...

— Даже от меня? — Камио был удивлен и глубоко задет.

— Не знаю. Может, даже от тебя. Говорю же, сейчас я сама не своя. Душой моей управляет живот, и в голову лезут всякие глупости. Я знаю, ты заслуживаешь доверия, и хочу довериться тебе полностью. Меня к тебе влечет... и в то же время что-то мешает мне, и это сильнее меня. Ты мне нужен, поверь... Разве этого мало? Потерпи немного и увидишь — вскоре все наладится.

— Конечно, потерплю.

В голосе Камио слышались печальные нотки. И запах говорил о том, что он расстроен. О-ха явственно ощущала витавший вокруг лиса аромат душевной боли.

— Я чувствовал, между нами что-то не так. Какая-то натянутость. Но думал, все дело в том, что ты по-прежнему считаешь меня ш а л о п у т о м. Помнишь, когда мы в первый раз встретились, ты вообразила...

— Ты не понял, — вздохнула О-ха. — Ничего удивительного. Я сама себя сейчас толком не понимаю. Ладно, ждать осталось недолго. Скоро и тело, и душа моя станут такими, как прежде. Тебе не о чем горевать. Знаешь, когда ты так грустно смотришь, мне хочется облизать всю твою морду.

О-ха чувствовала себя виноватой. Она понимала, что поступает эгоистично — упивается воспоминаниями, ведет себя с Камио так, словно он не отец ее детенышей, а чужак. Сейчас, в ожидании столь важного события, он имел полное право разделить все ее радости и тревоги.

— Камио? — окликнула она.

Лис прищурил глаза:

— Я вовсе не прочь, чтобы ты меня облизала. Но сейчас мне надо идти, добыть что-нибудь поесть. Никуда не выходи. Я вернусь до полуночи. — С этими словами он скрылся.

Оставшись одна, лисица продолжала досадовать на себя, но вскоре ей пришлось отвлечься от грустных размышлений. Явились какие-то люди, как видно владельцы свалки, и долго бродили между кучами ржавого железного хлама, перелаиваясь между собой. Машина, где обосновались лисы, находилась в самом центре железных завалов, так что О-ха, хоть и тревожилась, ощущала себя в относительной безопасности. Проходы между горами покореженного металла были так узки, что люди не смогли бы протиснуться к машине, даже если у них и возникло бы такое желание.

Некоторое время спустя вернулся Камио. Он принес мясные объедки и картонную коробку с остатками йогурта. О-ха понимала, как трудно было унести все это в зубах, и не поскупилась на похвалы.

— Эта молочная ерундовина как раз то, что тебе сейчас нужно, — довольно заметил Камио. — Тебе и детенышам.

Наступила пора Загуляя — днем и ночью он скрежетал среди обломков металла, завывал и насвистывал причудливые мелодии. Однажды ночью, когда Камио вернулся с промысла, О-ха запретила ему входить в машину-нору. Ожидая, когда свершится великое событие, лис прохаживался туда-сюда по тесному извилистому коридору. В ту ночь на небе светила полная луна, и Камио коротал время воображая, что видит загадочные тени, пересекающие матовый диск. Он прислушивался, как где-то за горами хлама шебуршат крысы, до которых ему сейчас не было дела, принюхивался к принесенному ветром запаху летучих мышей. Наконец он замурлыкал себе под нос какую-то песенку, но испугался, что помешает О-ха, и вернулся к прежнему созерцательному времяпрепровождению.

Лисята родились перед самым рассветом — четыре жалобно попискивающих комочка, слепых, глухих и беспомощных. Тельца у всех, кроме одного, были покрыты коротенькой черной шерсткой. Лисица тщательно облизала их, и они немедленно зарылись в ее теплый, пушистый мех. Камио, которому было наконец позволено войти в жилище, сидел в сторонке и с любопытством поглядывал на свое потомство. Возможно, он хотел как-то помочь О-ха, но она ни за что не допустила бы вмешательства в ее материнские дела. Камио оставалось лишь помалкивать. Лисица заметила и оценила его чуткость — любые слова вызвали бы у нее сейчас лишь раздражение. Позднее, когда лисята принялись сосать и внутри у О-ха все сладко замирало, Камио подошел поближе, внимательно осмотрел детенышей, а самого маленького ткнул носом. Лисица заворчала и оскалила зубы. Камио внял предостережению. Он спешно отошел назад и грустно заметил:

— Один совсем заморыш.

Действительно, самый маленький лисенок не прожил и дня. Камио взял его в зубы и отнес прочь от дома. Он выполнил над лисенком все погребальные обряды, расчертил землю ритуальными полосами, оставил метки, как учила его О-ха, и ушел, вверив мертвого детеныша лисьему духу.

Оставшиеся три лисенка выглядели крепкими и здоровыми, и первая их ночь прошла спокойно.

Теперь Камио большую часть времени проводил вне дома, добывая еду для О-ха. Всякий раз, прежде чем войти, он тихонько оповещал о своем приходе. От О-ха в те дни можно было ожидать любой грубости. Оставив ей еду, Камио торопливо выбирался из машины. О-ха была с ним резка и немногословна, но сейчас это было в порядке вещей и отнюдь не подвергало сомнению прочность их супружеских отношений. Камио знал: вскоре период, когда материнские инстинкты обострены до предела, останется позади и О-ха будет с ним мягче. Лисы-самцы обычно с пониманием относятся к своим подругам, они знают, что после родов нервы у них взвинчены, и как должное принимают холодность и невнимание.

Через несколько дней О-ха тем не менее ощутила, что Камио немного ревнует ее к детенышам, которым она отдает столько забот. Но тут она ничего не могла поделать. Его присутствие по-прежнему заставляло ее настораживаться, хотя разум подсказывал ей, что это глупо, однако Камио был терпелив и не пытался выяснять отношения, вероятно решив, что со временем все наладится само собой.

Лисята росли не по дням, а по часам. Двух недель от роду они начали видеть и слышать, хотя и плохо. Теперь их глазенки поблескивали на мордочках веселыми голубыми огоньками. Лисята беспрестанно повизгивали и скулили, а вскоре начали копошиться на дне машины, хотя слабые лапки еще плохо слушались их. О-ха постоянно приходилось вскакивать и ловить то одного, то другого лисенка, которому угрожало падение. Чем проворнее и сильнее они становились, тем труднее ей было с ними справляться. Наконец они сами начали вылезать из машины и резвиться на земле, не обращая никакого внимания на призывы О-ха. Теперь только голод заставлял их вернуться к матери.

Настала пора, и О-ха принялась обучать детенышей всему, что знала сама, — она вела с ними долгие беседы об истории лисиного племени, его верованиях и традициях, рассказывала об окрестных полях и дорогах, ручейках и источниках. Впрочем, местность в последнее время менялась на глазах, и каждый день Камио, вернувшись с промысла, сообщал ей о новых переменах. Лисят она назвала О-миц, А-кам и А-сак. Мех у А-кама был необычно темный, над правой бровью О-миц пролегала узенькая белая полоска, а А-сак, к великому удивлению родителей, оказался альбиносом — белоснежным, с красными глазами. О-ха и Камио слыхали об альбиносах, но, конечно, и думать не думали, что у них может появиться такой детеныш. Оба переживали — ведь сын их, издалека заметный всем врагам, обречен на существование, полное не только насмешек, но и опасностей.

— Зато зимой, на снегу, ему будет лучше всех, — постоянно твердил Камио, словно это пустяковое преимущество искупало все трудности, с которыми придется столкнуться белому лисенку.

Сначала малыши только пищали и хныкали, но вскоре начали повторять за родителями отдельные слова, а потом и целые фразы. О-миц все схватывала на лету, а А-сак оказался молчуном, и трудно было понять — то ли он туго соображает, то ли погружен в свои раздумья. Вечно он самым последним замечал, что на землю выполз вкусный червяк. Однажды, уставившись на тучу, что проплывала по небу, он заявил:

— Пес. Пес.

Камио, который сидел рядом, поднял голову, увидел взлохмаченную темную тучу и поправил сына:

— Нет, А-сак. Какой же это пес? Это туча. Скажи «туча».

Но лисенок упрямо тряхнул белой головенкой и настойчиво повторил:

— Пес. Пес.

Камио вновь взглянул на небо. В самом деле, и в очертаниях, и в движениях, и даже в хмуром выражении этой тучи было что-то собачье. Лис невольно вздрогнул.

— Знаешь, в какое-то мгновение я явственно увидал в небе собаку, — рассказывал он после О-ха. — Страшенную собаку — черную, лохматую, с острыми зубами, злобными глазами. С чего бы это?

— Может, это был собачий дух? — предположила лисица.

Камио покачал головой:

— Нет, вряд ли. Скорее это наш А-сак своим воображением превратил тучу в собаку.

— Не пори чушь, — перебила О-ха и перевела разговор на другое.

Мысль о том, что один из ее лисят обладает необъяснимыми, загадочными способностями, вовсе не радовала лисицу. Ей хотелось, чтобы ее дети были нормальными, обычными лисами, такими, как все.

В другой раз, во время засухи, которая тянулась уже несколько недель, А-сак пробормотал перед сном:

— Будет дождь, О-ха.

Озадаченная лисица вылезла из машины и взглянула в небо, голубевшее над грудами железного лома. Нигде не видать ни облачка. Она принюхалась, но ноздри ее наполнил лишь запах пыли и пересохшей земли. Никаких признаков дождя. И ветер стих.

— Глупости, — побормотала она. — Болтает, сам не зная что.

Однако ночью с неба обрушились потоки воды, между кучами хлама забурлили мутные ручейки. Ливень грохотал по металлу, в несколько минут все жестянки и банки, какие только были на свалке, доверху наполнились водой. Как же ее лисенку удалось почувствовать приближение дождя, недоумевала О-ха. Возможно, он наделен особо острой восприимчивостью и ему открыто то, что недоступно другим, менее чутким лисам, таким как она сама и Камио? Значит, его обоняние и слух развиты сильнее, чем у всех остальных? А вдруг он обладает какой-то темной силой, чудесной... или чудовищной? Лисица содрогнулась, отгоняя от себя подобные размышления. Так можно напридумывать всяких ужасов, решила она.

Лисята день ото дня увереннее двигались и бойчее болтали. Теперь О-ха и Камио разговаривали друг с другом куда больше, чем прежде. Между ними росло теплое чувство, и оба знали — их связывает не только боязнь одиночества и не только желание иметь рядом кого-то, на чью помощь и поддержку можно рассчитывать.

— Дети наши удались на славу, Камио, — как-то вечером заметила лисица.

Малыши возились на земле около машины. Они начали взрослеть, мордочки их вытягивались, круглые ушки заострялись, а тоненькие хвостики становились пушистыми и пышными.

— Да, — откликнулся Камио. — Жаль только, что они так быстро растут, правда?

О-ха покачала головой.

— Тут уж ничего не поделаешь. Такова жизнь. Я бы тоже хотела, чтобы они подольше оставались маленькими, но это невозможно.

Лисята тем временем подняли кутерьму.

— Вы двое, бегите! — командовала О-миц. — Я буду за вами охотиться, догоню, сцапаю и съем. Нет, нет, погодите, сперва я спрячусь вон за той штуковиной!

Минуту спустя раздался обиженный визг:

— Так нечестно! Ты подкрался сзади!

До родителей донесся рассудительный голос А-сака:

— Почему это нечестно, О-миц? На то и охота чтобы подкрадываться! Ты что думаешь, добыча будет сидеть и ждать, пока ты ее поймаешь? Головой надо работать, поняла, дуреха? Ты должна угадать, что задумала добыча, и перехитрить ее!

— Какой он глупый, этот А-сак, да, А-кам?

— Не знаю, — пробурчал А-кам. — Я занят. Муху поймал.

— Где она, где? — всполошилась О-миц.

— Улетела. Я же раскрыл рот.

— И еще зовут меня глупым, — торжествовал А-сак. — Да вам вдвоем и улитку не поймать, не то что кролика. Ой, недоумки, смотрите лучше, как я...

Целыми днями они играли, ссорились, спорили, порой разрешая недоразумения при помощи зубов. Однажды, когда лисята возились, кувыркаясь и перепрыгивая друг через друга, А-кам угодил в какую-то дырку, которая оказалась трубой с загнутым концом. Только через несколько часов О-ха и Камио сообразили, как им перевернуть трубу и вытащить незадачливого лисенка. Тревога за жизнь детеныша — ведь не освободи они А-кама, он умер бы с голоду, — сблизила их еще больше. В тот день обоих посетила одна и та же мысль: смерть неотступно крадется за ними по пятам, точно так же, как они сами крадутся за своей добычей. В другой раз их заставил поволноваться А-сак — он пропал на целый день. После долгих поисков родители обнаружили беглеца за пределами свалки, в обществе матерого ш а л о п у т а.

А-сак проснулся поздним утром. Хотя солнце светило вовсю, его родители, брат и сестра крепко спали. Лисенок вылез из машины и отправился на поиски воды.

После того как он утолил телесную жажду, им овладела жажда странствий и открытий, и, попетляв в узких проходах между ржавых обломков, он оказался на краю свалки. А-сак сидел и моргал, потрясенный великолепием мира, как вдруг увидел чужака — крупного лиса.

Незнакомец не отличался упитанностью, но был мускулист и, несомненно, силен, его сухой, жесткий мех, казалось, выгорел на солнце и распространял запах дыма. Глубоко посаженные глаза так и рыскали вокруг. Этот видит насквозь, подумал А-сак, пожалуй, заметит, как пчела крылом взмахнет. Лис неторопливо шествовал по тротуару, пощелкивая по бетонным плитам когтями. На спине его тут и там поблескивали залысины, словно ему частенько приходилось подлезать под проволочные изгороди, морду пересекал глубокий шрам, который лис нес гордо, как знак доблести.

Подойдя к А-саку, незнакомец остановился

— Эй, малый, что вылупился? — рявкнул он. — Дырку хочешь просмотреть в А-горке?

Грозный окрик нагнал на лисенка страху.

— И... и... извините.

— Что?

— Я... я просто смотрел на ваш шрам.

Лис вперил в А-сака недобрый взгляд:

— Этот шрам получен в честном бою.

— Я так и подумал, — пробормотал А-сак.

«Если кого и стоит бояться, так не этого грубияна, а того, кто наградил его шрамом», — пришло на ум лисенку.

— А вы ш а л о п у т, да? — добавил он, вспомнив родительские уроки.

— Может быть. Очень даже может быть. А что ты имеешь против нас, странников? И с чего ты взял, что я ш а л о п у т, а? Я что, грязный или, может, у меня потрепанный вид? Что язык проглотил, отвечай!

— Нет, что вы. Просто я заметил, когти у вас круглые. На концах они сточены сильнее, чем у моих родителей. Вот я и решил, что вам приходится много ходить. А много ходят только лисы... путешественники.

Ш а л о п у т с интересом взглянул на собственные лапы:

— Ишь ты, хоть и белый, умен не по годам! А где они, твои родители? Ты еще слишком мал, чтобы жить самостоятельно. Что ты здесь делаешь? Потерялся? Или, может, родители выгнали тебя за то, что ты уродился белым?

Говоря это, лис тревожно озирался по сторонам, словно проверяя, не следит ли кто за ним.

— Нет, ничего подобного, — поспешно возразил А-сак. — Я вовсе не потерялся. Я живу здесь, совсем рядом, на свалке. Отец у меня здоровенный лис, сильный-пресильный. — И лисенок раздулся от гордости. — Он души во мне не чает, — продолжал он хвастать. — И знаете, однажды он победил А-магира, а тот тоже очень сильный и...

Ш а л о п у т понимающе кивнул:

— Предупреждаешь, что с твоим отцом лучше не связываться? Не волнуйся, я не краду мелкоту вроде тебя. — И лис растянулся на тротуаре рядом с А-саком. — Просто любопытно с тобой поболтать. Забавный ты малый. И соображаешь неплохо, и на язык остер. Сразу видно, далеко пойдешь. Хочешь, расскажу тебе про одну необыкновенную лисицу? Она живет на болотах, далеко отсюда.

— Зачем? — недоверчиво спросил А-сак.

— Зачем-зачем, — передразнил бродячий лис. — Затем, что тебе стоит о ней узнать. И запомни, никогда не следует перебивать тех, кто умнее и старше тебя. Я обошел весь мир и такого навидался, что тебе и не снилось. Если начну рассказывать, у тебя глаза на лоб полезут. А уши станут длинными, как у зайца. Да, и пронзительный запах смерти ударит прямо в твою сопелку. Слушай же...

И ш а л о п у т поведал изумленному лисенку о лисице-вещунье по имени О-толтол, которая удалилась от шумного суетного мира и жила в уединении, окруженная лишь учениками. Лисица эта, наделенная неведомой могущественной силой, поселилась в древнем кургане посреди непроходимых топей. Никто не может сравниться мудростью с этой пророчицей, в глазах которой полыхает священный огонь. Многие годы она живет отшельницей, сообщил А-горк, ибо общение с заурядными лисами осквернит чистоту дарованного ей знания.

— Но тебя, малый, она наверняка допустила бы к себе, — заявил ш а л о п у т. — Я сразу смекнул — ты не чета обыкновенным лисам. Не сомневаюсь, О-толтол даже сделала бы тебя своим учеником. Да уж, можешь мне поверить. Если, конечно, ты сам захочешь удостоиться подобной чести. По-моему, твои способности не должны пропасть зря.

Глубоко посаженные острые глаза и размеренный голос ш а л о п у т а словно гипнотизировали лисенка.

Рассказав про О-толтол, ш а л о п у т перешел к притчам и чудесным историям. Завороженный А-сак слушал затаив дыхание и про себя негодовал на родителей, которые не удосужились открыть ему, что в мире столько удивительного и необычного. Правда, Камио рассказывал ему о Стране Львов, о слонах и тиграх, но эти диковинные края так далеко. А чудеса, про которые говорил странствующий лис, случались здесь, совсем рядом.

К исходу дня ш а л о п у т окончательно пленил А-сака.

— Ну, — произнес бродячий лис, вставая и потягиваясь, — идешь со мной?

— Но куда?

— Как куда? В гости к лисице-вещунье.

В этот момент из-за груды хлама выскочила О-ха. Она бросила на чужака свирепый взгляд и оскалилась. Вслед за ней показался Камио. В ту же секунду незнакомца словно ветром сдуло. А-сак оглянулся, почуяв запах родителей, а когда он вновь повернул голову, ш а л о п у т а по имени А-горк, лиса в потрепанной шубе, пропахшей сухими травами, и след простыл.

— А кто были твои родители? — спросила как-то у матери О-миц.

Маленькая шоколадно-коричневая лисичка уже начала линять, и на мордочке ее виднелись пятна ярко-рыжего меха.

— Родители? — переспросила О-ха. — Ну, они были достойными лисами и жили к северу от Леса Трех Ветров, знаешь, того, где сейчас люди устроили парк. А в пору моего детства все было иначе: нору нашу окружал с в о й и вся земля была в нашем распоряжении.

— Мне больше нравится город, — заметила О-миц. — Камио рассказывал мне об улицах, домах, мусорных бачках и всякой всячине.

Камио, который, лежа поодаль, прислушивался к разговору, вскинул голову.

— Им ведь придется жить в городе, по крайней мере поначалу, — принялся он оправдываться. — И я решил, прежде всего им стоит узнать о том, что их окружает, а не о том, что было когда-то.

— Да, разумеется, только... — хотела возразить О-ха, но О-миц перебила ее:

— О-ха, давай рассказывай о своих родителях!

— Ну, что тебе еще рассказать? Мать моя погибала под гусеницами трактора — он переехал ее, когда она спала в поле. Это вышло случайно, фермер не собирался ее убивать. Вскоре после этого отец куда-то ушел, и больше я его не видела. Все, больше рассказывать нечего.

— Что до моих родителей, — начал Камио, — то они были огромные...

— Ты ври, да не завирайся, — поспешила остудить его пыл О-ха.

Камио, казалось, смутился.

— То есть я хотел сказать — они были не особенно огромные лисы, — поправился он. — Да, они были не столь высоки, как дубы. Мех моей матери уступал в яркости закату, что полыхает на вечернем небе. Отец мой не наводил трепета на окрестных медведей и не перепрыгивал через горные ущелья и реки, грохочущие по камням...

Тут О-ха, которая раскусила его хитрость, предостерегающе кашлянула, и Камио осекся.

— В общем, мех на их спинах серебрился, как у меня и как, вполне возможно, будет серебриться у вас, дети мои.

— А почему у О-ха нет серебристых шерстинок? — поинтересовался А-кам.

— У нее они есть, только разглядеть их труднее. Ведь мех ее намного светлее, чем мой. Вот отец мой был черным лисом, и серебристые шерстинки в его шубе так и сверкали.

— Камио! — с укором воскликнула О-ха. — Разве бывают черные лисы?

— Да, бывают! — возмутился Камио. — Мать моя была рыжей лисицей, а отец — самым настоящим черным лисом. И это чистая правда. Поэтому мех у меня такой темный. Беда с вами, лисицами-с и д у х а м и, дальше своей норы ничего не видите и не знаете. Да будет тебе известно, на свете есть разные лисы: лисы с огромными вислыми ушами, арктические лисы — белые как снег, вроде нашего А-сака, хотя он и не арктический лис. А еще есть пустынные лисы, ну и всякие... Только, врать не буду, из всех мы самые лучшие.

— Правда? — насмешливо спросила О-ха, которая в глубине души была потрясена познаниями мужа.

— Конечно правда, — ответил Камио, то ли не уловив насмешки, то ли решив пропустить ее мимо ушей. — А кое-где на свете, если хотите знать, еще сохранились волки. У меня на родине, например. Людям не удалось уничтожить их полностью.

— И ты хочешь сказать, что сам видел волков?

— Ну не то чтобы видел, но разговоров о них ходило много. Но я, разумеется, и сам видел волков — в зоопарке, — торжествующе заключил лис, и О-ха пришлось проглотить свое очередное ироническое замечание.

— А что такое «зоопарк»? — полюбопытствовал А-кам, одновременно пытаясь схватить зубами хвостик О-миц.

— Место, где люди запирают зверей в клетках и держат их там, пока те не умрут. — При одном воспоминании Камио содрогнулся.

Ночью, когда лисята уснули, О-ха теснее прижалась к Камио и прошептала:

— Как хорошо.

— Что хорошо?

— Нам хорошо. Мне хорошо с тобой.

Незаметно для лисицы в ней что-то изменилось: не то чтобы образ А-хо потускнел в ее воспоминаниях, но он отступил в невозвратное прошлое. Теперь она была рада, что рядом с ней Камио, что именно он — отец ее детенышей. Как она ошибалась, что не доверяла ему! Он оказался прекрасным мужем и заботливым отцом. И теперь она сочла своим долгом сообщить ему об этом.

Камио выслушал в напряженном молчании, и О-ха решила сменить тему.

— Меня так тревожит А-сак, — заметила она. — Боюсь, когда он вырастет, его задразнят. Слишком он отличается от всех остальных лис.

Камио фыркнул, словно борясь с неловкостью.

— Нам незачем себя обманывать, О-ха, — наконец сказал он. — Сыну нашему в жизни придется туго. Белая шкура издалека видна врагам, да и свои, лисы, наверняка ему проходу не дадут. Ничего, поживем — увидим. Может, все и обойдется. А-сак не робкого десятка. Он хоть и мал, а уже видать, что с характером. Как знать, может, он обернет в свою пользу то, что он не такой, как все.

— Но каким образом?

— Пока не знаю. Но он не из тех, кто легко сдается. Есть в нем какая-то уверенность или, лучше сказать, твердость духа. В общем, я говорю, поживем — увидим.

Что-то в голосе мужа заставило О-ха насторожиться.

— По-моему, ты темнишь. Что ты хотел сказать?

— Ты только не расстраивайся, но знаешь, временами он здорово напоминает мне покойного А-конкона. Наш сын тоже смолоду обо всем задумывается и...

— Ох, нет, замолчи! — вскинулась О-ха. — Чтобы мой сын стал чокнутым философом! Я этого не допущу.

— Это не в твоих силах. И признай, у А-конкона было немало хорошего. Спору нет, порой он казался малость чокнутым, и зауми у него было много, но... Ладно, оставим этот разговор. Все образуется.

Они смолкли, но О-ха еще долго не могла уснуть. Она размышляла о своих детях, о том, как им помочь, уберечь от всех испытаний и опасностей, что готовит им жизнь. Как бы ей хотелось, чтобы они всегда оставались такими, как сейчас, — счастливыми и беззаботными, чтобы все горести и беды обошли их стороной.

Несбыточная мечта всех матерей.

Наступила пора, когда Ласкай теснил Оттепляя. Лисята к тому времени приобрели уже немало охотничьих навыков. Иногда они сами приносили домой добычу, как правило жуков и улиток, и ужасно гордились своими трофеями. К тому же они овладели наукой опустошения мусорных бачков и, проголодавшись, отправлялись на промысел в окрестности свалки.

Камио и О-ха чувствовали себя все более сплоченными и неразделимыми. О-ха теперь казалось невероятным, что когда-то рядом не было этого лиса, с его острым умом и мягкой речью, что во сне она не ощущала близости его теплого тела. Мысли ее часто возвращались к нему, благодарные мысли, проникнутые теплом и заботой. Больше всего она ценила в нем надежность и с удивлением вспоминала, что при первой встрече он показался ей ветреным и легкомысленным. Теперь она не сомневалась: что бы ни случилось — Камио встанет за нее и лисят горой. Он предан ей всем сердцем, и она может быть спокойна — он не станет бегать за другими лисицами, как это нередко делают лисы. Если на нее и детенышей будет надвигаться колонна тяжелых машин, Камио грудью преградит им путь. Если судьба разлучит их с Камио, остаток дней своих он проведет в поисках. Для того чтобы вновь обрести ее, О-ха, Камио преодолеет моря и горы. Если ее настигнет неизлечимый недуг, Камио не оставит ее до самой смерти.

До чего же ей повезло с мужьями, порой размышляла про себя О-ха, жизнь свела ее с двумя лисами, готовыми умереть за нее.

Что до детенышей, то из них лишь один А-кам не доставлял родителям беспокойства. Правда, особым умом лисенок не блистал, но разве это недостаток? Конечно, среди их племени есть хитроумные, изобретательные лисы, которые, что ни день, выдумывают новые уловки и увертки, но большинство прекрасно обходится знаниями и умениями, переданными по наследству. А родители уже научили А-кама, так же как и двух других лисят, всему, что знали сами.

Разумеется, А-кам тоже был далек от совершенства — порой он казался чересчур ленивым и флегматичным, порой забывал об осторожности, затевая безрассудные проделки. Но он был лишен странностей А-сака и упрямства О-миц. Из всех троих этот игривый, веселый лисенок обладал самым покладистым и добродушным характером. Если А-каму надоедало играть, гоняться за бабочками и выслеживать жуков, он растягивался на солнышке и блаженствовал, приветливо взирая на окружающий мир. У матери А-кам был любимчиком — она видела в нем родственную душу. Отец же считал его немного туповатым. Лисенок, вероятно, догадывался об этом и ужасно хотел произвести на отца впечатление. Он частенько под великим секретом сообщал брату и сестре, что кое-что задумал и скоро совершит такое... Тогда все лисы в округе заговорят о нем с восторгом, а Камио просто рот раскроет. Как-то раз эти хвастливые байки достигли ушей О-ха и заставили ее насторожиться. Однако, поразмыслив, она решила, что не стоит принимать всерьез детскую болтовню. И все же, подумала она, надо поговорить с Камио, пусть убедит сына, что и так уважает его и в бесшабашных выходках нет нужды.

Однажды на свалку забрел кот, здоровенный забияка, черный с белыми пятнами. Его потрепанная морда напоминала сплющенную консервную банку. Заметив чужака, А-кам решил — вот он, долгожданный случай стяжать славу. Лисенок недавно освоил новый охотничий прием, бег кругами, и теперь он вообразил, что сможет без опаски носиться вокруг старого жирного зверя, на вид такого неуклюжего и неповоротливого.

— Сейчас Камио узнает, что недаром меня учил, — заявил А-кам брату и сестре. — Этому проходимцу не поздоровится.

А-сак глубокомысленно покачал белой головой:

— Смотри, А-кам! По-моему, не поздоровится как раз тебе.

— Не суйся к этому коту, А-кам, — завизжала О-миц. — А-сак, останови его.

— Интересно — как? — возразил А-сак. — И что я, в конце