политики и технократы в постиндустриальном обществе 1 страница

 

Все разумное действительно, все действительное разум­но”, — гласит известное изречение Г.Гегеля. Он не имел в виду, что существующее действительно. Как посткантианский философ, он соглашался с предположением, что эмпирическая реальность пребывает в постоянном изменении и что знание достигается только путем использования априорных категорий, необходимых для его организации. Таким образом, “действительное” представляет собой лишь базу для понятий, при­дающую смысл запутанному пустословию настоящего. Для Г.Ге­геля реальность есть развертывание рациональности как рефлек­тивной активности познающего самого себя разума, давшей че­ловеку возрастающую власть над природой, историей и самим собой.

В фундаментальном смысле понятие рациональности служит также и основной опорой социологической теории. Для Э.Дюркгейма, как он утверждал в работе “О разделении общественного труда”, цивилизация имеет тенденцию становиться более рацио­нальной, что является следствием усиливающейся взаимозависи­мости в мире, а также синкретизма и секуляризации культуры, ведущих к уничтожению разобщенности. В трудах М.Вебера по­нятие рациональности заняло центральное место в социологии. В своих последних лекциях, прочитанных зимой 1919/20 годов, он указывал, что современная жизнь состоит из “рационального расчета, рациональной технологии, рационального права и, на­ряду с ними, рационалистической экономической этики, рацио­нального духа и рационализации в каждом аспекте жизни” 1. Дей­ствительно, как отмечает Т.Парсонс, “концепция закона нарас­тающей рациональности как общего момента, присущего актив-

 

1.Weber M. General Economic History. L., n.d. P. 354.

 

ным системам... является фундаментальным обобщением, вытекающим из работы М.Вебера”. И, рисуя занятную параллель (воз­можно, пророческую?), Т.Парсонс в заключение пишет: “Рацио­нальность играет в отношении активных систем роль, аналогич­ную той, какую энтропия играет в физических системах”².

Эти теории рациональности уходят корнями в идеи XIX ве­ка об отношении человека к природе и обществу и представля­ют собой развитие концепций прогресса, возникших в конце XVIII столетия. Какими бы ни были их философские оттенки, эти теории подучили практическое воплощение в развитии про­мышленности и в войнах. Развитие каждого сформировавшего­ся индустриального общества и возникновение общества постин­дустриального зависят от распространения определенных от­тенков рациональности. Однако нас интересует сейчас то пред­ставление о рациональности, которое возникло в настоящее вре­мя, и я попытаюсь проследить, как технократия.— порождение этих представлений — связана с политикой³.

ПАРАДИГМА

Более полутораста дет назад человек блестящего ума, маниакаль­но увлеченный технократией, Клод Анри де Рувруа, граф де Сен-Симон (“последний джентльмен и первый социалист” во Фран­ции), популяризировал слово “индустриализм” для обозначения им возникающего общества, в котором богатство должно соз­даваться путем производства с использованием машинной тех­ники, а не захватываться в результате грабежей и войн. Фран­цузская революция, положившая конец феодализму, по словам А. де Сен-Симона, могла бы возвестить приход индустриального общества, но не сделала этого, так как ею воспользовались мета­физики, законники и софисты, то есть люди, склонные к абст­рактным лозунгам. По мнению А. де Сен-Симона, необходи­мо было воспитать “новых людей” — инженеров, строите­лей, плановиков, — которые обеспечили бы необходимое руко-

² Parsons Т. The Structure of Social Action. N.Y., 1937. P. 752.

³ Напряженность, существующая между технократией и культурой, в рав­ной мере является одной из основных проблем современного общества.

водство. А поскольку такие лидеры требуют особого воодушевле­ния, А. де Сен-Симон незадолго до смерти поручил композито­ру Руже де Аилю, создавшему “Марсельезу”, написать новую, “Промышленную Марсельезу”. Премьера этой “Chant des Indu-striels”, как она была названа, состоялась в 1821 году, на откры­тии А. де Сен-Симоном и его другом, мануфактуристом Терно, новой текстильной фабрики в Сент-Уэне⁴.

Можно относиться к делам А. де Сен-Симона и его посдедователей как к курьезу, но, поскольку он в некотором смысле был отцом технократии, мы можем воспользоваться его стилем для описания постиндустриального общества и его технократичес­ких основ.

Сейчас мы находимся на начальных этапах постиндустриаль­ного общества. Мы стали первой в мировой истории страной, в которой более половины работающего населения не занято не­посредственно производством продуктов питания, одежды, жи­лья, автомобилей и других материальных благ.

Изменился и характер труда. В докладе, прочитанном в Кем­бриджском реформаторском клубе в 1873 году, великий эконо­мист неоклассического направления А.Маршалл выдвинул воп-

⁴ Этот эпизод носит несколько комический характер, особенно если иметь в и иду, что многие приверженцы графа создали новый религиозный культ сен-(имонизма для канонизации его учений. (В монастырском замке, где уединя­лись последователи [новой религии], они носили одежды с застежками на спи­не, чтобы в духе социализма каждый, одеваясь, был вынужден обращаться за помощью к другому; так педагогика подкреплялась ритуалом.) Между тем мно­гие из этих последовательных приверженцев А. де Сен-Симона оказались в чис­ле людей, в середине XIX века перекроивших индустриальную карту Европы.

Достаточно сказать, — писал профессор Ф.Маркхэм, — “что сен-симонисты были основной силой, поддерживавшей широкую экономическую экспансию Второй империи, в особенности в развитии банков и железных дорог”. Анфан-тен, самый эксцентричный из них, создал общество, проектировавшее Суэцкий канал. Бывшие сен-симонисты построили множество железных дорог — в Авст­рии, России и Испании. Братья Эмиль и Исаак Перейра, содействовавшие стро­ительству первой французской железной дороги от Парижа до Сен-Жермена, основали первый во Франции индустриальный инвестиционный банк, “Credit inobilier”, а также крупную судоходную компанию Compagnie General Transatlan-tique (сегодня эксплуатирующую такие суда, как “Франция” и “Фландрия”), которая дала первым своим кораблям имена известных сен-симонистов, вклю­чая и имя самого А. де Сен-Симона, присвоенное судну водоизмещением в 1987 тонн. Подробнее см.: Markham F.M.H. Henri Comte de Saint-Simon: Selected Writings. Oxford, 1952.

рос, отразившийся в самом названии его работы “Будущее тру­дящихся классов”. “Вопрос, — говорил он, — заключается не в том, будут ли в конечном итоге все люди равны — этого, безус­ловно, не будет, — а в том, может ли прогресс неуклонно, хоть и медленно, продолжаться до тех пор, пока, по крайней мере в про­фессиональном смысле, каждый человек не станет джентльменом”. И сам отвечал: “Да, может, и это станет реальностью”.

Маршаддовское определение джентльмена — в более широ­ком, нетрадиционном, смысле — предполагало, что тяжелый, из нуряющий труд, опустошающий душу, должен исчезнуть, а рабо­тающий человек начнет ценить образование и досуг. Не вдаваясь в качественную оценку современной культуры, ясно, что ответ на поставленный А.Маршадлом вопрос вот-вот будет найден. Происходит сокращение класса, занимающегося ручным и не­квалифицированным трудом, тогда как на другом полюсе соци­альной стратификации класс интеллектуальных работников ста­новится доминирующим.

Определяя новую, зарождающуюся социальную систему, важно не только исследовать явные социальные тенденции, такие, как отход от ручного труда иди возникновение новых общественных отношений; важнее определить характер новой системы. Наибо­лее значимым для постиндустриального общества становится не переход от собственности или политических критериев к знанию как фундаменту новой власти, а изменение характера самих зна­ний. Для нового общества становятся характерными доминиру­ющая роль теоретических знаний, господство теории над эмпи­ризмом и кодификация знаний в абстрактные системы символов, которые могут быть применены ко множеству самых различных ситуаций. Сейчас каждое общество живет нововведениями и ро­стом, и их основой являются именно теоретические знания. С прогрессирующим совершенствованием компьютерного модели­рования различных процессов — моделирования экономических систем, общественного поведения или различных вариантов раз­решения проблем — перед нами впервые открылись возможнос­ти широкомасштабных “контролируемых экспериментов” в об­щественных науках. Они, в свою очередь, позволят планировать альтернативные перспективы в различных областях, значительно расширяя тем самым пределы определения и контроля обстоя­тельств, оказывающих влияние на нашу жизнь. И так же, как в

течение последних ста лет коммерческое предприятие играло роль ключевого института, в силу его места в организации массового производства товаров, в ближайшие сто лет ее будет играть уни-нерситет (иди какая-то иная форма института знаний) вслед­ствие его функции источника инноваций и знаний.

Если в предыдущем столетии господствующими фигурами были предприниматели, бизнесмены и промышленные руково­дители, то “новыми людьми” оказываются ученые, математики, экономисты и создатели новой интеллектуальной технологии. Это не значит, что большинство людей станут учеными, инже­нерами, техниками или интеллектуалами; и сегодня большин­ство не представлено бизнесменами, хотя можно утверждать, что мы живем в период “цивилизации бизнеса”. Основные цен­ности общества фокусируются сейчас на институтах предпри­нимательства; крупнейшие прибыли достигаются в сфере биз­неса, а власть находится в руках сообщества деловых людей, хотя в какой-то мере и делится в рамках предприятия с профсо­юзами, а в обществе регулируется на основе определенных по­литических установлений. Однако в основном решения, влияю­щие на повседневную жизнь граждан, — характер имеющейся работы, расположение предприятий, решения об инвестициях в производство новых товаров, распределение налогообложения, профессиональную мобильность — принимаются бизнесмена­ми, а в последнее время и правительством, уделяющим основное внимание благополучию предпринимателей.

В постиндустриальном обществе решения в области произ­водства и предпринимательства будут инициироваться и опреде­ляться другими общественными силами; важнейшие решения от­носительно экономического роста и его сбалансированности бу­дут приниматься правительством, но базироваться на финанси­руемых им исследованиях и разработках, на сравнительном ана­лизе издержек и эффективности, издержек и прибылей; вслед­ствие сложной взаимосвязи результатов принимаемых решений они будут все в большей мере носить технический характер. Ос­новное внимание общества будет сосредоточено на заботливом отношении к таланту, расширении сети общеобразовательных и интеллектуальных учреждений; не только лучшие таланты, но и весь комплекс престижа и статуса оказывается порождаемым интеллектуальными и научными сообществами.

 

МАШИНА ВРЕМЕНИ

Наблюдать формирование новых институций с самого начала, de novo, удавалось исключительно редко. Социальные изменения были неоднозначными и медленными. Адаптация шла постепен­но и противоречиво, распространение [нововведений] остава­лось сложным. Тридцать пять лет назад, размышляя об истории, Поль Валери, этот типичнейший из французских литераторов, писал: “Нет ничего легче, чем отмечать отсутствие в книгах по истории важнейших явлений, которые прошли незамеченными вследствие своей медленной эволюции. Они не были отмечены

историками потому, что не нашли яркого документированного отражения...

Событие, которое протекает больше столетия, нельзя отыс­кать ни в одном документе или коллекции мемуаров... Так было с открытием электричества и покорением им мира. События тако­го рода, не имеющие равных в истории человечества, проявляют­ся в ней менее заметно, чем некоторые более зрелищные проис­шествия, которые, помимо всего прочего, соответствуют тому, о чем обычно повествует традиционная история. Электричество во времена Наполеона имело не большее значение, чем во времена Тиберия, и могло быть приписано христианству. Между тем се­годня становится все более очевидным, что завоевание мира элек­тричеством чревато большими последствиями и более способно изменить жизнь в ближайшем будущем, чем все так называемые “политические” события, происшедшие со времен Ампера до на­ших дней”⁵.

Сейчас мы не только пытаемся определить процессы перемен (даже если установить их точную дату невозможно), но и уско­ряем “машину времени”, чтобы радикально сократить сроки между зарождением перемен и их претворением в жизнь.

Пожалуй, самое важное социальное изменение нашего време­ни — это процесс непосредственного и сознательного изобрета­тельства. Сейчас люди пытаются предвидеть изменения, опреде­лять их направление и воздействие, брать их под свой контроль и даже вести их к заранее определенным целям. “Трансформация общества” больше не звучит как абстрактная фраза, а представляля-

⁹ Valery P. Reflections on the World Today. N.Y., 1948. P. 16.

 

ют собой процесс, в котором правительства участвуют активно и на вполне сознательной основе. Индустриализация Японии древ­ним классом самураев представляла собой действие, направленное на перестройку аграрной экономики сверху, и прошла успешно благодаря дисциплинированному характеру общественных отно­шений, отличавшему общество в период, последовавший за рес­таврацией Мэйдзи. Необычайные преобразования в Советском Союзе, более жестокие и более сжатые во времени, чем все изме­нения, когда-либо совершавшиеся в истории, проводились по кон­кретным планам, в которых перемещения населения, как и про­мышленные задачи, были заложены в социальные схемы. Разруше­ние колониальной системы после окончания второй мировой вой­ны привело к возникновению почти пятидесяти новых государств, и многие из них оказались абстрактными приверженцами идеи “социализма”, прокламирующей создание новых индустриальных и урбанизированных экономик в качестве основной задачи новых элит. В старых западных обществах мы наблюдаем развитие пла­нирования в более дифференцированных формах, будь то целевые планы, индикативное планирование, первоначальные инвестиции или просто экономический рост и полная занятость.

ГОДЫ РОЖДЕНИЯ

Было бы безрассудно пытаться точно датировать социальные процессы (с помощью каких критериев можно определить, когда капитализм сменил феодализм, хотя бы в экономической сфе­ре?), но наше представление о времени, которое само по себе есть один из аспектов модернити, вынуждает нас искать какие-то символические точки, которые могли бы ознаменовать воз­никновение нового общественного сознания. А.Уайтхед.однаж­ды заметил, что девятнадцатое столетие закончилось к 1880-м годам, а 1870-е годы были последним десятилетием его расцвета, Можно также считать, что период с 1880 по 1945 год был перио­дом взрывного развития западных идеологий; и кульминацией его стали кошмары фашизма и коммунизма, породивших нового

Левиафана.

Период, наступивший после окончания второй мировой вой­ны, породил новое осознание времени и социальных перемен.

Вполне можно считать, что 1945—1950 годы символически были годами рождения постиндустриального общества.

Вначале превращение материи в уничтожающую энергию в результате создания в 1945 году атомной бомбы отчетливо пока­зало миру силу науки⁶. При этом появились также возможности использования ядерной энергии на благо человека. В 1946 году на государственном испытательном полигоне в Абердине (штат Мэриленд) был создан первый клавишный компьютер ЭНИАК, за ним вскоре последовали МАНИАК и ДЖОННИАК и в тече­ние следующего десятилетия еще десять тысяч других. Никогда в истории изобретений ни одно новое открытие не утверждалось с такой быстротой и не находило такого широкого применения, как компьютер. В 1947 году Н.Винер опубликовал свою “Кибер­нетику”, где изложил принципы действия саморегулирующихся механизмов и самоналаживающихся систем. Если атомная бомба доказала могущество чистой физики, то сочетание компьютера и кибернетики открыло путь новой “общественной физике” — ком­плексу технических средств, позволяющему, при помощи конт­роля и теории коммуникаций, создать tableau entiere для выра­ботки решений и осуществления точного выбора.

⁶ Сравните родь науки во второй мировой войне с ее значением в первой. В журнале “Modern Science and Modern Man” Дж.Б.Конант, который, до того как стать известным просветителем, был выдающимся химиком, рассказывает, как после вступления Соединенных Штатов в первую мировую войну член Амери­канского химического общества предложил правительству в лице Н.Д.Бейкера, который был тогда военным министром, услуги специалистов-химиков. Его по­благодарили и просили прийти на следующий день, когда его и известили о том, что в подобных услугах нет нужды, так как в военном министерстве один хи­мик уже имеется.

Когда президент В.Вильсон создал консультативный совет военно-морско­го флота, возглавлявшийся Т.Эдисоном, это решение получило широкую под­держку, поскольку было воспринято как привлечение лучших научных умов к решению проблем флота. Единственный физик в совете обязан своим назначе­нием тому обстоятельству, что Т.Эдисон, подбирая сотрудников, сказал прези­денту: “Нам бы следовало иметь в составе совета математика на случай, если придется что-нибудь рассчитать”. На самом деле, как указывает Р.Т.Бердж (см.: Birge R.T. Physics and Physicists of the Past Fifty Years // Physics Today. 1956), во время первой мировой войны не было специальности физика; если воору­женным силам нужен был физик, что случалось очень редко, его нанимали на ставку химика.

 

В те годы были заложены основы взаимоотношений прави­тельства и науки, что ознаменовалось созданием Комиссии по атомной энергии и Национального научного фонда. С помощью дтих организаций были заключены соглашения об огромных пра­вительственных ассигнованиях на научные исследования и раз­работки, а также созданы крупные лаборатории и исследователь­ские комплексы, принявшие новые социальные формы — уни­верситетских отделений, некоммерческих корпораций, универси­тетских консорциумов и т.п.

Если обратиться от сенсационных перемен в науке к прозаи­ческой области политической экономии, можно увидеть, что в то же время, с 1945 по 1950 год, возникли новые виды технологии и появились новые цели. В 1945 году впервые было применено по­нятие валового национального продукта, ставшее основным ору­дием макроэкономического анализа. В 1946 году Конгресс при­нял закон о полной занятости, в соответствии с которым был создан Комитет экономических советников и было установлено, как приоритет национальной политики, что каждый человек име­ет право на труд и общество ответственно за обеспечение пол­ной занятости. К 1950 году В.Леонтьев разработал свои таблицы “затраты-выпуск”, легшие в основу всего экономического плани­рования. Математики и экономисты в корпорации РЭНД, так же, как Дж.Данциг, разработали технику линейного и динамич­ного программирования, дав нам последовательную технологию в принятии производственных решений. Технические стороны экономической теории и общественная политика тесно перепле­лись между собой, особенно через Комитет экономических со­ветников при президенте.

Если выглянуть за пределы собственной страны, можно заме­тить, что в эти же годы появилась совершенно новая мировая система: образовался “третий мир” и возникло сложное отноше­ние бывших колониальных стран к когда-то имперским держа­вам; была признана идея развития — экономического, полити­ческого и социального; зародилось осознание того, что такие ус­ловные обозначения социальных систем, как капитализм и соци­ализм, могут быть составной частью более всеобъемлющих соци­альных процессов, определяемых как индустриализация и бюрок­ратизация, и даже того, что эти общества, как варианты индуст­риальных систем, могут в своих экономических аспектах объединиться, образуя некий новый тип централизованно-децентрали­зованной рыночно-пдановой системы.

И наконец, произошло, пожалуй, самое разительное измене­ние в моральном настрое — новая “ориентация на будущее”, распространившаяся во всех странах и социальных системах/ В том факте, что все общества впервые формируют схожие технологи­ческие основы своего функционирования, некоторые специалис­ты видят начало новой фазы всеобщей истории. Несомненно, экономические, политические и культурные различия между стра­нами еще настолько велики, что мы не можем ожидать возникно­вения единого мирового сообщества, по крайней мере в течение ближайшего столетия. Тем не менее заложены общие основы, в частности, в создании международных научных сообществ, и все чаще декларируются общие стремления. Единая линия воплоще­на в ориентации на будущее и в признании того, что люди имеют научные и технические возможности разумно и путем принятия коллективных решений контролировать изменения в своей жиз­ни. Однако такой сознательный контроль не означает наступле­ния “конца истории”, ухода от необходимости, которую Г.Гегель и К.Маркс видели в отношении человека к природе, но воз­никновение гораздо более сложных проблем, чем все ранее сто­явшие перед человечеством.

Все эти различные сферы деятельности базируются на рацио­нальности, планировании и предвидении — короче говоря, на том, что отличает технократическую эру. По-видимому, предви­дение А. де Сен-Симона начинает сбываться.

ТЕХНОКРАТИЧЕСКОЕ МИРОВОЗЗРЕНИЕ

Во Франции, где об идее технократии говорят больше, чем в ка­кой-либо другой стране, ее определяют как “политическую сис­тему, при которой решающее влияние принадлежит техническим специалистам в области администрирования и экономики”, а тех­нократом, в свою очередь, называют “человека, осуществляюще­го руководство по причине своей технической компетенции”⁷.

⁷ Dictionnaire alphabetique et analogique de la langue francaise. P., 1964; Grand Larousse Encyclopedique. P., 1964.

 

Однако технократический тип мышления, пусть это и несколь­ко парадоксально, есть нечто большее, чем просто вопрос техни­ки⁸. В своем акценте на логический, практический, технический, упорядоченный, четкий подход к задачам, к разрешению проблем, и своей основанности на расчетах, точности, измерениях и кон-цептуальности этот тип мышления противоположен традицион­ным и общепринятым религиозным, эстетическим и интуитив­ным его формам. Технократическое мышление имеет глубокие корни в ньютоновском мировосприятии и во взглядах писателей XVIII века, унаследовавших убеждения Ньютона, веривших, как Клеант в “Диалогах о естественной религии” Д.Юма, что автор Природы, вероятно, был в какой-то степени инженером, поскольку Природа есть механизм, и считавших даже, что вскоре рацио­нальный метод подчинит любую мысль своим законам⁹. Популя-

⁸ Понятие “технократия” было введено У.Г.Смитом, изобретателем и ин­женером из Беркди (Калифорния), в трех статьях, опубликованных в журнале “Industrial Management” в феврале, марте и мае 1919 года. Они были затем перепечатаны в виде брошюры, а позже наряду с еще девятью статьями, напи­санными для “Berkeley Gazette”, изданы отдельной книгой.

Слово это было подхвачено Г.Скоттом, бывшим одно время руководите­лем исследований для организации “Industrial Workers of the World” (IWW), и получило популярность в 1933—1934 годах, когда технократия быстро пре­вратилась в социальное движение, считавшееся панацеей против депрессии. Термин начал ассоциироваться с Г.Скоттом и тем самым, ретроспективно, с Т.Вебленом, который, после завершения своей работы “Инженеры и система цен”, некоторое время сотрудничал с ним в просветительной деятельности в Новой школе социальных исследований в 1919—1920 годы. Характерно, что, когда слово “технократия” получило благодаря Г.Скотту всеобщее призна­ние, оно было отвергнуто У.Г.Смитом, посчитавшим, что Г.Скотт смешал два понятия — технологию и автократию (“правление специалистов, не ответ­ственных ни перед кем”), тогда как в своем первоначальном смысле термин означал “правление людей, эффективное благодаря деятельности подчинен­ных им ученых и специалистов”.

Об истоках понятия см.: Smith W.H. Technocracy Explained by its Originator. San Francisco, 1933 и Frederick J.G. (Ed.) For and Against Technocracy: A Symposium. N.Y., 1933. О дискуссии об отношениях между Т.Вебленом и Г.Скот­том см. мое предисловие к изданию книги Т.Веблена “Инженеры и система цен” [Veil D. Veblen and the New Class // Veblen T. The Engineers and the Price

System. N.Y., 1965).

⁹ Следует, однако, отметить, что де ла Меттри, автор знаменитой книги “Человек-машина”, умер от переедания и подагры; он слишком хорошо загру­жал машину.

 

ризатор картезианства Бернар де Фонтенель усугубил жестокий конфликт с гуманистами (отразившийся в “Битве книг” Дж.Свифта), заявив: “Геометрический дух не так связан с геометрией, чтобы его нельзя было отделить и перенести в другие сферы. Произведения на темы морали, политики, критики, даже, пожалуй, риторики были бы более утонченными, если бы были напи­саны рукой геометра”¹⁰.

Самое исчерпывающее изложение этого мировосприятия было сделано неожиданным предтечей идеологии технократии, мате­матиком XIX века О.Курно, который более известен своим при­ложением математических методов к экономике, нежели труда­ми по истории. Но, рассматривая возникновение технологиче­ской цивилизации, О.Курно видел в нем общее историческое дви­жение от витального к рациональному. Он предвидел наступле­ние эры механизации, которая станет “постисторической”, по­скольку всеобщая рационализация обеспечит стабильность обще­ства, выступающую результатом разрушения инстинктов и стра­стей, а также совершенства управления. В эту эпоху история

¹⁰ В качестве одного из забытых моментов следует отметить, что Н.Винер через 13 дет после опубликования своей “Кибернетики” предостерегал чита­телей не против недостатков машины, но против ее возможных успехов. “Мы уже создали очень успешно работающие машины с низким типом логики и заданной моделью действия, — писал он. — Мы начинаем создавать машины второго логического уровня, на котором поведение самосовершенствуется с получением дополнительных знаний. При создании действующих машин пре­делы логики непредсказуемы, и поэтому небезопасно делать предположения о том точном уровне, до которого мозг оказывается властелином машины”. Но даже несмотря на то, что вполне разумная машина все еще далека, ближайшая проблема, по словам Н.Винера, заключается в том, что хотя машины не пре­восходят человеческий интеллект, они превосходят человека в исполнении заданий. “Мы видели, — отмечает он, — что одна из основных причин страш­ных последствий применения обучающих машин заключается в том, что ма­шина работает значительно быстрее человека и они не могут действовать вме­сте без серьезных затруднений. Это проблема того же рода, как и возникаю­щая тогда, когда два контрольных оператора с разными временными ритмами работают вместе, безотносительно к тому, кто из них действует быстрее, а кто медленнее” (см.: Wiener N. Some Moral and Technical Consequences of Automation // Science. May 1960). Машина может быть сконструирована так, чтобы абсорбировать поступающие в нее данные чуть быстрее, чем они могут

быть заложены, и мы можем не успеть выключить ее прежде, чем будет слиш­ком поздно.

 

Мало помалу будет вытеснена статистикой как средством изуче­ния ряда событий в жизни человечества".

Прогресс человека в направлении большей рациональности, несомненно, был главным вопросом для М.Вебера, но, по анало­гии со вторым законом термодинамики, он предвидел также и упадок системы. М.Вебер считал, что общества изменяются, ког­да происходит всплеск харизматической энергии, разрывающей путы старой традиционной оцепенелости, но в ходе “рутинизации харизмы” запас энергии исчерпывается, пока не остается лишь мертвый механизм, и, как писал М.Вебер об истощении протестантской этики и трансформации капитализма, руководи­тели системы становятся “сенсуалистами без духа, специалиста­ми без сердца, ничтожествами...”¹²

Именно в этой концепции рациональности, которая замеща­ет собой “разумность”, и заложен кризис технократической сис­темы. Полезность веры в Историю заключалась в том, что опре­деленный закон разума объявлялся действенным: история обла­дала либо телеологией, как было предопределено идеей спасения, либо какими-то внутренними силами, заключенными в челове­ческом творчестве. По Г.Гегелю, “искусство разума” заключа­лось в эволюции самосознания — завершении таинства “объек­тивации”, когда люди создавали вещи, идолов, божества, обще­ства “вне” самих себя, чтобы затем зачастую поклоняться им как фетишам, и в результате “человек ощущал себя в мире, им самим созданном”. Таким образом, конец Истории — преодоление при­роды и раздвоенности субъекта и объекта, разделяющего “я”, — становился началом свободы, импульсом индивидуального и со­циального действия, более не подчиняющегося никакому детер­минизму. Как бы метафоричны ни были эти ощущения — хотя они вполне реалистично отражали рабскую зависимость челове­ка прошлого, — они задавали определенные цеди в развитии ра­ционализма.

¹¹ Относительно О.Курно см.: Friedmann G. Les technocrates et la civilisation technicienne // Gurvitch G. (Ed.) Industrialisation et Technocratie. P., 1949.

¹² Наиболее исчерпывающее рассуждение о веберовском “законе возраста­ющей рациональности” можно найти в работе: Parsons Т. Structure of Social Action (фраза, содержащаяся в конце параграфа, взята из заключения М.Вебе­ра к его книге: Weber M. The Protestant Ethic. L., 1930. P. 182.