политики и технократы в постиндустриальном обществе 3 страница

Упрощенно эти модели могут быть представлены следующим образом:

Трудность анализа власти в современном западном обществе заключается в том, что эти три системы сосуществуют, частично совпадают и взаимно проникают друг в друга. Хотя семья и те­ряет значение как экономическая единица, в частности в резуль­тате распада семейных фирм и семейного капитализма, фамиль­ная принадлежность все же служит определенным импульсом для обеспечения члену семьи некоторых преимуществ (в создании финансовых, культурных и личных связей). Этнические группы, доступ которых к занятию определенного экономического поло­жения зачастую был заблокирован, прибегают к политическим средствам для достижения привилегий и благосостояния. А тех­нические знания в постиндустриальном обществе все более ста­новятся основным показателем компетентности в конкуренции за достижение должности и положения. Сын может сменить отца на посту главы фирмы, но без его умения руководить предприя­тием компания может не выдержать конкуренции с корпорация­ми, руководимыми профессионалами. Правда, владелец фирмы иди политический деятель могут нанять специалистов и экспер­тов, но если они сами не будут обладать специальными знания­ми, их суждения могут оказаться ошибочными.

Возникновение новых элит, основанных на умениях и навы­ках, объясняется тем фактом, что в современном обществе зна­ния и планирование — военное, экономическое, социальное — стали основными предпосылками всякой организационной дея­тельности. Представители этой новой технократической элиты с их техникой принятия решений (использованием системного анализа, линейного программирования и программирования бюд­жета) стали сейчас играть ведущую роль в формировании и ана­лизе мнений, от которых зависят политические предпочтения, если не само сохранение власти. Именно в этом широком смысле распространение образования, научно-исследовательской и ад­министративной деятельности и создало новую общность — тех­ническую и профессиональную интеллигенцию.

Хотя эти специалисты и не связаны определенными общими интересами, чтобы стать политическим классом, они все же имеют схожие черты. Прежде всего они являются порождением новой системы комплектования власти (точно так же, как собственность и наследование были сущностью старой системы). Нормы новой интеллигенции — нормы профессионализма — знаменуют отход от господствовавших до сих пор норм экономической выгоды, глав­ного в коммерческой цивилизации фактора. В высших кругах этой новой элиты, то есть научного сообщества, люди являются носите­лями существенно отличающихся друг от друга ценностей, кото­рые могли бы стать основой нового классового этоса.

Институт собственности также подвергается в настоящее вре­мя основательной ревизии. В течение последних нескольких сто­летий в западном обществе собственность, как охрана частных прав на богатство, была экономической основой индивидуализ­ма. Традиционно этот институт собственности, как писал Ч.Рейч из колледжа права Иельского университета, “охраняет беспо­койную границу, пролегающую между отдельным человеком и государством”. В современных условиях собственность претер­пела изменения по двум четко выраженным направлениям. Одно из них элементарно: индивидуальная собственность стала кор­поративной и контролируется теперь не владельцами, а управ­ляющими. Другое менее уловимо и более расплывчато — по­явился новый вид собственности, а с ним и новый тип юриди­ческих отношений. Говоря точнее, собственность сейчас состо­ит не только из реальных вещей (земель, владений, титулов), но также из претензий, субсидий и контрактов. Имущественные отношения существуют не только между отдельными людьми,, но и между индивидами и государством. Как отмечает Ч.Рейч, “ценности, распределяемые правительством, имеют разные фор­мы, но все они отличаются одной общей особенностью. Все они постепенно заменяют традиционные формы богатства— фор­мы, которые принято считать частной собственностью. Соци­альное страхование замещает сбережения, государственный до­говор заменяет владельцу фирмы его клиентов и их лояльность... Все большее число американцев живет на субсидии, предостав­ляемые государством на определенных условиях, и их получате­ли подчиняются требованиям, отражающим "общественный ин­терес" ”¹⁶.

В то время как многие формы этой “новой собственности” представляют собой прямые субсидии (фермерам, корпорациям и университетам) иди договоры на получение товаров иди услуг (с промышленными предприятиями и университетами), преоблада­ющая форма требований — это требования со стороны отдельных лиц (социального страхования, медицинской помощи, пособия на приобретение жилища). Такая форма является следствием нового содержания социальных прав: требований, предъявляемых обще­ственным органам, относительно равенства. Эти требования, в свою очередь проистекают от узаконенной возможности для отдельных лиц пользоваться социальными благами. Самым же важным тре-

¹⁶ Reich СЬ. The New Property // The Public Interest. Spring 1966. P. 57.

 

бованием является абсолютная доступность образования в преде­лах индивидуальных возможностей и таланта.

Результатом всего этого становится расширение сферы вла­сти и в то же время усложнение способов принятия решений. Внутренний политический процесс, начало которому было по­ложено “Новым курсом”, в сущности представлял собой расши­рение “брокерской” системы — системы политических сделок между частями сообщества, — хотя теперь в игре имеется мно­го участников. Но в политическом процессе появилось и иное измерение, предоставляющее технократам новую роль. Вопро­сы внешней политики не являются отражением внутренних по­литических сил, они служат общенациональным интересам, ох­ватывающим и стратегические решения, основанные на опреде­лении силы и намерений противника. Поскольку основным по­литическим решением было противодействие коммунистической мощи, многие технические вопросы, основанные на военной технологии и стратегических расчетах, приобрели огромное зна­чение в разработке соответствующей политической линии. Пос­ледовала даже перекройка экономической карты Соединенных Штатов, причем важнейшую роль приобрели Техас и Калифор­ния с их электронными и авиакосмическими предприятиями. В подобных случаях потребности определялись технологией и стра­тегией, и лишь затем деловые и местные политические круги имели возможность попытаться приспособить принимавшиеся на федеральном уровне решения для защиты своих собственных экономических интересов.

Во всех этих процессах техническая интеллигенция занимает двойственную позицию. В той мере, в какой она заинтересована в исследованиях и сохранении своего положения в университетах, она становится новой общностью, как стали таковой и военные круги, ибо никогда прежде Соединенные Штаты не имели посто­янного военного ведомства, требующего денег и помощи для на­уки, исследовательской деятельности и развития. Таким образом, интеллигенция выступает, как и другие группы, претендентом на общественную поддержку (хотя ее влияние ощущается скорее в бюрократическом и административном лабиринте, чем в системе выборов и массовом давлении). В то же время специалисты пред­ставляют незаменимый административный персонал для руково­дителей политических ведомств и их приверженцев.

 

АРЕНА ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ

В то время как влияние отдельных классов может меняться, сущ­ность политической системы как сферы противостояния различ­ных интересов не меняется никогда. В ближайшие несколько де­сятилетий политическая арена приобретет большее значение, чем что бы то ни было, по двум основным причинам, упоминавшимся мною в предыдущих главах: мы впервые стали национальным обществом, в котором ключевые решения, затрагивающие одно­временно все элементы социального целого (от внешней полити­ки до финансовой), принимаются правительством, а не зависят от рынка; кроме того, мы стали коммунальным обществом, в ко­тором многие группы стремятся утвердить свои социальные пра­ва, свои требования к обществу через политический порядок.

В национальном обществе все больше и больше проектов (будь. то борьба с загрязнениями или реорганизация городов) должно осуществляться посредством групповых иди коммунальных ин­струментов. В тесно переплетенном обществе все больше реше­ний приходится принимать с помощью политических мер и о. помощью планирования. Но, как ни парадоксально, оба эти механизма обостряют социальные противоречия. Планирование нацелено на конкретные, требующие решений вопросы, в отли­чие от обезличенной и всеобщей роли рынка, и, таким образом, становится тем видимым центром, к которому могут быть обра­щены требования. Коммунальные методы — стремление превра­тить разногласия по поводу индивидуальных личных предпочтем ний в вопрос общественного выбора — неизбежно усиливают остроту конфликта ценностей. Нужно ли нам при лимитирован­ном числе мест равное образование для чернокожих за счет, пред­положим, мест для других студентов? Нужно ли нам сохранить лес, где растет красное дерево, вместо того, чтобы построить предприятие, выгодное для местного сообщества? Примиримся ли с шумом моторов в жилых районах, расположенных близ аэро­портов, или будем настаивать на снижении веса и полезной на­грузки самолетов с вытекающим отсюда повышением расходов для промышленности и пассажиров? Следует ли проложить но­вую дорогу через старый жилой район иди провести ее в обход, увеличив при этом общие издержки? Все подобные вопросы и еще тысячи других не могут быть разрешены с помощью технических критериев; они неизбежно замкнуты на ценностные и политические проблемы.

В ближайшие десятилетия соотношение технических и поли­тических решений станет одной из основных проблем обществен­ной политики. Политическому деятелю, так же как политическим кругам, придется все глубже осваивать технический характер политики и учитывать усиление коллизий при принятии реше­ний по мере расширения систем. Как отмечал Р.Солоу, взгляды А.Смита могли быть всенародно понятыми, чего нельзя сказать об эконометрическом, например, исследовании различных про­грамм социальных инвестиций... А технической интеллигенции следует в рамках своей специальности научиться ставить под со­мнение часто не анализирующиеся понятия эффективности и ра­циональности.

В конечном итоге техническое мировоззрение неизбежно опе­режает политику. Надежды на рациональность — или, вернее, на ее особый тип — неизбежно исчезают. Говоря языком М.Вебера, может сохраняться Zweckrationalitaet — рациональность средств, взаимосвязанных с целями и, таким образом, взаимоприспосаб­ливающихся. Но это возможно только в тех случаях, когда цели четко определены и когда средства могут быть строго рассчита­ны в соответствии с ними¹⁷.

Политика в том смысле, как мы ее понимаем, всегда опережа­ет рациональное и часто идет с ним вразрез. Как известно, “ра­циональное” — это установившаяся общепринятая администра­тивная и упорядоченная процедура, отвечающая определенным правилам. В комплексном обществе многие аспекты жизни в боль­шинстве случаев соответствуют этим правилам. Отправляясь са­молетом или поездом в Вашингтон, никто не станет торговаться с авиационной или железнодорожной компанией о цене проезда, как это происходит при общении с таксистом где-нибудь в Вос­точном Средиземноморье. Но политика заключена в споре; в про­тивном случае она становится принуждением. В Вашингтоне спо­рят по поводу общественных привилегий, распределения денеж­ных средств, тягот налогообложения и т.п. Идея о существова­нии “общественного решения”, удовлетворяющего каждого, была

¹⁷ В веберовской терминологии существует рациональность двух видов — Wertrationalitaet и Zweckrationalitaet. Wertrationalitaet обосновывает то, поче­му те иди иные цели представляют ценность сами по себе, независимо от средств. Zweckrationalitaet обозначает рациональность функции.

 

опровергнута К.Эрроу, доказавшим в своей “теореме невозмож­ности”, что нет такого решения, которое могло бы соединить в себе запросы различных групп так же, как это может сделать один человек, принимая собственное решение. Таким образом, экономическая теория, отвергая функцию общественного благо­состояния, аналогичную упорядоченным принципам индивиду­альной полезности, подрывает применение рациональности к об­щественным решениям. Практически это ощущает любой поли­тический деятель. Таким образом, остается не рациональность как объективное определение общественных полезностей, а торг между людьми.

Что касается политики, то ясно, что имеют место выступле­ние со стороны общества против бюрократии и стремление к уча­стию — тема, нашедшая отражение в крылатой фразе “люди хо­тят иметь возможность воздействовать на решения, влияющие на их жизнь”. В значительной степени в постиндустриальном обществе революция участия есть одна из реакций на “профес­сионализацию” общества и учащающееся принятие решений тех­нократами. То, что в давние годы началось на фабриках благода­ря профсоюзам, теперь распространилось и на близкие к ним сферы, а в силу политизации социальных решений — и на уни­верситеты; в ближайшие десятилетия это проявится и в других сложных организациях. Старые бюрократические модели иерар­хически построенных централизованных организаций, функцио­нирующих при помощи интенсивного разделения труда, несом­ненно, будут заменены новыми формами.

И все же “демократия соучастия” является панацеей (какой изображают ее пропагандисты) не в большей степени, чем при­лагавшиеся полвека тому назад усилия по созданию политичес­ких механизмов плебисцита в виде референдума или права отзы­ва депутата. Несмотря на возмущение, вызываемое “демократи­ей соучастия”, лишь немногие ее сторонники пытались проду­мать до конца на самом элементарном уровне значение этих слов. Если отдельным людям надлежит влиять на решения, изменяю­щие их жизнь, то в соответствии с такими правилами сторонни­ки сегрегации на Юге имели бы право исключить чернокожих из учебных заведений; аналогично, можно ли позволить населению района наложить вето на план городского переустройства, кото­рый принимает во внимание потребности более широкой и пред­ставительной социальной группы? Однако по этому поводу можно возразить, что южные штаты — это не независимая единица, а часть государства, которой следует придерживаться мораль­ных норм более широкого сообщества; то же самое относится и к району. Короче говоря, демократия соучастия — это еще один путь постановки классических вопросов политической филосо­фии, а именно: кто и на каких правительственных уровнях дол­жен принимать решения, какого типа и на какую социальную группу они должны распространяться?

Концепция рациональной организации общества продолжает оставаться в тупике. Рациональность как средство, как набор способов эффективного распределения ресурсов выходит за рам­ки представлений ее создателей; рациональность как цель на­талкивается на нетерпимость политики — политики интересов и политики эмоций. Оказавшись перед этой двойнрй пропас­тью, сторонники рациональности — в частности плановики и инженеры — оказались в трудном положении: им приходится переосмыслить свое предназначение и осознать пределы своих возможностей. И все же само признание таковых уже является свидетельством мудрости.

Как писал Т.С.Элиот, начало находится в конце, и мы возвра­щаемся к вопросу, лежащему в основе всей политической фило­софии: какова та хорошая жизнь, к которой все стремятся? По­литика будущего — по крайней мере для тех, кто действует внут­ри общества, — будет не спорами между функциональными груп­пами с их экономическими интересами по поводу распределяе­мого национального продукта, а заботой о коммунальнэм обще­стве, в частности о малообеспеченных группах населения. Ос­новными проблемами станут внушение лидерам этоса ответствен­ности, обеспечение больших удобств, красоты и лучшего каче­ства жизни в устройстве наших городов, более дифференциро­ванной и интеллектуальной системы просвещения, совершенство­вания характера нашей культуры. Мы можем расходиться в воп­росах о путях достижения этих целей и распределения расходов. Но такие вопросы, возникающие из концепции общего блага, возвращают нас к классическим вопросам государственности. Так и должно быть.

 

ЭПИЛОГ

Повестка дня для будущего

 

1. КАК ИЗМЕНЯЮТСЯ СОЦИАЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ

Социальные системы изживают себя медленно. В 50-е годы XIX века К.Маркс думал, что “исторический революци­онный процесс” уже разрушает буржуазное общество и вплотную подводит Европу к социализму. Он боялся, что окон­чательный переворот произойдет раньше, чем он закончит свое великое обоснование этому в “Капитале”, и писал Ф.Энгельсу в конце 1857 года: “Я работаю, как бешеный, ночи напролет над подытоживанием своих экономических исследований, чтобы до потопа иметь ясность по крайней мере в основных вопросах” 1. Между тем, хотя в то время и отмирал еще более старый соци­альный строй, даже он просуществовал еще полвека после этих

1 В своей речи, произнесенной в 1856 году, он прибег к метафоре из области геологии: “Так называемые революции 1848 года были лишь мелкими эпизода­ми, незначительными трещинами и щелями в твердой коре европейского обще­ства. Но они вскрыли под ней бездну. Под поверхностью, казавшейся твердой, они обнаружили колышущийся океан, которому достаточно прийти в движе­ние, чтобы разбить на куски целые материки из твердых скал”. Также интерес­на мысль К.Маркса, развитая им в последующие годы, о том, что никакая соци­альная система не исчезает до тех пор, пока не будет исчерпан весь ее потенци­ал для развития, мысль, которую он выдвинул в противовес утопистам, левакам и политическим авантюристам, которые считали, что только “воля” способна привести к социальной революции. Речь 1856 года была произнесена на юбилее чартистской газеты “People's Paper” и напечатана в: Marx К. Selected Works. Vol. 2. Moscow, 1935. P. 427 (перевод этой цитаты приводится по: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. Т. 12. С. 3—5]; письмо к Ф.Энгельсу ци­тируется в редакторских примечаниях к изданию: The Correspondence of Marx and Engels. N.Y., 1936. P. 225-226 [перевод этой цитаты приводится по:

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. Т. 29. С. 185 ].

 

событий². В нашу эпоху сокращающегося социального времени мы забываем, что могущественные монархические системы про­существовали до 1918 года в Германии, России, Австро-Венгрии (что составляет значительную часть Центральной Европы) и Италии. В Англии же небольшая верхушка общества, члены ко­торой близко знают друг друга, все еще управляет страной. Ком­мунистическая революция родилась из пепла первой мировой войны, но этот большой пожар не столько уничтожил капита­лизм, сколько окончательно покончил с политическими пережит­ками феодализма.

Через девяносто лет после смерти К.Маркса капитализм все еще господствует в западном мире, в то время как, сколь это ни парадоксально, коммунистические движения пришли к власти в основном в аграрных и доиндустриальных государствах, в кото­рых “социалистическое планирование” стало в значительной мере альтернативным путем индустриализации. Таким образом, пред­сказание скорого краха капитализма является рискованным за­нятием, и, если исключить развал политической надстройки этой системы вследствие войны, социальные формы управленческого капитализма — корпоративные предприятия, частный механизм принятия инвестиционных решений, различия в привилегиях, базирующиеся на контроле над собственностью, — вероятнее всего, сохранятся еще в течение долгого времени.

Тем не менее функциональная основа системы изменяется и становятся заметными характерные черты нового общества. Ис­торические перемены происходят в двух важных направлениях. Первым является отношение экономической функции к другим основным социальным функциям. К.Маркс в своем взгляде на капиталистическое общество сделал акцент на классовой разделенности как источнике напряженности, на эксплуатации рабо-

² В мемуарах “Gesichter und Zeiten”, опубликованных за два года до своей смерти в 1935 году, немецкий граф и известный издатель Г.Кесслер, родивший­ся в 1868 году, возвращаясь к восьмидесятым годам, вспоминал о широко рас­пространенном чувстве того, что “некогда очень великая, старая, космополити­ческая, все еще по-прежнему аграрная и феодальная Европа, мир красивых женщин, галантных королей, династических связей, — Европа восемнадцатого столетия и Священного союза, постарела, стада немощной и медленно умирает; и что-то новое, молодое, пока невообразимое, должно появиться”. Цитируется по: The New Yorker. January 15, 1972.

чих экономической системой, и предсказал политический переворот и установление нового социального порядка в результате преодоления классового типа социума. В то же время Э.Дюркгейм, основываясь на теории индустриального общества, видел источник беззакония и разрушения социальной жизни в отсутствие механизмов, способных ограничить проявления самой эко­номической функции. Как он писал в 1890 году, “социальная функция не может существовать без моральной дисциплины. В противном случае ничего не остается, кроме индивидуальных аппетитов, а так как они по своей природе безграничны и нена­сытны, то в случае, когда над ними не существует контроля, они сами не в состоянии себя сдерживать. Именно вследствие этого происходит кризис, от которого страдают в настоящее время европейские общества. В течение двух веков экономичес­кая активность развивалась такими темпами, как никогда ранее. С периферийных позиций, которые она занимала прежде, третируемая верхами и оставленная низшим классам, она на наших глазах вышла на передовые рубежи. Перед ней отступа­ют на задний план военные, административные и религиозные функции. Аишь научные институты оспаривают ее приоритет, но даже наука вряд ли столь престижна в наши дни, кроме как в своем прикладном значении, и, следовательно, главным образом обслуживающая бизнес. Вот почему можно с известной долей уверенности сказать, что общество является (или имеет тенден­цию стать) индустриальным”³. Главная проблема подобного со­циума, таким образом, — не классовый конфликт, который ос­тавался побочным аспектом неограниченной конкуренции в сфере заработной платы, а нерегулируемый характер самой эко-

³ Durkheim E. Professional Ethics and Civic Morals. Glencoe (111.), 1958. P. 10-11. Эти лекции, не издававшиеся при жизни Э.Дюркгейма, впервые увидели свет в Турции (опубликованные Стамбульской шкодой права) и Франции (в издании Press Universitaires de France) в 1950 году. Сам курс был прочитан в Бордо в 1890 и 1900 годах и повторен в Сорбонне в 1904 и 1912 годах. Приведенная выше цитата в слегка сокращенном виде появилась в авторском предисловии ко второму изданию книги “Разделение труда”, которое вышло в свет в 1902 году под назва­нием “Quelque Remarques sur les Groupements Professionels” (cm: Durkheim E. The Division of Labor in Society. N.Y. 1933. P. 3). В последних двух строках цита­ты я использовал формулировку из предисловия к работе “Разделение труда”, поскольку она усиливает точность смысла слов Э.Дюркгейма.

 

номической функции, [имеющий место] даже тогда, когда наблюдается вмешательство государства. Решающим социальным изменением, происходящим в наше время, — обусловленным зависимостью людей от сложного xaf рактера экономических процессов, возникновением проблемы внешних побочных эффектов, а также необходимостью контроля за последствиями научно-технического прогресса, — стало под­чинение экономической функции политическому фактору. Фор­мы, которые примет этот процесс, будут варьироваться и опре­деляться историческими особенностями различных политических систем — централизованным государственным контролем, госу­дарственными корпорациями, децентрализованными предприя­тиями и центральной системой политических директив, смешан­ными государственными и частными предприятиями и т.п. Одни из них будут демократичными, другие — нет. Но главный факт очевиден: автономия экономики (и власти людей, которые ею управляют) приходит к концу; возникают новые, качественно отличные системы управления. Контроль над обществом пере­стает носить в основном экономический характер и становится преимущественно политическим.

Второй важнейший исторический сдвиг — отделение обще­ственной функции (или места человека в обществе, обычно зада­ваемого характером его занятий) от собственности. В западном обществе, особенно на капиталистической стадии развития, об­щественная функция могла быть трансформирована в собствен­ность (землю, машины, акции и т.д.), которая сберегалась как богатство и передавалась по наследству в целях создания преем­ственности прав — привилегий, которые постепенно оформи­лись в социальную систему. В новом обществе, которое форми­руется ныне, индивидуальная частная собственность теряет свое общественное предназначение (защиты труда в том смысле, как это понимал Дж.Локк, контроля иди управления производством, вознаграждения за риск) и сохраняется лишь как функция.

Автономность функции, иди техническая компетентность, была основой технократической теории А. де Сен-Симона. Она стала базой нравственного подхода выдающегося английского социа­листа и историка народного хозяйства Р.Г.Тауни. В своем авто­ритетном трактате “Стяжательское общество” он доказывает, что владение собственностью потеряло связь с моральным правом быть

основой вознаграждений и поэтому стало в меньшей степени критерием престижа иди социального положения, чем функцией, которую он определил “как активность, заключающую в себе и выражающую собой идею социальной цеди”⁴.

Р.Г.Тауни дает определение профессионализма, и если его теория верна, то сердце постиндустриального общества — это класс, который прежде всего является профессиональным клас­сом. Хотя границы, возникающие при определении статуса каж­дой группы, подвижны и зачастую расплывчаты, тем не менее ядро определяющих его элементов четко обозначено⁵. Профес­сия — это теоретически усвоенная (т.е. постигаемая) деятель­ность, и, таким образом, она предполагает процесс формальной подготовки, но в широком интеллектуальном контексте. При­надлежность к какой-либо профессии означает формальное или неформальное признание этого людьми или специальным офици­альным органом. При этом профессия содержит в себе норму социальной ответственности. Это не означает, что профессиона­лы более великодушные или идеалистически настроенные люди, но ожидаемая модель их поведения по сравнению с другими граж” данами предопределяется этикой их деятельности, которая, как правило, первична по отношению к этике эгоизма⁶. По этим при­чинам представление о профессионализме заключает в себе идею компетентности и авторитета технического и морального поряд-

⁴ Tawney R.H. The Acquisitive Society. N.Y., 1920. P. 8. См. в особенности главы шестую — “Функциональное общество” и десятую — “Положение работ­ника умственного труда”.

⁵ Классическое обсуждение этого вопроса можно найти в: Carr-Saunders A.M., Wilson P.A. The Professions. Oxford, 1933 (особенно в четвертой части “Профессионализм и общество будущего”); суммированное изложение кон­цепции — в статье: Parsons Т. Professions // The International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 12. N.Y., 1968. Ряд независимых дискуссий по вопросу о профессионализме освещен в: Wilensky H. The Professionalization of Everyone // American Journal of Sociology. Vol. 70. No. 2. September 1964 и Jackson J.A. (Ed.) The Professions and Professionalization. Cambridge (UK), 1970.

⁶ Можно сказать, что бизнес “подотчетен” потребителям через рынок, в то время как профессионал “подотчетен” своим руководителям в пределах про­фессиональной группы. Собственность ассоциируется с богатством, которой передается непосредственным юридическим образом; профессия определяется навыками, передающимися лишь опосредованно через культуру, которую могут унаследовать дети представителей класса профессионалов.

 

ка и предполагает, что профессионал имеет основания занять/ заметную позицию в иерархической структуре общества.

В шестой главе я уже останавливался на изменениях, которые претерпели классы и власть в индустриальном обществе. Исходи из этих посылок, можно попытаться оценить тенденции будуще­го развития. Если рассматривать социальную структуру постин­дустриального общества в двух отмеченных выше аспектах, мож­но сделать два вывода. Во-первых, основной класс в нарождаю­щемся социуме — это прежде всего класс профессионалов, вла­деющий знаниями, а не собственностью. Но, во-вторых, система руководства обществом определяется не передачей власти по на­следству, а политической системой, и вопрос о том, кто стоит у ее руководства, остается открытым,

СХЕМА

Социальная структура постиндустриального общества (американская модель)

I. Статусные группы: ось стратификации основывается на знании (горизонтальные структуры) А. Класс профессионалов — четыре сословия:

1. научное

2. технологическое (прикладные типы знания: инженерные, экономические, медицинские)

3. административное

4. культурологическое (художественная и религиозная

деятельность) Б. Техники и полупрофессионалы В. Служащие и торговые работники Г. Ремесленники и полуквалифицированные рабочие (“синие воротнички”)

II. Ситусные группы: сферы приложения профессиональной деятельности

(вертикальные структуры)

А. Экономические предприятия и коммерческие фирмы

Б. Правительство (юридическая и административная бюрократия)