политики и технократы в постиндустриальном обществе 2 страница

 

ВЕЩИ ДВИЖУТ ЛЮДЬМИ

А. де Сен-Симон имел о будущем обществе такое представление, что в глазах К.Маркса он выглядел утопистом. По его мнению, обществу предстояло стать научно-промышленной ассоциацией, которой должно быть присуще высокопроизводительное покорение природы и достижение максимально возможных благ для всех. Люди станут счастливыми, используя свои природные способно­сти. Однако идеальное индустриальное общество, безо всякого сомнения, не будет бесклассовым, так как каждый человек отли­чается от другого по своим возможностям и способностям. Но в отличие от искусственной разделенности прежних обществ со­циальная стратификация будет обусловлена фактическими спо­собностями людей, которые найдут счастье и свободу, занимаясь наиболее подходящим для них делом. Если каждый человек будет занимать свое естественное положение, все будут добровольно подчиняться руководителям, как подчиняются врачу, поскольку руководитель наделен более высокими специальными способнос­тями. В индустриальном обществе работа будет разделена на три основных вида, соответствующих, по наивному, но глубокому убеждению А. де Сен-Симона, трем основным психологическим типам. Самый многочисленный тип людей — это те, кто облада­ет двигательными способностями, и они станут рабочими; луч­шие представители этого сдоя будут руководителями производ­ства и социальными администраторами. Второй тип — рацио­нальный, и люди этого типа станут учеными, открывающими новые области знаний и разрабатывающими законы для руко­водства людьми. Третий тип — сенсорный, и из него выйдут де­ятели искусства и религиозные лидеры. По убеждению А. де Сен-Симона, этот класс даст людям новую религию коллективного преклонения перед народом и преодоления индивидуального эго­изма. В этой позитивистской утопии люди найдут удовлетворе­ние в работе и в празднествах, а общество, согласно знаменитым пророчествам А. де Сен-Симона, будет двигаться от господства над людьми к управлению вещами.

Однако в ходе эволюции технократического мышления вещи начади управлять людьми. Ф.Тейлор, основатель научного управ­ления, который, пожалуй, в наибольшей степени способствовал перенесению технократических методов на промышленную практику, фактически не ставил перед собой иных задач, чем эффек­тивное производство и выпуск продукции. Он был глубоко убеж­ден, рто “статус человека должен зависеть от его знаний и спо­собностей, а не от семейного и финансового положения”. И, со­гласно его идее функционального лидерства, влияние и власть должны быть основаны на технической компетенции в большей мере, Чем на любых иных факторах.

Размышления Ф.Тейлора (и его настойчивый характер) по­родили идею о научном хронометраже, а в более широком смыс­ле — об измерении труда, и именно оно наряду с понятием из­держек на единицу продукции, скорее чем появление самой фаб­ричной системы, привело к тому, что современная промышлен­ность приобрела форму нового образа жизни. В основу принци­пов Ф.Тейлора были положены следующие факторы: время, не­обходимое для выполнения конкретной операции; система сти­мулирования и премий за перевыполнение нормы; дифференциа­ция оплаты в зависимости от оценки работы; стандартизация инструментов, станков и оборудования; соответствие людей вы­полняемой ими работе, определяемое с помощью физических и психологических тестов; передача составления планов и графи­ков от самих работающих в специальное подразделение, в новую суперструктуру, ответственность за которую нес инженер.

Ф.Тейлор считал, что с помощью “научных стандартов” мож­но будет определить “наилучшие пути” или ^“естественные зако­ны” труда и тем самым устранить основной источник антагониз­ма между рабочим и предпринимателем — вопрос о том, что спра­ведливо и несправедливо". Однако в такой оценке труда исчезал

¹³ См.: Taylor F.W. The Principles of Scientific Management // Scientific Mana­gement. N.Y., 1947. P. 10. Интересно, что осуждение Ф.Тейлором “потерь и неуверенности” сделало его прогрессивным в глазах многих молодых инжене­ров, и один из его видных учеников, М.Л.Кук, стал связующим звеном между ним и Т.Вебленом.

М.Кука соблазнило убеждение Ф.Тейлора, что “определенные принципы (научного руководства) в одинаковой мере могут быть применены ко всем ви­дам общественной деятельности: управлению нашими домами, фирмами, уп­равлению предприятиями — большими и малыми, церквами, филантропически­ми организациями, университетами и правительственными ведомствами”.

Короче говоря, инженер призван стать провозвестником нового общества. В 1919 году М.Кук стал руководителем Американского общества инженеров-механиков. Следствием этого стало ослабление связей с предпринимательскими и торговыми ассоциациями, обусловленное уверенностью, что первым про­фессиональным долгом инженера является профессия, а не лояльность работо­дателю, лозунгом, позволившим Т.Веблену утверждать в меморандуме, напи­санном им для журнала “The Dial”, что инженеры могут стать основой “совета специалистов”. После образования Конгресса производственных профсоюзов (КПП) М.Кук стал советником Ф.Мэррея, руководителя организационного комитета профсоюза рабочих-сталеплавильщиков, и совместно с ним написал книгу “Организованный труд и производство”, в которой излагались основы рационализации в промышленности.

Об отношении М.Кука к Т.Веблену и о подоплеке событий, заставивших пос­леднего прийти к мысли, что инженеры могут стать основой революционного но­вого класса, см.: Bell D. Veblen and the New Class // Veblen T. The Engineers and the Price System. N.Y., 1965. Биография М.Кука представлена в: ТготЫеу К.Е. The Life and Times of a Happy Liberal. N.Y., 1954.

 

человек, а оставались лишь “руки” и “вещи”, размещенные в Про­изводственном подразделении в соответствии с данными точно­го научного исследования, где мельчайшая частица движения и мельчайшая частица времени становятся мерилом вклада инди­вида в производственный процесс.

В марксизме, другом великом источнике технократической мысли, происходит такое же растворение целей и концентрация внимания на одних только средствах. Г.Гегель рассматривал рост человека как идеальный процесс, где самосознание главенство­вало над ограниченными проявлениями субъективизма и ове­ществления. К.Маркс упростил этот исторический процесс, по­лагая, что развитие человека запечатлено в материальных и тех­нических силах, в возрастании его способностей преодолеть свою зависимость от природы. Но к чему это должно было привести? В своих ранних работах К.Маркс представлял себе социализм как государство, в котором человек утром был бы охотником, днем — рыболовом, а ночью, вероятно, превосходным любовни­ком; в этом государстве не должно быть различия между ум­ственным и физическим трудом и между городом и деревней. В конечном итоге он представлял себе социализм как конец раз­деления труда, которое он считал, наряду с частной собствен­ностью, одной из причин отчуждения людей от общества. Од­нако позже эти наивные идеи исчезли, и К.Маркс в своей кон­цепции “возникающего” человека стал допускать появление новых сил и новых жизненных явлений, предугадать которые его поколение, ограниченное своей природой и человеческими

слабостями, еще не в силах. Таким образом, исторические цеди остались неясными.

У В.И.Ленина, который к К.Марксу относился так же, как Ф.Тейлор к А. де Сен-Симону, концепция целей отсутствует по­чти полностью. В.И.Ленин был великим технологом власти. Тво­рец дисциплинированной партии и ее кадров, он создал инстру­мент революции, вовлекший в действие сотни тысяч и даже мил­лионы людей. Но когда власть была захвачена, обнаружилось неясное и бессвязное видение будущего. В “Государстве и рево­люции”, первом учебнике социализма, В.И.Ленин высказывал суждение, что управлять государством будет не сложнее, чем почтовым отделением, и руководство будет столь легким, что с ним справится любой сапожник.

Когда, наконец, в истерзанной войной, развалившейся стране власть стабилизировалась, ленинской формулой социализма ста­да Советская власть плюс электрификация¹⁴. По иронии судьбы, в Советском Союзе, как и в других коммунистических странах,

¹⁴ В.И.Ленина, как известно, очень привлекали идеи Ф.У. Тейлора. В июне 1919 года в своей речи “Научное руководство и диктатура пролетариата” он говорил: “Осуществимость социализма связана с нашими успехами в сочетании Советской власти и советской организации управления с новейшим прогрессом капитализма. Надо создать в России изучение и преподавание системы Тейло­ра, систематическое испытание и применение ее...” (цитату и дискуссию по этому поводу см.: Bell D. The End of Ideology. Glencoe (111.), 1960. P. 253. Кроме того, с этим вопросом можно ознакомиться в новых материалах, обнару­женных в архивах В.И.Ленина.

В 1969 году, во время подготовки к празднованию столетия со дня рожде­ния В.Ленина, советская печать публиковала немало материалов из его архива относительно первых нескольких месяцев пребывания у власти нового Совет­ского правительства. В статье в “Комсомольской правде” от 11 января 1969 года В.Чикин приводит из “уникального альбома В.И.Ленина”, созданного со­трудниками центрального партийного архива, материалы о его усилиях по раз­работке “справедливых принципов и стройной системы государственного уп­равления”, автор ссылается на разного рода “наброски и заметки, газетные статьи и отчеты”, дающие ему возможность сделать следующие заключения: “Иль­ич (В.И.Ленин) уделял особое внимание разъяснительной работе среди партий­ных лидеров, которые еще не избавились от революционного романтизма. Он отмечал для самого себя: "Практично и эффективно в качестве лозунга". И, от­брасывая романтизм, он пришел к совершенно неожиданной формуле социализ­ма: "Обеими руками привлекать все лучшее из-за границы: Советская власть+ прусская железнодорожная система + американская организация трестов + американское образование и т.д и т.п = социализм"”. Однако, как свидетель ствуют очевидцы, первые попытки “американизировать” работу Совета народ­ных комиссаров не имели успеха. (Я признателен П.Зайнеру за предоставлен­ные цитаты и К.Шудьман за их перевод.)

Можно полагать, что технократическое мировоззрение — это не только доктрина, но и темперамент. Как у Ф.Тейлора можно было наблюдать благого­вейную одержимость, так у В.И.Ленина — четкость и аккуратность. Недавно опубликованные мемуары Н.Валентинова, проведшего с ним несколько месяцев в Женеве в 1904 году, дают яркое представление о его личности. “В своем "нормальном" состоянии, — пишет автор, — В.И.Ленин проявлял склонность к упорядоченному образу жизни. Он стремился к четкому распорядку, с точно установленным временем для принятия пищи, сна, работы и отдыха. Он не ку­рил и не пил, следил за своим здоровьем, каждый день занимался физическими упражнениями. Он был воплощением порядка и аккуратности. Каждое утро, прежде чем приступить к чтению газет, начать писать и работать, он, с мокрой тряпкой в руках, приводил в порядок свои книги и письменный стол. Он сам пришивал оторванные пуговицы на брюках и пиджаке, не беспокоя Крупскую (свою жену). Обнаружив на костюме пятно, он немедленно пытался удалить его керосином. Свой велосипед он содержал в такой чистоте, будто это был хирургический инструмент. В этом "нормальном" состоянии он производил впе­чатление исключительно трезвого, уравновешенного, дисциплинированного че­ловека, без страстей, с неприязнью к медлительности, в особом смысле этого слова, принятом в Богемии. "Я уже привык к жизни в Кракове: он ограничен­ный, спокойный и сонный, — писал он родственникам в 1913 году, — неважно, что он унылый, этот город; мне он нравится даже больше, чем Париж". В письме В.Воровского, другого русского революционера, к Н.Валентинову упоминается об утилитарных дидактических познаниях В.И.Ленина: “...он не знает ни одного произведения Гёте, кроме "Фауста". Он делит всю литературу на две части: одна — которая ему нужна, а другая — не нужна... Он нашел время прочитать все номера журнала "Знание" (популярный литературный альманах) и в то же время всегда пренебрежительно относился к Достоевско­му: "У меня нет времени на эту чепуху!!" Прочитав "Записки из мертвого дома" и "Преступление и наказание", он не испытывал желания прочитать "Бра­тьев Карамазовых" и "Идиота". “"Я знаю содержание обеих этих зловонных работ... Я просмотрел ("Идиота") и выкинул его. Я не читаю подобной литера­туры — какая мне от нее польза?"” (Valentinov N. Encounters with Lenin. N.Y., 1968. P. 147, 49-50).

 

главными потребностями людей стали личная автомашина, от­дельный дом и другие предметы личного пользования. Но харак­тер и условия труда не свидетельствуют о процветании социали­стического гуманизма, как это предполагалось в прошлом. Труд, как и все производство, стал механизмом, подчиненным обще­ству потребления и вырабатывающим все большее количество продукции.

 

В технократической системе целями являются сами по себе производительность и продуктивность. Задача превратилась в средство, которое стало самодовлеющим. Технократия утверди­лась потому, что она сфокусирована на эффективности — про­изводства, программ, решения текущих вопросов. Поэтому ей и суждено было распространиться в нашем обществе. Но смогут ли сами технократы стать господствующим классом и какие тому могут быть альтернативы — это уже другие вопросы, которые нам и надлежит сейчас рассмотреть.

ВЕЩАМИ УПРАВЛЯЮТ ВОЕННЫЕ

Одна из основных идей теоретиков индустриального общества — А. де Сен-Симона, О.Конта и Г.Спенсера — заключалась в утвер­ждении радикального противоречия между промышленным и во­енным духом. Первый ставил во главу угла труд, производство, рациональность, второй — парады, расточительность и геройство. Технология, экономика и капиталовложения порождают произво­дительность как основу увеличения всеобщего благосостояния, тогда как эксплуатация и жульничество используются в качестве средств захвата чужого богатства. В древние времена труд был подчинен войне и обществом правили воины; в индустриальном обществе жизнь становится мирной и обществом управляют про­мышленники.

Ирония заключается в том, что, хотя дух экономизации — использования ограниченных ресурсов для получения максималь­ных результатов — действительно распространился в обществе, как то утверждали И.Шумпетер и многие другие, использование правительством планирования и технократических методов обус­ловила в большей мере война, чем мир. Развитие массовой ар­мии, началом которого можно считать принятие французским революционным правительством в 1789 году закона о всеобщей воинской повинности — в XIX веке подхваченное всеми крупны­ми державами, за исключением Великобритании и Соединенных Штатов, — породило новые формы организации и снабжения. Война и массовая армия вызвали к жизни одну из самых любо­пытных социальных схем. В 1795 году Гракх Бабёф, пламенный лидер заговорщиков из крайне левого крыла якобинского движе ния, нарисовал представлявшуюся ему картину коллективного экономического планирования следующим образом: все рабочие распределяются в соответствии с типом выполняемой ими рабо­ты; общество располагает точной информацией о том, что делает каждый человек, и поэтому не возникает ни перепроизводства, ни дефицита; определяется число лиц, занятых в каждой конк­ретной отрасли промышленности; все точно соответствует нуж­дам момента и потребностям будущего в свете возможного уве­личения численности населения; все реальные потребности точно определяются и полностью удовлетворяются благодаря быстрой транспортировке продукции на любые расстояния. А откуда все это возьмется? Основой для таких гипотез стад опыт, получен­ный революционной Францией во время войны, когда был со­здан план организованного снабжения армии, насчитывавшей в своих рядах 1,2 миллиона человек и разделенной на 12 групп, размещенных в отстоящих друг от друга пунктах.

Вместо мира каждое индустриальное общество имеет Wehrwirtschaft — термин, не имеющий адекватного значения в английс­ком языке, но который, пожалуй, означает “экономика готовно­сти”, иди мобилизованное общество. В мобилизованном обще­стве основные ресурсы страны сосредоточены на нескольких кон­кретных направлениях, определенных правительством. В этих секторах частные потребности практически подчинены мобили­зационным задачам, а роль частных решений почти сведена к нулю. Советский Союз представляет собой мобилизованное об щество par excellence. Большинство государств “третьего мира” в поисках модернизации также стали мобилизованными: главные ресурсы общества — капитал и обученная рабочая сила — под­чинены запланированным экономическим изменениям.

В последние годы и Америка приобрела черты мобилизованно­го государства, где один из наиболее редких ресурсов, а именно научно-исследовательские разработки, и еще точнее — работа боль­шинства ученых и инженеров в области исследований и развития, связывается с потребностями военного ведомства и военной го­товности. Соединенные Штаты не делают это путем откровенно­го командования талантами или ограничения права неправитель­ственных организаций заниматься научно-исследовательскими разработками. Но поскольку исследование всегда сопряжено с риском, немедленная отдача не может быть обеспечена, а расходы

на аналитические работы достигают астрономических размеров, мало какие организации, кроме государства, могут позволить себе такие затраты. Правительство же вынуждено идти на это в связи <• тем, что после 1945 года произошли невероятные, революцион­ные изменения в искусстве ведения войны.

В определенном смысле, как отмечал Г.Кан, военная техноло­гия вытеснила “способ производства” в его марксистском пони­мании как основную детерминанту социальной структуры. Пос­ле окончания второй мировой войны фактически произошли три тотальные революции в военной технологии, отмеченные полной заменой оборудования, когда прежние системы вооружения ус­таревали, не будучи даже использованными. Ни первая, ни вто­рая мировые войны не знаменовали собой такой коренной ломки прежней преемственности.

Причиной подобных ускоренных революций — изменений в характере атомных вооружений, перехода от пилотируемых че­ловеком бомбардировщиков к реактивным снарядам, от стацио­нарных реактивных снарядов к самонаводящимся, от ракет сред­ней дальности к межконтинентальным — стало сосредоточение внимания на научных исследованиях и разработках, а также на согласованном планировании новых систем вооружений. А тех­нология производства ракет “по индивидуальным проектам”, в отличие от бомбардировщиков, оказалась основным фактором, настолько изменившим состав рабочей силы, участвовавшей в “стандартном производстве” аэрокосмической отрасли, что в докладе Бюджетного бюро, посвященном договорам в оборон­ной промышленности (доклад Дэвида Белла от 1962 года), было подсчитано, что отношение числа инженеров и ученых в аэро­космической индустрии к числу промышленных рабочих соста­вило приблизительно один к одному.

Однако существенные изменения произошли не только в раз­витии технологии, но и в способах принятия решений. “Револю­ция” Р.Макнамары 1960—1965 годах полностью трансформиро­вала военное материально-техническое обеспечение, и потому можно считать, что Р.Макнамара стоит в одном ряду с А. де Сен-Симоном и Ф.Тейлором как верховный жрец в пантеоне технократии.

Р.Макнамара ввел новый способ определения издержек и аль­тернатив применительно к стратегии. В период, предшествовавший революции в военной технологии, самолет мог быть разра­ботан в военно-воздушном ведомстве и отдан для производства частной фирме. В 50-е годы в порядке вещей было оплачивать издержки проектирования четырех-пяти самолетов, а затем вы­бирать один из них для массового производства. Все это было возможно, пока расходы на разработку (проекты, инструмента­рий, модели) одного-единственного прототипа составляли порядка 100 млн. долларов. К 1956 году эта цифра увеличилась примерно в 5 раз, а ориентировочная стоимость одной ракеты возросла в 50 раз. К тому времени, когда Р.Макнамара стал министром обо­роны, цены на вооружение возросли до такой степени, что следо­вало создать систему оценки производства, позволяющую рас­считать соотношение издержек и эффективности различных сис­тем вооружения.

“Революция” Р.Макнамары отражала рационализацию пра­вительственной структуры. Основная идея, конечно, сводилась не только к определению соотношения затрат и эффективности, а к оценке стоимости систем вооружений в условиях различных вариантов их применения. В системе разработки программных бюджетов вся традиционная структура выделения средств для производства того иди иного объекта была подвергнута тщатель­ному пересмотру с тем, чтобы соответствовать реализации от­дельных программ¹⁵. Система, которую ввел Р.Макнамара, полу­чила название программного планирования бюджета.

В техническом смысле трудно возразить против желания пе­регруппировать на более логичный лад разрозненные направле­ния правительственных программ и придать им более системати-

¹⁵ Таким образом, американская оборонительная система не была организо­вана по существующей традиции — армия, флот и авиация, а строилась по девяти основным программам: стратегические силы ответного удара; конти­нентальная авиация; силы противоракетной обороны; силы общего назначения;

силы воздушных перевозок; силы морских перевозок; резервы; национальная гвардия; группа исследований и разработок; все они предполагали дальнейшие “программные элементы” (в оборонном бюджете гаковых содержится около 800), предназначенные для выполнения конкретных заданий. Логика и основы подобной организации изложены в книге: Hitch Ch., McKean R. The Economics of Defense in the Nuclear Age. Cambridge (Ma.), 1960. Более пространное изло­жение концепции можно найти в издании научно-исследовательской корпора­ции RAND: Novick D. (Ed.) Program Budgeting - Program Analysis and the Federal Budget. Cambridge (Ma.), 1965.

 

лированную форму. Так, например, в бюджете 1965 финансового года фонды на образование были разбросаны более чем по 40 различным ведомствам. Расходы Министерства просвещения со­ставляли лишь одну пятую всех выделенных на образование средств. Таким образом, система программирования бюджета должна была унифицировать все составные части американской правительственной программы просвещения. Трудности возни­кают, однако, при попытке сделать следующий шаг и попытаться с помощью чисто экономических компьютеризированных расче­тов затрат и эффективности оценить социальные издержки од­ной программы по сравнению с другой. Расходы на оборону в федеральном бюджете могут стоять на первом месте, ибо, говоря языком теории общественной полезности, оборона пользуется особым преимуществом, и с ее значением и приоритетом обще­ство, вообще говоря, вполне согласно. Но как быть в ситуациях, когда такого согласия нет, — в области науки, социальной поли­тики, обеспечения благосостояния? Какое решение принять? Как выбрать, когда существуют различные мерила ценностей? На эти вопросы технократическая позиция не дает ответа.

В ЧЬИХ РУКАХ НАХОДИТСЯ ВЛАСТЬ?

Принятие решений — дело власти, и в любом обществе основ­ным является вопрос: кто стоит у власти и как она удерживает­ся? Вопрос о том, как осуществляется власть, есть системное понятие, а о том, кто стоит у власти, — понятие групповое. То, как человек приходит к власти, определяется его положением и пройденным путем; то, кто осуществляет власть, — определяет личность. Естественно, что когда происходят изменения систем­ного характера, к власти приходят новые группы. (В рамках про­тивопоставления доиндустриального, индустриального и постин­дустриального обществ основные различия могут быть показаны схематически: см. таблицу 6-1 “Стратификация и власть”).

В постиндустриальном обществе технические знания стано­вятся основой, а образование — средством достижения власти; те (элитная часть общества), кто выдвигается на первый план, представлены исследователями и учеными. Но это не значит, что ученые монолитны и действуют как корпоративная группа.

 

В практических политических ситуациях они способны расхо­диться идеологически (как мы видели это недавно при обсужде­нии проблем противоракетной обороны), и различные группы ученых могут объединяться с различными частями других элит. Вследствие самой природы политики немногие группы (воен­ные, ученые, предпринимательский класс [“the” military, “the” scientists, “the” business class]) монолитны, и любая из них, стре­мясь к власти, будет пытаться заручиться союзниками из числа прочих. Например, в Советском Союзе, где группы, объединен­ные общими интересами, более четко выражены в функциональ­ных понятиях — руководители предприятий, представители цен­тральных планирующих ведомств, военные, партийные деяте­ли—и где борьба за власть более обнажена, каждая фракция в Политбюро, стремящаяся к власти, создает альянсы, проходя­щие сквозь групповые границы. Получив власть, победители на­чинают принимать решения межгруппового характера и влиять на распределение власти отдельных функциональных элементов, что сопровождается перераспределением влияния внутри сис­темы. При изменении системы в постиндустриальном обществе становятся очевидными два обстоятельства: во-первых, ученые как отдельная страта, или, в более широком плане, техниче­ская интеллигенция, теперь должны приниматься в расчет в по­литическом процессе, чего не случалось никогда прежде; во-вто­рых, сама по себе наука управляется этосом, отличающимся от этоса других основных социальных групп (например, предпри­нимателей и военных), и этот этос предрасполагает ученых дей­ствовать в политическом плане иначе, чем поступают другие группы.

Сорок пять лет назад Т.Веблен в своем труде “Инженеры и система цен” предвидел появление нового общества, основан­ного на технической организации и индустриальном управле­нии — “совете техников” (как он выразился на своеобразном языке, которым любил пользоваться, чтобы пугать и мистифи­цировать академический мир). Делая такое предсказание, Т.Веб­лен разделял иллюзию более раннего технократа А. де Сен-Си-мона о том, что сложность индустриальной системы и незаме­нимость специалистов отнесли военные и политические рево­люции к делам прошедшим. “Революции в XVIII веке, — писал он, — были военными и политическими, и государственные де­ятели старшего поколения, считающие, что они вершат исто­рию, все еще верят, что революции в XX веке могут совершать­ся или не совершаться теми же самыми путями и средствами. Однако в нашем столетии любой существенный или значимый переворот непременно будет промышленным переворотом, и, следовательно, любая революция XX века может быть побежде­на или нейтрализована только индустриальными методами и средствами”.

“Если бы революции предстояло произойти в Соединенных Штатах, — в чем очень сомневался практичный скептик Т.Веблен, — она возглавлялась бы не политической партией меньшин­ства, как в Советской России, которая была противоречивым и промышленно отсталым регионом, и не профсоюзными "борца­ми от суповой миски", которые в своих интересах стремились лишь удержать высокие цены на труд и его низкое предложе­ние”. Он предрекал, что она произошла бы в русле, “уже проло­женном материальными условиями промышленного производ­ства”. И, применяя марксистскую точку зрения к собственным представлениям, Т.Веблен продолжал: “Эти главные линии рево­люционной стратегии суть линии технической организации и про­мышленного управления; в своей сути они выступают путями ин­дустриальной инженерии; это пути, которые будут соответство­вать организации, воплощающей в жизнь технически высокораз­витую индустриальную систему, составляющую незаменимую ма­териальную основу любого современного цивилизованного об­щества”.

Таким образом, сущность оценки Т.Вебленом революционного класса можно суммировать в его определении “промышленной инженерии” как незаменимого “генерального штаба индустриаль­ной системы”. “Без непосредственного и непрерывного руковод­ства и коррекции с ее стороны индустриальная система не сможет работать. Это механически организованная структура технических процессов, разработанная, созданная и руководимая инженера­ми-производственниками. Без них и без их непрерывного внима­ния к промышленному оборудованию техническое функциониро­вание промышленности окажется невозможным”.

Синдикалистское убеждение, что в XX веке революция может осуществиться только как “промышленный переворот”, — одно из многих заблуждений Т.Веблена. Ибо, как нам известно, неза­висимо от того, какова природа социальных процессов, решаю­щие повороты в обществе происходят в политической форме. В конечном итоге власть находится в руках не технократов, а по­литиков.

Основные изменения, преобразившие американское общество за последние тридцать лет, — создание управляемой экономики, общества благосостояния и мобилизованного государства — стали ответом на политические потребности: вначале требовалось удов­летворить притязания экономически малообеспеченных групп — фермеров, рабочих, чернокожих и бедноты — и защитить их от опасностей рынка; затем необходимо было концентрировать ре­сурсы и политические предпочтения, следуя мобилизационной готовности, порожденной “холодной войной” и конкуренцией в космосе.

Все это открывает широкие и более теоретические перспекти­вы в отношении изменяющегося характера классовых и соци­альных позиций в современном обществе. В конечном итоге класс означает не конкретную группу лиц, а систему, установившую основополагающие правила приобретения, владения и передачи различных полномочий и связанных с ними привилегий. В запад­ном обществе положение доминирующего признака занимала собственность, гарантируемая и охраняемая законом и переда­ваемая посредством института брака и семьи. Однако в после­дние 25—50 дет система собственности разрушается. Сейчас в американском обществе существуют три модели власти и соци­альной мобильности, что озадачивает ученых, изучающих обще­ство и пытающихся объяснить источник противоречий положе­нием классов. Имеется прежняя модель собственности как осно­вы благосостояния и власти, причем основным источником ее приобретения является наследование. Существуют технические знания как основа власти и положения, причем необходимым источником знаний служит образование. И наконец, существует политическая должность как основа власти, причем путь к ее до­стижению лежит через организационный аппарат.