Студопедия — Наша третья встреча
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Наша третья встреча






 

Когда я проснулась на следующий день, до меня глухо долетали упражнения и гаммы. Было десять часов утра. Дима занимался ежедневно часа два-три по утрам. Я убеди­ла его, что это никого не будет беспокоить.

Обыкновенно, после тревожных бес­сонных ночей, мы просыпаемся с чувством заботы, грусти, неудовлетворенности. А вчерашний вечер? Что я могу сказать об этом? О, как мучительно это состояние раздвоенности. И разве здоровы эти мыс­ли, набитые в мою голову из медицинских книг библиотеки Николая Николаевича? Случаи с моими сверстницами, счастливые браки по страстной любви, а через год, то и раньше, муж и жена становились чужи­ми друг другу. А материнство? А малень­кий Чеховский рассказ „Анюта", в кото­ром повествуется о мужчинах, и о каких? Профессор, доктор, художник — ведь это мозг общества — и рядом с ними простая девушка, с чистым жертвенным сердцем. Как трогательна она с ее четырьмя кусоч­ками сахара. Я никогда не писала об этом Вам, и не хотелось бы никогда возвращаться, но сегодняшняя ночь — это мучило меня, как сор.

Но когда я вошла сегодня утром в зал, Дима тот­час же перестал играть, взял меня под руку и с непе­редаваемой простотой и естественностью сказал:

— Пошли пить кофе, я Вас ждал.

И опять, словно ничего не было, ничего не слу­чилось, и все мои сомнения, навязчивые, засоряю­щие мою душу, вопросы, мучившие меня всю ночь, разрешились. Покой охватил меня. С самого перво­го дня нашей встречи и по сей день, я не слыхала от него ни восторга, ни вздохов, ни безнадежных взгля­дов, ни недоговоренных многозначительных фраз, не было и целованья рук. Никогда он не спрашивал о моем настроении, здоровье, самочувствии, и в то же время я уверенна, что все мои душевные пережива­ния и вчерашнее смущение были ему известны. А вот брать мою руку в свою и подолгу держать стало за­конным и естественным, но это бывало не часто. С самого начала это было проявлено смело, просто, но

главная сила была еще в том, что это было, как ни странно, манерой моего отца, в проявлении ласки ко мне. Может быть, я повторяюсь, но это поражало, гипнотизировало, обезоруживало. И Дима, и отец смешивались в одно, а я испытывала тепло и радость. Не восторгаясь вслух моими достоинствами, в то же самое время, он был в отношении меня — одно вни­мание. Делал так, что все походило на утонченное ухаживание, обожание, быть может, последнее не верно или преувеличено мною, но было то, что нам, женщинам, так нравится в мужчине, когда он, не за­думываясь, набрасывает на лужу свой блестящий плащ, чтобы не промокли наши ножки, без подчерки­вания, без требования наград.

Сегодня мучительное душевное состояние про­шло, но физически я чувствовала себя разбитой, не выспавшейся, конечно, была вялая и, наверное, бледна. День, что называется, промаялась, бодри­лась, как могла. После обеда играли на двух роялях. Я отчаянно врала и мазала. Терпение Димы, вероят­но, лопнуло, и он молча увел меня, усадил в угол ковчега дивана.

— Помечтайте, а я поброжу по роялю.

На нашем языке — музыка по настроению. Вме­сто „подремлите", он сказал „помечтайте", и я не за­метила, как уснула под мурлыкающе колыбельные мотивы. Когда я проснулась, вернее, открыла глаза, в доме было темно и тихо, только из библиотеки пол­зли полосы света. Хотелось не просыпаться и про­должить наваждение. Кто-то целовал мои волосы и касался лба и глаз! Так как все мое существо было насыщено Димой, это мог сделать только он, думала я. Но около меня никого не было, значит, это сон. Ну а уж пледом, конечно, укрыл он, и чашку горяче­го кофе тоже принес он. И принес ее только что, значит... Я быстро вскочила и пошла искать его.

— Вы только посмотрите, — весело крикнул мне Дима, сидя на самой верхней ступеньке лестни­цы у библиотечного шкафа, — что я раскопал, ведь это уникум, а Вы изволили умолчать.

Голос Димы звенел: „Ну нет, — подумала я, — еще чему-то ты радуешься".

— Спустите Ваши раскопки вниз.

— Смотрите, смотрите, — перебирал он передо мной альбомы, листы, наброски. — А вот это виде­ли? Альбом Микеланджело, подлинное итальянское издание, ведь такого ни за какие деньги сейчас не достать, не найти.

Со свойственным ему увлечением, начал объяс­нять мне ценность и значение найденного и наконец встретился с моими полными вопроса глазами. Рас­копки ценных альбомов оказались легче, чем рас­копки происшедшего. „Ну что ж, — подумала я, — не пойман не вор".

Мне не перечесть его внимания, кажущегося Вам, может быть, и пустяками. Как-то раз отправи­лась на лыжах, побегать, только вдруг Дима размо­тал только что надетые им лыжи.

— В чем дело?

— Извините, я сию минуту.

Вернулся с моим теплым шарфом. Я всегда студила горло, если бегала без него. Или, поехали мы как-то с ним застоявшихся лошадей промять, по тракту прокатиться. Вышла я в коротенькой меховой кофточке.

— Если Вы не наденете доху, то я поеду один.

Тон был мягкий, доброжелательный, но реши­тельный. Хотелось мне сказать ему: „Ну и поез­жай". Да стыдно стало. Он был прав, сильно моро­зило. Тогда я не подумала, но в этой заботливости была и нежность. И таких мелочей не перечесть.

Пролетел январь. Кажется, все было рассказано, поведано, и Вам все известно от моего первого пись­ма и по сей день. Дима от души смеялся над „любов­ницей", над книжечкой вопросов, непонятных слов, над двумя незнакомцами в ресторане Палкина.

— Я думаю, что Нарвские ворота, Палкин и Ни­колаевский вокзал осталась у них в памяти на всю жизнь, — сказал он. — А студент-медик, сдал ли он свою диссертацию после столь беспокойного дня?

Большой интерес он проявил к моему отцу и Николаю Николаевичу, и каждый раз просил:

— Припомните еще что-нибудь.

О Борисе я рассказала подробно, как и Вам, только о моем первом знакомстве, когда мне было восемь, а ему двенадцать лет, и вскользь добавила:

— Встречаемся мы довольно редко, но и сейчас наши отношения не переменились к лучшему.

О себе Дима рассказал довольно скупо:

— У меня не было в жизни так много яркого, как у Вас. По традиции, от прапрадеда у нас в ро­ду все мужчины должны были быть военными. Пос­ле окончания военного училища, я хотел жить в мо­ей любимой Москве, в нашем старинном доме, с ко­лоннами времен Екатерины, и чувствовал, что сво­им решением принес большую радость Аглае Пет­ровне. Мне было решительно все равно, в какой полк вступить, но в фешенебельные петербургские идти я наотрез отказался, к великому огорчению дяди. К карьере я был более чем равнодушен. Мою любовь и увлечение музыкой дядя считал пустяком и вольнодумством, хотя не стеснял меня в этом, и с шестилетнего возраста я не прерывал своих заня­тий. Мне претили кутежи, карты, распоясанная жизнь военной холостой молодежи, а потому, как и в училище, так и офицеры по полку называли меня монахом. Сначала косились и посмеивались, но на­до Вам сказать, я заметил, что человек пять из них обладали недурными голосами, двое прилично игра­ли на рояле, нашлись и виолончелист и скрипач. Я увлек их, устраивая сначала музыкальные вечера два раза в месяц, а позднее еженедельно по четвер­гам, у себя в доме. Стали заглядывать на них и от­чаянные кутилы. Сначала им как будто скучно по­казалось, но понемногу они пристрастились к хоро­вому пению, чему очень способствовал Леонид Ви­тальевич Собинов, мой большой приятель, который заинтересовался моими четвергами. Вся наша му­зыкальная компания любила, чувствовала, понима­ла музыку. В недалеком будущем, я предполагаю, наша сцена обогатится тремя незаурядными певца­ми, а виолончелист, вот уже два года как вышел из полка и заканчивает последний год консерватории, ведь они — моя гордость. Как видите, я тщеславен, — добавил Дима, глядя на меня. В данный момент я исчез с лица земли, и никто из них не знает, где я обретаюсь. И прищурившись, спросил:

— Знаете ли и Вы причину, почему я здесь обретаюсь?

Мои глаза ответили: „Конечно, знаю". Но так как момент был опасный, я поспешила спросить:

— Но Вы не сказали, какова причина, то есть почему Вы, не любя военную службу, так долго ос­тавались в полку?

— Совершенно верно, я собственно Вам об этом и хотел рассказать, хотя и рассказывать нечего. Из-за дяди, я не хотел его огорчать, но после его смер­ти, тотчас подал в отставку и вышел из полка. Это совпало с нашей встречей, и еще, быть может, Вам покажется нелепо...

Дима буквально с манерой Николая Николаеви­ча умолк и замкнулся.

— Покажется нелепо... — повторила я.

— Сейчас, — добавил он, — об этом и говорить нелепо, да и не время.

— Я, кажется, Вам выболтала все, чуть ли не с пеленок, а Вы... — сказала я не без обиды.

— А Вы, — повторил Дима, — ведь не все рас­сказали мне о Борисе, правда? Ну и я кое-что остав­ляю на после.

Он подошел к роялю и сыграл мне в этот вечер всю оперу „Евгений Онегин" и сыграл ее с большим подъемом, особенно подчеркивая все трагические моменты. А у меня в голове вертелись вопросы. Вы­ход из полка совпал с нашей встречей, и что-то бы­ло, произошло одновременно, и что-то было нелепо, а раз оно было нелепо, то почему оно оставлено на после, и почему это „нелепо" сейчас не во время? А относительно Бориса он меня поймал, а потому я больше и не расспрашивала. О чем я могла ему рас­сказать? Конечно, было о чем. Разве я не понимала, что в течение двадцати двух лет, с детского возрас­та рыцарские перчатки Бориса принадлежали мне и только мне, но я всегда огораживалась, ставила та­кие барьеры, через которые Борис, будучи всегда уязвленным, перешагнуть не решался.

Мы с Димой перечитали, кажется, всех класси­ков, а сейчас заканчивали Мельникова-Печерского „На горах" и „В лесах". На чтение тратили часа по два в день, сразу после обеда в комнате Елизаветы Николаевны, а она раскладывала пасьянс и любила эти чтения. Читали по очереди Дима или я. Интере­сен был обмен мнений, но это заняло бы много стра­ниц, и для Вас, пожалуй, было бы скучно. Это ско­рее касалось нас двоих, мы все больше и больше род­нились, если можно так выразиться. Понимать, чув­ствовать одинаково музыку, сходиться во взглядах, оценке и восприятии литературы — очень сближало.

* * *

В половине февраля снег как-то сразу осел, и бегать на лыжах стало неинтересно, снег был мягкий, прилипал к лыжам. Днем, когда солнышко пригрева­ло, вдруг легкий ветерок поднимется, у. струйка вес­ны скользнет и опять исчезнет, но все равно, чуется — весна идет, весна идет!

* * *

Мне все больше и больше не хотелось думать об отъезде Димы. У нас троих создался какой-то се­мейный уклад жизни, и так не хотелось перемен. Как правило, по пятницам поздно вечером приезжа­ла Олюша из города, а иногда и две Оли, то есть моя и ее подруга. Оля стала очень прилично бегать на лыжах, хотя мы с Димой, когда она была с нами, все же обходили крутые спуски. Надо было видеть ее мордочку радостную, счастливую. Сегодня она привезла для Димы телеграмму и толстый пакет ка­зенного формата, как-то больно сжалось сердце. „Скоро уедет, скоро уедет", — стучало и звучало на все лады. Я не спрашивала, он не говорил, но чув­ствовала последнее время его не отрывающийся взгляд на себе, когда я читала или играла для него то, что любил, то, что просил. «Словно прощается» — думала я. Грусть подкрадывалась, но я всеми си­лами старалась ее не показывать.

* * *

Как-то, будучи в городе, я предложила Диме проехать к цыгану Захару, у него часто в пригнан­ных табунах случались один-два красавца — сибир­ских рысака.

— Но только имеется некоторое неудобство, — сказала я, — Захар богат и очень гостеприимен, ку­пите или не купите лошадь, все равно в дом затащит и из чьей-то недопитой рюмки либо водки, либо ви­на выпить придется.

— То есть, как это? Вы говорите, что из недо­питой? — переспросил Дима.

— У него таков порядок: с утра до утра на сто­ле всегда много бутылок, а рюмок всего две-три, и часто стоят недопитые, и в них же вновь наливает­ся. Закусок так же много, но одна вилка и для сар­дин, и для икры, и для всего, что наставлено, каж­дый пользуется ею по очереди, полное отсутствие тарелок. Орудуйте, как вздумается.

Мелькнули в памяти Москва, Настя, ее свек­ровь, двенадцатый самовар. „Ну, они перед Захаром аристократы", — подумала я.

— Ну что ж, поехали, конечно, из недопитых рюмок мне пить, по правде сказать, не приходи­лось, да и не улыбается, а вот лошадей посмотреть

— любопытно!

Захар меня встретил, как отец родной.

— Да, ты где ж это запропала, Татьяна Влади­мировна? Я ужо хотел к тебе махнуть!

— Ну вот что, Захар Васильевич, если есть чем похвастаться, покажи, а если одна калечь, так не сра­мись. Познакомься, барин московский, и в лошадях шибко дошлый.

— Вот для него-то у меня и есть, эй Васька, ну где ты там? Выведи Червонца.

Действительно, одно слово Червонец, золотом отдавал на солнце. Статный крепыш, много повыше, чем обыкновенные сибирские, ножки точеные, голов­ка маленькая, ушки настороженные, богатая грива и хвост, и глаз веселый, фыркнул, заиграл. Я видела, что Дима сразу влюбился, но я предупредила его:

— Боже сохрани, не хвалить, а по возможности хаять. Страх любят цыгане-лошадники эту церемо­нию. Это у них в своем роде китайская вежливость с цыганскими манерами.

— Это что ж, масть его настоящая или крашен­ный? У вас ведь тут подкрашивают для надобности,

— спросил коварно Дима.

— Да ты что, паря-барин, смеешься... Да лопни мои глаза. Да сегодня же умри моя жена с детьми...

— и все в этом роде, причем при каждом заклина­нии, Захар с азартом срывал с себя шапку, бросал ее о землю.

Дима еще задал два или три подзадоривающих вопроса. Я даже испугалась за старого Захара, он не только сорвал с себя шапку, но и поддевка далеко отлетела в сторону.

— Ну коли ты, Захар Васильевич, так за коня стоишь, покажи ход, — сказал Дима.

— Эй, Гришка, айда, на вершине! — (это зна­чило верхом).

Захар жил на окраине города, на большой пло­щади. Цыганенок лет тринадцати, без седла, живо вспрыгнул на спину Червонца, гикнул и вихрем вы­летел из ворот.

— Стакан воды не прольется, вот как идет под седлом! Первый сорт! — Захар высоко поднял палец.







Дата добавления: 2015-09-07; просмотров: 317. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МЕХАНИКА Статика является частью теоретической механики, изучающей условия, при ко­торых тело находится под действием заданной системы сил...

Виды нарушений опорно-двигательного аппарата у детей В общеупотребительном значении нарушение опорно-двигательного аппарата (ОДА) идентифицируется с нарушениями двигательных функций и определенными органическими поражениями (дефектами)...

Особенности массовой коммуникации Развитие средств связи и информации привело к возникновению явления массовой коммуникации...

Тема: Изучение приспособленности организмов к среде обитания Цель:выяснить механизм образования приспособлений к среде обитания и их относительный характер, сделать вывод о том, что приспособленность – результат действия естественного отбора...

ТРАНСПОРТНАЯ ИММОБИЛИЗАЦИЯ   Под транспортной иммобилизацией понимают мероприятия, направленные на обеспечение покоя в поврежденном участке тела и близлежащих к нему суставах на период перевозки пострадавшего в лечебное учреждение...

Кишечный шов (Ламбера, Альберта, Шмидена, Матешука) Кишечный шов– это способ соединения кишечной стенки. В основе кишечного шва лежит принцип футлярного строения кишечной стенки...

Принципы резекции желудка по типу Бильрот 1, Бильрот 2; операция Гофмейстера-Финстерера. Гастрэктомия Резекция желудка – удаление части желудка: а) дистальная – удаляют 2/3 желудка б) проксимальная – удаляют 95% желудка. Показания...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.01 сек.) русская версия | украинская версия