Образы Богородицы. Икона Владимирской Богоматери

Предание гласило, что первые иконы Богоматери были созданы еще при ее жизни, что их написал один из апо­столов, автор Евангелия Лука. К этим иконам возводили в Византии и на Руси все существовавшие изображения Бого­родицы. До конца подтвердить или опровергнуть эту легенду современная наука не может: до нашего времени просто не дошло ни одного изображе­ния Богоматери, которое можно было бы датировать I веком новой эры — предполагаемым временем жизни ее и евангелиста Луки. Но зато ее изобра­жения II—III веков дошли до нас, и вполне вероятно, что многие их устойчивые черты, которые и впослед­ствии сохраняло искусство, восходят к еще более ранним, возможно, и при­жизненным иконам.

Даже при своей не абсолютной до­стоверности, легенда об апостоле Луке как авторе первых икон Богоматери очень важна. Она показывает, что изо­бражения Богоматери понимались сво­бодными от вымысла, несущими под­линную, глубокую правду о ней. Ведь их источником считались не просто иконы прижизненные, сохранившие ее исторически достоверный облик (что очень важно само по себе), но иконы, созданные мудрым, ведавшим скры­тую от других истину бытия евангели­стом, которому открывалось поэтому и таинственное, духовное начало Девы Марии. Некоторые древнейшие русские иконы прямо приписывались апостолу Луке. По существующим сейчас исто­рическим свидетельствам, все они — и дошедшие до нашего времени, и не со­хранившиеся до наших дней — были на­писаны много позднее I века. И хотя в ряде случаев не могли не знать на Ру­си того обстоятельства, что эти про­изведения не мог написать сам апостол Лука, но в том, что их приписывали апостолу Луке, не было ни лжи, ни про­тиворечия: авторство здесь понималось не только буквально, в нашем смысле слова, но оно могло указывать, что эти приписываемые Луке иконы представ­ляют собой чрезвычайно точные списки (повторения) с произведений, почитав­шихся его собственным творением.

Так или иначе, имя апостола Луки, которое должно было свидетельство­вать особую подлинность, глубину и значительность произведения, дей­ствительно связывалось на Руси с про­изведениями выдающимися, чрезвы­чайно древними, сыгравшими, как пра­вило, заметную роль в русской исто­рии. К произведениям художника-евангелиста причислялась и икона «Бо­гоматерь Владимирская», которая счи­талась палладиумом, покровительни­цей России, сейчас находящаяся в кол­лекции Третьяковской галереи.

Существует летописное известие, что икона эта была привезена в начале XII века в Киев из Царьграда (так на­зывали на Руси столицу Византии Кон­стантинополь). Имя «Владимирская» она получила на Руси: ее забрал с собой из Киева, отправляясь в северо­восточные земли, князь Андрей Боголюбский. И здесь, в городе Владимире, икона обрела свою славу.

В начале нашего столетия «Богома­терь Владимирская» была расчищена от вековых наслоений. Она, по едино­душному мнению ученых, которое со­гласуется с летописным известием, счи­тается произведением великого кон­стантинопольского художника начала XII века. Твердо соблюдает этот мастер требования, которым в течение веков отвечали иконы Богоматери. В углах доски он помещает обоз­начение словом ее личности: буквы МР 8V —началь­ные буквы грече­ских слов «Мать Бога», фон ико­ны покрывает он золотом — знаком вечного света, знаком того, что изображенное на ней предстает так, как живет оно в вечной памяти людей. А в центре иконы распола­гает поясное изо­бражение Богома­тери с младенцем на руках, нежно прижавшимся к ее щеке. Изображе­ние Марии и младенца в позах взаимного ласкания — распространенный в византийском искусстве тип изображения — по-гречески называлось «Елеуса», а по-русски обозначалось как «Умиление». Как и всегда, с раннехристианских времен, Мария изображена закутанной в темно-вишневый плащ - мафорий - одежду замужних палестинских женщин, а на мафории - звезды, знаки ее девства, чудесно сохраненного «до ро­ждества, в рождестве и по рождестве». Древнейшим, неизменным представле­ниям о внешности Марии соответ­ствуют здесь черты Богоматери, их мо­жно описать словами древнего апокрифa, которые гласили, что у Марии «лик был смуглый и овальный, волосы цвета зрелой пше­ницы, рот алый, глаза в форме плодов миндаля и руци тонкостью источены».

Но эти благо­родные, всегда узнаваемые черты под кистью масте­ра обретают ка­кую-то невидан­ную, одухотво­ренную, захваты­вающую красоту. И красота эта не­отделима от того выражения без­донной, высокой и чистой печали, которым испол­нен лик и кото­рую изливает об­ращенный к нам взгляд. Печали, почти не переда­ваемой словом, поистине печали Матери, у которой пронзенное великим сыновним страданием сердце навек ото­звалось всем бедам и горестям люд­ским.

Прижимая к себе правой рукой мла­денца Сына, мягко склонившись к нему головой, левую руку простирает к нему Мария в жесте моления: пронзенная своей материнской скорбью за него, она к нему же несет свою печаль, свое извечное заступничество за людей. И способным разрешить материнскую печаль, ответить на ее молитву изобра­жен здесь младенец Сын: в его лике, в его обращенном к матери взгляде таинственно слились детская мягкость и глубокая, неизреченная мудрость. Зо­лотым ассистом—знаком божествен­ной силы - пронизана его детская ру­башечка, а через плечо по ней проходит клав - особая полоса, традиционный византийский символ царской власти, ставший и символом власти «Небесно­го Царя». Полный младенческой люб­ви и нежности к Матери, Сын одновре­менно преисполнен силы и мудрости вочеловечившегося от нее Владыки ми­ра, черты которого твердо и ясно про­ступают в его облике.

В прекрасном, исполненном все­объемлющей любви образе Богородицы на Владимирской иконе замечательно зримо и полно воплощены то совер­шенство, та высота, которых достигло, согласно преданию, ее свободное от греха человеческое, материнское есте­ство.

Судя по древнейшим историческим источникам, именно художественное совершенство иконы определило ее особую историческую судьбу. Лето­пись и специально посвященное иконе литературное произведение - «Ска­зание о чудесах. Владимирской Божьей Матери» рассказывают, что князь Анд­рей Боголюбский покидал Киев, соби­раясь основать новое княжение на севе­ро-востоке. В тревоге и волнении, без ведома отца, оставлял он древнюю сто­лицу, долгий и трудный путь предстоял ему, и перед дорогой князь пришел в церковь монастыря в Вышгороде. Среди находящихся там икон одна «прешла все образы», «превзошла» все своей красотой, поразила князя. И он долго молился перед этой иконой и решил взять ее с собой на княжение в далекие, тогда глухие и мало изведан­ные ростовские, залесские земли, чтобы стала она «заступницей и помощницей новопросвещенных людей».

И замысел князя удался: привезен­ная им икона быстро обрела любовь жителей залесской земли, очень скоро сложились здесь легенды о творимых ею чудесах. Причем связывали с ико­ной главным образом чудеса милосер­дия: считалось, что она спасла тонув­шего в реке на пути из Киева проводни­ка князя; что благодаря обращенной к ней молитве осталась невредимой бе­ременная женщина, которую истоптала взбесившаяся лошадь; ее помощью объяснялось благополучное разреше­ние от родов жены Андрея Боголюбского.

С привезенной князем иконой со­единялось и перенесение им столицы из древнего Ростова в более молодой Вла­димир: как гласит предание, когда Анд­рей решает везти икону в Ростов, лоша­ди останавливаются и не идут дальше, так как Богородица хочет остаться во Владимире, предрекая тем самым грядущую славу городу. И здесь, бога­то украсив ее, по древнему, еще визан­тийскому обычаю, золотом и драгоцен­ными камнями, князь поместил икону в городской Успенский собор, где и оставалась она в течение двух с лиш­ним веков, деля с городом его судьбу. Летопись сообщает, что участвовала икона в погребальном обряде по убито­му заговорщиками князю Андрею Боголюбскому, а когда в городе вспыхну­ли грабежи и беспорядки, пронеся ико­ну по улицам, их удалось остановить. Разделила она вместе со всем Владими­ром и ужас татарского разорения. Чуду приписали владимирцы ее спасение в нем. Грандиозный пожар бушевал в Успенском соборе, но икона уцелела, хотя и была повреждена татарами, которые «одраша» ее драгоценные укра­шения, покрывавшие ее «золотую кузнь». И, несмотря на все невзгоды, уже через год приведенная в поря­док и вновь получившая драгоценный убор, икона вновь устанавливается во Владимирском Успенском соборе.