Законность человеческого жертвоприношения

Пытки и казни еретиков были вовсе не новым явлением в христианской истории. Напротив, такая практика имела богатое прошлое, бравшее начало, по меньшей мере, в четвёртом столетии.

Около 385 года н.э. Присциллиан, епископ Авилы (340‑385), отразил в своих трудах некое неканоническое учение Востока и, возможно, элементы гностического дуализма. Его обвинили в колдовстве и ереси и доставили пред очи Максима, римского императора того времени, в Тревизе, где подвергли длительным пыткам.

Признав его виновным в совершении данных преступлений, его обезглавили вместе с двумя другими духовными лицами, богатой женщиной, его ученицей, и известным поэтом, связанным с ним.

В Испанию были отправлены трибуны для проведения дальнейшего расследования, результатом которого стала казнь ещё двух еретиков и изгнание пяти. Папа Сириций, находившийся на Престоле Святого Петра, возмутился — не из‑за казней, а из‑за того, что процессы были проведены светским, а не церковным судом.

Тело Присциллиана отвезли для погребения обратно в Испанию, где вскоре выросла в поклонение ему святыня — в месте, как считается, нынешнего Сантьяго‑де‑Компостела. Полагают, что изначально паломнический маршрут в Сантьяго‑де‑Компостела пролегал по пути следования тела Присциллиана к месту своего последнего упокоения на Иберийском полуострове.

За те 900 лет, что отделяют смерть Присциллиана от создания инквизиции, были и другие казни еретиков. Они, однако, не являлись отражением какой‑либо последовательной или централизованной папской политики, но происходили, как отдельные спорадические вспышки насилия со стороны местного клира или не в меру набожных светских монархов.

Так, к примеру, в 1022 году король Франции отправил на костёр несколько якобы еретиков — монахов Орлеана.

В 1116 году в Сен‑Жиле был сожжён еретик‑одиночка. Теперь же, с введением инквизиции, был запущен официальный, более или менее отлаженный механизм, включавший в себя весь процесс расследования, вынесения приговора, проведения суда, пыток и казни.

У нас нет достаточного количества подтверждающих материалов, но, судя по всему, по крайней мере с девятого века, существовала традиция, по которой церковнослужителям запрещалось проливать кровь. Пускать кровь, будь то копьём, мечом или кинжалом, считалось, по‑видимому, не по‑христиански.

Так, к примеру, в «Песне о Роланде» священнослужитель Турольдус даже во время военной кампании воздерживается от ношения остроконечного оружия. Вместо этого он вооружен булавой. Вероятно, считалось недопустимым заколоть человека, но если кровь «случайно» проливалась из размозжённого черепа, это, по‑видимому, было другим, теологически санкционированным делом.

Возможно, из уважения к некоей подобной традиции, методы инквизиции казались предназначенными для того, по крайней мере в теории, чтобы сводить фактическое пролитие крови к минимуму. Инквизиторы, разумеется, не испытывали особых угрызений совести или раскаяния, учиняя физические страдания во имя духовного блага.

Дабы обеспечить им такую индульгенцию, папа Александр IV (1254‑1261) уполномочил инквизиторов отпускать грехи друг другу за любые, так называемые, «непредвиденные случайности» — преждевременную смерть жертвы, к примеру.

Но в большинстве форм пыток — в таких излюбленных средствах, как дыба, тиски для зажима пальцев, «страппадо» и водяная пытка, — избегалось намеренное пролитие крови. Орудия такого рода, по всей вероятности, придумывались для того, чтобы причинять максимум страданий и минимум телесных повреждений.

Имелись и другие чудовищные и невероятно изобретательные средства причинения боли, но главнейшим инструментом инквизиции был костёр. Правовым прецедентом и оправданием служило законодательство имперского Рима, которое было реанимировано в двенадцатом столетии и органично легло в основу юридических систем Европы.

Согласно римскому своду законов предание огню было стандартным наказанием за отцеубийство, осквернение храма, поджог, колдовство и измену. Здесь был прецедент для обращения с еретиками. В 1224 году император Священной Римской империи Фридрих II выпустил в Ломбардии закон, санкционировавший предание огню впавших в повторную ересь.

В 1231 году эта санкция была включена в сицилийский свод законов. В 1238‑1239 годах три правовых декларации сделали сицилийский свод законов применимым на всей территории Священной Римской империи.

Сам император Фридрих II едва ли был образцовым христианином. Он читал откровенно неортодоксальные труды. Имел широкие познания в учениях ислама и иудаизма. Увлекался алхимией, астрологией и тем, что сегодня назвали бы «эзотерикой». Не питал любви ни к католической церкви, ни к папе, который неоднократно обвинял его в ереси и дважды отлучал от Церкви.

Но хотя Церковь постоянно враждовала с Фридрихом, она без зазрения совести воспользовалась его законодательными актами и ухватилась за предание огню с одержимостью клинического пиромана. Одним из первых деяний доминиканской инквизиции была эксгумация трупов казнённых еретиков в Альби и предание их огню.

Как видно из свидетельств Гийома Пелиссона, эксгумация и принесение в жертву мёртвых оказались столь же непопулярными среди населения, как и пытки и сожжение живых, и такая практика нередко вызывала враждебную реакцию со стороны местного населения, особенно в Лангедоке.

Многие инквизиторы не могли обходиться без вооружённой охраны в своих передвижениях по округе. Немалое их число было убито. Такие невзгоды, впрочем, не охлаждали их поджигательского энтузиазма. Инквизитор Роберт Маленький, к примеру, усеял свой путь кострами по всей Северной Франции.

В одном из эпизодов своей деятельности в 1239 году он руководил сожжением одновременно 180 жертв. Его эксцессы были обузданы только два года спустя, в 1241 году. Под предводительством таких людей, как он, под личиной христианского благочестия фактически была возрождена древняя языческая практика ритуального человеческого жертвоприношения.

Сожжение еретика стало поводом для торжества, радостным событием. Природа таких праздников сделалась очевидной, благодаря наименованию, которое они получили впоследствии в Испании. Если переводить буквально, печально известное «аутодафе» («auto de fe»[7]) — публичный процесс, кульминационным моментом которого было сожжение на костре, — означает «акт веры».