Мэриборо, Австралия, 1913 год

 

Хотя он поздно вернулся из порта, похлебка была еще теплой. Лил, храни ее боже, не из тех, кто кормит мужа остывшей едой. Хеймиш вылил в рот последнюю ложку супа и откинулся на спинку стула, почесывая шею. Над рекой и городом прокатился далекий гром. Еле уловимый сквозняк поколебал свет лампы, выманивая из углов комнатные тени. Хеймиш проследил за ними взглядом: они прыгали по столу, вдоль стен, по двери. Мрак и свет поочередно танцевали на коже блестящего белого чемоданчика.

Потерянные чемоданы — обычное дело. Но маленькая девочка? Как мог ребенок оказаться на пристани один-одинешенек? И насколько он успел разглядеть, прелестный ребенок. Очаровательная мордашка, рыжеватые светлые волосы, точно золотая пряжа, и синие-пресиние глаза. А смотрит так, будто внимательно слушает и понимает все, о чем ты говоришь, и все, о чем молчишь.

Дверь на спальную веранду открылась, и в воздухе образовались мягкие знакомые очертания Лил. Она осторожно закрыла за собой дверь и пошла по коридору. Лил попыталась забрать надоедливую прядь за ухо, но непокорный локон снова прыгнул на место. Хеймиш наблюдал этот жест с момента их знакомства.

— Она уснула, — сказала Лил, когда дошла до кухни. — Боялась грома, но все же задремала. Бедный ягненочек до смерти устал.

Хейм отнес миску к скамье и опустил в теплую воду.

— Ничего удивительного, я и сам устал.

— По тебе видно. Давай лучше я вымою.

— Ничего, я справлюсь, любимая. Иди, я скоро.

Но Лил не ушла. Он чувствовал ее спиной, понимал, как учатся понимать с опытом, что она хочет что-то добавить. Ее невысказанные слова висели в воздухе. У Хеймиша заныла шея. Волна предыдущих разговоров откатилась и мгновение помедлила, готовясь вновь нахлынуть. Прозвучавший наконец голос Лил был тих:

— Не надо со мной цацкаться, Хейм.

Он вздохнул:

— Я знаю.

— Я справлюсь. Не впервой.

— Конечно справишься.

— Вот только не надо держать меня за инвалида.

— Я не держу, Лил.

Он повернулся к жене лицом и увидел, что она стоит у дальнего края стола, опустив руки на спинку стула. Он понимал, что ее поза говорит: «я выстою», «все как прежде». Но Хеймиш слишком хорошо знал жену, знал, что ей больно. Знал и то, что он, черт побери, ничего не может исправить. Как любит повторять доктор Хантли, век живи, век надейся. Но легче от его слов не становится ни Лил, ни ему.

Она уже стояла рядом с ним, мягко отодвигая его бедром. От кожи Лил сладко и грустно пахло молоком.

— Иди ложись, — сказала она. — Я скоро.

От ее наигранной веселости у Хеймиша кровь застыла в жилах, но он подчинился.

Жена не обманула, долго не задержалась, и он смотрел, как она смывает с кожи дневную усталость, надевает через голову ночную рубашку. Хотя Лил стояла спиной, Хеймиш чувствовал, как осторожно она расправляет ткань на груди, на все еще раздутом животе.

Она подняла глаза и поймала его за разглядыванием. С лица мигом исчезла беззащитность, Лил приняла оборонительную позицию.

— Что?

— Ничего.

Он сосредоточился на руках, на мозолях и ожогах от веревки, приобретенных за портовые годы.

— Я только думал о малышке на веранде, — сказал он. — Интересно, кто она? Так и не назвала своего имени?

— Говорит, что не знает. Сколько бы я ни спрашивала, только смотрит в ответ, ужасно серьезная, и говорит, что не помнит.

— Как по-твоему, она врет? Некоторые безбилетники чертовски хорошо врут.

— Хейм, — возмутилась Лил. — Она не безбилетник, она еще совсем крошка.

— Не злись, любимая. Я только спросил. — Он покачал головой. — Нелегко поверить, что она могла все забыть.

— Я уже слышала о таком, называется амнезия. Отец Рут Хафпенни получил ее, когда упал в шахту. Она бывает от падений и всякого такого.

— Думаешь, она могла упасть?

— Синяков я на ней не нашла, но ведь всякое бывает.

— Ладно, — сказал Хейм. Вспышка молнии озарила углы комнаты. — Завтра подумаю.

Он сменил позу, лег на спину и уставился в потолок. — Она не может быть ничьей, — тихо добавил он.

— Да. — Лил потушила лампу, погрузив комнату в темноту. — Наверное, кому-то ее ужасно не хватает.

Она перекатилась на другой бок, как и каждую ночь, повернулась к Хеймишу спиной, не впуская его в свое горе. Сквозь простыню ее голос звучал глуше.

— Но я вот что скажу: они ее не заслуживают. Ужасная беспечность, как можно потерять дитя?

 

Лил смотрела через окно: на заднем дворе две маленькие девочки бегали туда-сюда под веревкой с бельем и смеялись, когда прохладные влажные простыни шлепали их по лицам. Они снова пели очередную песенку Нелл. Песни — единственное, что не ускользнуло из ее памяти, она знала их множество.

Нелл. Так ее теперь называли, в честь мамы Лил, Элеоноры. Надо же было ее как-то называть? Забавная крошка по-прежнему не могла сказать своего имени. Сколько бы Лил ни спрашивала, она лишь широко распахивала большие синие глаза и говорила, что не помнит.

После первых нескольких недель Лил перестала задавать ребенку этот вопрос. По правде говоря, она была даже рада, что девочка забыла, как ее зовут. Лил не хотела представлять Нелл с другим именем, не с тем, что они дали ей. Нелл. Оно так хорошо подходило ей, любой подтвердил бы. Почти как если бы девочка родилась с ним.

Они и так приложили все силы, чтобы узнать, кто и откуда этот ребенок. Невозможно требовать большего. И хотя сперва Лил говорила себе, что заботится о Нелл временно и приютила ее, пока не объявятся настоящие мама и папа, с каждым новым днем женщина все больше убеждалась, что никаких родных у ребенка не существует.

Жизнь всех троих потекла легко и просто. После семейного завтрака Хеймиш уходил на работу, а они с Нелл занимались домом. Лил обнаружила, что ей нравится иметь за собой маленький хвостик, нравится показывать девочке разные вещи и объяснять, как они работают. Нелл была настоящей почемучкой. Она спрашивала, почему солнце прячется ночью, почему языки пламени не выскакивают из камина, почему реке не скучно все время течь по одному и тому же руслу, а Лил нравилось давать ответы, смотреть, как личико Нелл светлеет от объяснений. Впервые женщина считала себя полезной и нужной, а свою жизнь — более наполненной.

С Хеймишем тоже наладилось. Напряжение, которое в последние несколько лет возникло между ними, начало спадать. Они перестали быть подчеркнуто вежливыми, спотыкаться о старательно подобранные слова, словно два незнакомца, вынужденно живущие вместе. Они даже начали иногда снова смеяться, непринужденно, как смеялись прежде.

Что до Нелл, то она нырнула в жизнь с Хеймом и Лил, точно утка в Мэри-ривер. Соседские дети быстро разведали, что в округе появилась новенькая, и Нелл была вне себя от счастья, получив возможность играть с другими детьми. Маленькая Бет Ривс теперь каждый день прибегала к забору. Лил нравилось слушать, как две девочки играют вместе. Она каждый раз ждала, предвкушала миг, когда тоненькие голоса завизжат и засмеются на ее дворе.

Нелл была невероятной фантазеркой. Лил часто слышала, как она описывает долгие и запутанные ролевые игры. Ровный открытый двор становился в воображении Нелл волшебным лесом с колючими кустами и лабиринтами и даже с домиком на краю пропасти. Лил узнавала в описаниях Нелл места из детской книги волшебных сказок, которую они нашли в белом чемодане. Лил и Хейм по очереди читали ее девочке на ночь. Сказки сначала казались Лил слишком страшными, но Хейм убедил ее в обратном. Нелл также ничуть не казалась напуганной.

Со своего места у кухонного окна Лил видела, что в эти истории и играют дети. Бет слушала, широко распахнув глаза, а Нелл вела ее по воображаемому лабиринту, порхая вокруг в белом платьице. Солнечные лучи превратили ее длинные рыжие косы в золото.

Нелл будет скучать по Бет, когда они переедут в Брисбен, но, несомненно, заведет новых друзей. С детьми всегда так. Переезд стал очень важен для них. Лил и Хейм не могли вечно говорить всем вокруг, что Нелл — их племянница с севера. Рано или поздно соседи начнут недоумевать, почему девочка не едет домой, и интересоваться, сколько еще она будет жить в их семье.

Нет, Лил все было ясно. Они втроем должны начать жизнь с чистого листа, где-нибудь, где их не знают. В большом городе, где люди не задают лишних вопросов.