Лондон, Англия, 1900 год. Туман был густым и желтым, цвета пастернака и пшеничной похлебки

 

Туман был густым и желтым, цвета пастернака и пшеничной похлебки. Он наступал по ночам, катился по поверхности реки и тяжело расползался по улицам вокруг домов, проникая под дверные упоры. Элиза наблюдала через щель в кирпичах. Под безмолвным плащом тумана дома, газовые фонари, стены превращались в чудовищные тени, кренящиеся в разные стороны, и зеленовато-желтые облака проплывали между ними.

Миссис Суинделл оставила ей гору стирки, но, насколько Элиза понимала, стирать при таком тумане было без толку: белое к концу дня станет серым. Точно так же можно развесить одежду замоченной, но не постиранной, что она и проделала. Так она сбережет брусок мыла, не говоря уж о своем времени. Ведь Элизе было чем заняться в густой туман, когда так приятно прятаться и так приятно красться.

Потрошитель был одной из ее лучших игр. Вначале девочка играла в нее одна, но со временем научила правилам Сэмми, и теперь они по очереди примеряли роли матери и Потрошителя. Элиза не в силах была решить, чью роль предпочитает. Иногда она полагала, что Потрошителя, из-за его всеобъемлющей мощи. Ее кожа горела от преступного удовольствия, когда она кралась за Сэмми и сдерживала смешок, готовясь схватить его…

Но и в роли матери тоже было нечто соблазнительное. В том, чтобы идти быстро, осторожно, не сметь оглянуться через плечо, не сметь пуститься в бегство, стараясь уйти как можно дальше от человека за спиной. Сердце бьется все громче и вот-вот заглушит шаги незнакомца, не позволив следить за ними. Страх был восхитителен, от него покалывало кожу.

Хотя оба Суинделла отправились на поиски удачи (туман был даром божьим для тех обитателей реки, которые ничем не гнушались, пытаясь наскрести на жизнь), Элиза все же тихо спустилась по лестнице, постаравшись не скрипнуть четвертой ступенькой. Сара, няня маленькой Хэтти, стремилась влезть в доверие к хозяевам и коварно докладывала обо всех промахах Элизы.

Внизу лестницы девочка остановилась и изучила тенистые изломы и выступы магазина. Щупальца тумана отыскали дорогу в кирпичах, разбрелись по комнате, тяжело зависли над витриной, сгустились желтым вокруг мерцающего газового фонаря. Сэмми сидел в дальнем углу на стуле и чистил бутылки. Он глубоко погрузился в раздумья — Элиза узнала на его лице маску грез.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что Сара не прячется в засаде, Элиза прокралась к брату.

— Сэмми! — прошептала она, подходя.

Нет, он не услышал.

— Сэмми!

Колено брата перестало трястись, он наклонился, и его голова показалась из-за прилавка. Прямые волосы упали набок.

— На улице туман.

Его равнодушное лицо отразило очевидность этого заявления. Сэмми слегка пожал плечами.

— Густой, как канавная жижа, уличные фонари почти исчезли. Самое то для Потрошителя.

Это привлекло внимание Сэмми. На мгновение он замер, размышляя, затем покачал головой. Мальчик указал на кресло мистера Суинделла с покрытой пятнами подушкой и вмятиной в том месте, где кости спины вжимались в нее, вечер за вечером, когда он возвращался из таверны.

— Он даже не узнает, что мы выходили. Его еще сто лет не будет, и ее тоже.

Он снова покачал головой, на этот раз чуть слабее.

— Их не будет весь день, они не упустят возможности заработать лишнюю монету.

Элиза знала, что вот-вот достучится до него. В конце концов, брат является ее частью, девочка всегда могла читать его мысли.

— Пойдем, мы ненадолго. Дойдем только до реки и сразу назад. Совсем недалеко. Можешь выбрать, кем будешь.

Сработало, как она и рассчитывала. Мрачные глаза Сэмми встретились с ее взглядом.

Он поднял ладонь и сжал ее в бледный кулачок, точно держал нож.

Пока Сэмми стоял у двери и выжидал десять секунд форы, положенной тому, кто играет мать, Элиза кралась прочь. Она нырнула под веревки с бельем миссис Суинделл, обогнула тележку тряпичника и направилась к реке. Ее сердце колотилось от возбуждения. Как прекрасно чувство опасности! Волны пленительного страха разбивались под кожей девочки, пока она скользила прочь, пробираясь между людьми, тележками, собаками, колясками, неясными в тумане. Она все время напряженно вслушивалась в шаги за спиной, крадущиеся, крадущиеся и наконец догоняющие ее.

В отличие от Сэмми Элиза любила реку. Здесь она становилась ближе к отцу. Мать не слишком охотно говорила о прошлом, но однажды рассказала Элизе, что ее отец вырос на другом изгибе той же реки. Он научился вязать морские узлы на корабле, перевозящем уголь, а затем вступил в другой экипаж и отправился в открытое море. Элизе нравилось думать о том, какие события мог видеть отец на своем изгибе реки, рядом с Доком смерти, где вешали пиратов, тела которых болтались на цепях, пока их не омоют три прилива. «Плясали пеньковую джигу», как говорили старики.

Элиза поежилась, представляя безжизненные тела и гадая, каково это, когда последний вздох выжимают из твоей шеи, затем отругала себя за то, что отвлеклась. Подобные ошибки обычно совершал Сэмми. Ему-то можно, но Элиза знала, что должна быть осторожной.

Где же Сэмми? Она сосредоточилась и напряженно прислушалась. Слушала… Чайки на реке, скрипят канаты на мачтах, трещат деревянные корпуса, катится мимо тележка, торговец липучками от мух кричит: «Ловите живьем!», быстрые шаги женщины, парнишка-газетчик выкрикивает цену своего листка…

Внезапно за спиной раздался грохот. Тихо заржала лошадь. Закричал мужчина.

Сердце Элизы екнуло, она чуть не обернулась. Ей отчаянно хотелось увидеть, что же произошло. Она остановилась как раз вовремя. Это было непросто. Мать часто повторяла, что Элиза от природы любопытна, качала головой, прищелкивала языком и говорила дочери, что, если та не научится сдерживать свое воображение, рано или поздно налетит на гору собственных фантазий. Если Сэмми рядом и увидит, что она подсматривает, ей придется сдаться, а она уже почти у Темзы. Вонь речного ила смешалась с серным запахом тумана. Элиза почти выиграла, осталось пройти совсем немного.

Взвились голоса, загомонили далеко за спиной, приблизился звон колокольчика. Наверное, глупая лошадь налетела на тележку точильщика ножей, лошади вечно немного сходят с ума в тумане. Вот неприятность! Как она услышит Сэмми, если он решит сейчас напасть на нее?

Каменная стена у края реки тускло проглянула в тумане. Элиза усмехнулась и пробежала несколько последних ярдов.

Если честно, бегать — против правил, но она не смогла устоять перед соблазном. Ее ладони коснулись скользкой стены, и она радостно завизжала. Получилось, она выиграла, снова перехитрила Потрошителя.

Элиза забралась на стену и победно уселась наверху, лицом к улице, по которой пришла. Она барабанила пятками по камню и высматривала под пологом тумана крадущуюся тень брата. Бедняжка Сэмми. В играх ему до нее далеко. Он дольше учит правила, хуже усваивает назначенную роль. Притворство для Сэмми неестественно, в отличие от Элизы.

Пока она сидела, запахи и звуки улицы вновь обрушились на нее. С каждым вдохом она ощущала маслянистость тумана. Колокольчик, который слышала девочка, звенел все громче, приближаясь все ближе. Люди вокруг казались возбужденными, они бросились в одну сторону, как будто появился шарманщик или у сына тряпичника случился очередной эпилептический припадок.

Конечно! Шарманщик — вот где Сэмми! Элиза соскочила со стены, ободрав ботинок о камень, торчавший из основания.

Брат не в силах противиться музыке. Несомненно, он стоит рядом с шарманщиком, чуть приоткрыв рот, и смотрит на инструмент, все мысли о Потрошителе и игре вылетели из его головы.

Элиза шла за людьми, которые собирались в толпу и подзывали друг друга. Колокольчики звенели уже совсем близко, и девочка узнала их. Колокольчики «скорой помощи». Возможно, дело все же в сыне тряпичника.

Тут и сама повозка «скорой помощи» загромыхала вдоль изгиба реки и понеслась к собирающейся толпе. Мужчина наверху повозки звенел в колокольчик и кричал на людей, чтобы те ушли с дороги и дали проехать.

Элиза прибавила шаг. Со «скорой помощью» явился неясный страх, заставив сердце биться быстрее, пока она прогадывала себе путь между спинами. Элегантные дамы в пробочных юбках, джентльмены в коротких сюртуках, уличке мальчишки, прачки, клерки. В поисках Сэмми она проталкивалась локтями через сгущающуюся толпу. Из центра сборища начали расходиться круги шепотков. Элиза шла и собирала обрывки сведений, которыми возбужденно обменивались вокруг: черный конь, который вывернул из тумана, маленький мальчик, который не заметил его появления, ужасный туман…

«Не Сэмми, — повторяла она себе, — это не может быть Сэмми». Он шел за ней по пятам, она прислушивалась к нему…

Девочка была совсем близко, почти дошла до просвета. Почти увидела все сквозь туман. Затаив дыхание, она пробилась через последнее кольцо зевак, и ей открылась ужасная сцена. Элиза сразу же все поняла. Черный конь, санитар на коленях, хрупкое тело мальчика. Рыжевато-золотистые волосы, слипшиеся, темно-красные там, где касались булыжной мостовой. Грудь разворочена копытом, голубые глаза не видят.

Санитар покачал головой.

— Все, конец пареньку. У него не было ни единого шанса.

Элиза обернулась и посмотрела на коня. Он нервничал, был напуган туманом, толпой, шумом, выдыхал длинные струи горячего пара, разгонявшие туман и оттого заметные.

— Кто-нибудь знает, как зовут мальчика?

Толпа зашевелилась, затолкалась, отдельные люди поворачивались друг к другу, пожимая плечами и качая головами.

— Вроде я его видел, — произнес неуверенный голос.

Элиза встретила взгляд блестящих черных глаз коня. Весь мир с его звуками, казалось, кружился вокруг, и только конь был неподвижен. Они смотрели друг на друга, и в тот миг девочке казалось, будто конь заглянул ей в душу заметил пропасть, которая разверзлась так быстро и которую придется заполнять всю оставшуюся жизнь.

— Кто-то должен его знать, — настаивал санитар.

Толпа безмолвствовала, и оттого ситуация казалась еще более жуткой.

Элиза знала, что должна ненавидеть черное чудовище, должна презирать его сильные ноги и гладкие, крепкие мышцы, но не могла. Скрестившись с ним взглядами, она ощутила почти понимание со стороны животного, словно конь, как никто другой, видел пустоту внутри ее.

— Ладно, — сказал санитар.

Он свистнул, и из повозки вышли два парня. Один поднял сломанное тельце мальчика и положил его на тележку, другой выплеснул ведро воды и принялся драить окровавленную мостовую.

— Полагаю, он живет на Баттерси-Бридж-роуд, — раздался медленный спокойный голос.

Выговор служащего юридической конторы, не джентльмена, конечно, но более аристократический, чем у других речных жителей.

Санитар поднял взгляд.

Из тумана шагнул высокий мужчина в пенсне и аккуратном, но поношенном костюме.

— Я видел его там на днях.

Раздалось бормотание, толпа переваривала сведения, по-новому взглянув на изуродованное тельце мальчика.

— А дом чей, не знаешь, приятель?

Высокий мужчина покачал головой.

— Боюсь, не знаю.

Санитар кивнул, затем махнул своим помощникам.

— Отвезем его на Баттерси-Бридж-роуд и там поспрашиваем. Кто-то должен его знать.

Конь кивнул Элизе, трижды наклонил голову, затем вздохнул и отвел глаза.

Элиза моргнула.

— Погодите, — почти прошептала она.

Санитар посмотрел на нее. Что?

Все взоры обратились на крошечную девочку с длинной рыжевато-золотистой косой. Элиза на мгновение встретилась взглядом с мужчиной в пенсне. Стекла пенсне были блестящими и белыми, так что она не видела его глаз.

Санитар протянул руку, призывая толпу замолчать.

— Ну же, говори, детка. Как зовут этого невезучего парня?

— Его зовут Сэмми Мейкпис, — сказала Элиза. — И он мой брат.

 

Мать отложила деньги на свои похороны, но для ее детей ничего припасено не было. Вполне естественно, какой родитель допустит саму возможность подобной траты?

— Его ждут бедняцкие похороны в церкви Святой Бригитты, — сказала миссис Суинделл позже тем же днем.

Она облизала ложку с супом и ткнула ею в Элизу, которая сидела на полу.

— Яму выроют в среду. До тех пор, похоже, придется держать его здесь. — Она прикусила щеку и выпятила нижнюю губу. — Наверху, разумеется, чтобы вонь не распугала покупателей.

Элиза слышала о бедняцких похоронах в церкви Святой Бригитты. Большая яма каждую неделю, гора тел, священник, поспешно бормочущий короткую службу, чтобы поскорее сбежать от кошмарного запаха.

— Нет, — сказала девочка, — только не церковь Святой Бригитты!

Крошка Кэтти перестала жевать хлеб. С набитым ртом переводила широко распахнутые глаза с Матери на Элизу.

— Нет?

Тонкие пальцы миссис Суинделл крепче сжали ложку.

— Прошу вас, миссис Суинделл, — взмолилась Элиза. — Позвольте похоронить его как положено. Как маму. — Она прикусила язык, чтобы не расплакаться. — Я хочу, чтобы он был с мамой.

— Хочешь, вот как? Может, катафалк с лошадьми? Двух профессиональных плакальщиц? И конечно, ты считаешь, что мы с мистером Суинделлом заплатим за такие роскошные похороны. — Она жадно фыркнула, наслаждаясь своей мрачной тирадой. — Тут тебе не благотворительное общество, юная мисс, хоть все и считают иначе, так что, если у тебя нет денег, парня скормят червям у Святой Бригитты. Совсем неплохо для таких, как он.

— Не надо катафалка, миссис Суинделл, не надо плакальщиц. Только нормальные похороны и собственная могила.

— И кто, по-твоему, все это устроит?

Элиза сглотнула.

— Брат миссис Баркер работает в похоронном бюро, может, он? Конечно, если вы попросите, миссис Суинделл.

— И быть у него в долгу из-за тебя и твоего идиота братца?

— Он не идиот.

— Ему хватило дури попасть под лошадь.

— Он не виноват, это все туман.

Миссис Суинделл отхлебнула еще немного супа, вывернув нижнюю губу.

— Он даже не хотел выходить, — сказала Элиза.

— Конечно не хотел, — согласилась миссис Суинделл. — Проказы не в его духе, в твоем.

— Прошу вас, миссис Суинделл, я могу заплатить.

Сросшиеся брови взметнулись к небу.

— Можешь, вот как? Обещаниями и лунным светом?

Элиза подумала о кожаном мешочке, о пятнадцати пенсах в нем.

— У меня… у меня есть немного денег.

У миссис Суинделл отвисла челюсть, из которой вытекла струйка супа.

— Немного денег?

— Совсем чуть-чуть.

— Гадкая маленькая дрянь. — Губы захлопнулись, точно застежка кошелька. — Сколько?

— Пятнадцать пенсов.

Миссис Суинделл разразилась скрежещущим хохотом. Это был такой кошмарный, чуждый и грубый звук, что ее дочурка заревела.

— Пятнадцать пенсов? — выплюнула она. — Да на пятнадцать пенсов ты и гвоздей не купишь, чтоб крышку гроба забить!

Мамина брошь, она может продать брошь. Конечно, мать заставила Элизу пообещать, что она не расстанется с брошью, если не появится плохой человек, но, разумеется, в подобной ситуации…

Миссис Суинделл кашляла и задыхалась от столь неожиданного веселья. Она хлопнула себя по костлявой груди и отшвырнула маленькую Хэтти.

— А ну прекрати свой кошачий концерт, а то я сама себя не слышу.

Она мгновение помолчала, затем глянула на Элизу сузившимися глазами, кивнув пару раз, пока план обретал форму.

— Ты так ныла, что я все решила. Лично прослежу, чтобы мальчишка не получил ничего сверх того, что заслуживает. Его ждут бедняцкие похороны.

— Прошу вас…

— А пятнадцать пенсов положены мне за хлопоты.

— Но, миссис Суинделл…

— Что миссис Суинделл? Это научит тебя, как ловчить и прятать деньги. Вот погоди, придет мистер Суинделл домой и обо всем узнает, тогда тебе влетит по первое число. — Она протянула Элизе свою миску. — А теперь подай мне добавки и можешь отвести Хэтти наверх, в кровать.

Хуже всего было по ночам. Уличные шумы разрастались до грохота, тени беспричинно колебались, и впервые в жизни Элиза осталась одна в крохотной комнатке. Девочка пала жертвой ночных кошмаров, куда более страшных, чем те, что она воображала в своих историях.

Днем мир словно был вывернут наизнанку, подобно одежде на веревке. Все той же формы, размера и цвета и все же донельзя неправильно. И хотя тело Элизы двигалось, как и прежде, ее разум скитался по миру страхов. Вновь и вновь она воображала Сэмми на дне ямы у церкви Святой Бригитты: лежит, руки раскинуты, брошен среди тел безымянных мертвецов, пойман в капкан под землей, глаза открыты, рот пытается крикнуть, что это ошибка, что он вовсе не умер.

Миссис Суинделл настояла на своем, и Сэмми похоронили с бедняками. Элиза достала брошь из тайника и даже отнесла ее к дому Джона Пикника, но так и не смогла продать. Она добрых полчаса стояла перед домом, пытаясь решиться. Девочка знала, что если продаст брошь, то денег хватит на достойные похороны Сэмми. А еще она знала, что мистер и миссис Суинделл захотят узнать, откуда взялись деньги, и безжалостно накажут за то, что хранила такой подарок судьбы в секрете.

Но убедил ее не страх перед Суинделлами и даже не голос матери, звучащий в воспоминаниях и молящий не продавать брошь, пока не явился с угрозами призрачный человек, а ее собственный страх, что будущее может оказаться хуже прошлого. Что настанет день, ныне таящийся в туманной дали, когда брошь окажется единственным ключом к спасению.

Элиза развернулась, так и не ступив в дом мистера Пикника, и поспешила обратно в тряпичную лавку. Брошь прожигала дыру в кармане. Девочка сказала себе, что Сэмми понял бы, так как он не хуже ее знал цену жизни на изгибе реки.

Затем она как можно аккуратнее сложила воспоминания о нем, обернула слоями чувств — радости, любви, долга, — в которых больше не нуждалась, и заперла глубоко внутри. Отчего-то ей казалось правильным избавиться от подобных воспоминаний и чувств. Ведь со смертью Сэмми Элиза стала получеловеком. Точно комната, лишенная света, ее душа была холодной, темной и бездонной.

 

Когда эта мысль впервые посетила ее? Элиза не помнила. В тот день не случилось ничего важного. Она проснулась как обычно, открыла глаза в полумраке комнатки и осталась лежать, возвращаясь в тело после мучительной и долгой ночи.

Девочка отбросила угол одеяла и села, поставив босые ноги на пол. Длинная коса упала через плечо. Было холодно, осень уступила место зиме, и утром было темно, как ночью. Элиза чиркнула спичкой и поднесла огонек к фитилю свечи, затем посмотрела наверх, на дверь, где висел передник.

Что заставило ее так поступить? Что заставило пренебречь передником и взять рубашку и бриджи, которые висели за ним? Что заставило влезть в одежду Сэмми вместо своей?

Она чувствовала лишь, что это правильно, словно ничего иного ей не оставалось. Рубашка пахла так знакомо, похоже на ее собственную одежду, и все же иначе. Когда девочка натянула бриджи, то насладилась любопытным ощущением голых лодыжек, прохладного воздуха на коже, привыкшей к чулкам. Она села на пол и зашнуровала потертые ботинки Сэмми, которые пришлись как раз по ноге.

Затем Элиза встала перед маленьким зеркальцем и пострела в него, внимательно приглядываясь в свете мерцающей свечи. На нее глядело бледное лицо, длинные волосы, огненно-рыжие, голубые глаза с бесцветными бровями. Не отводя глаз, Элиза взяла ножницы для шитья, которые лежали в корзине со стиркой, и отвела косу в сторону. Коса была толстой, пришлось потрудиться. Наконец она упала в подставленную ладонь. Более не скрепленные волосы разметались, растрепались вокруг лица. Девочка продолжала резать, пока волосы не стали той же длины, что были у Сэмми, затем нахлобучила его матерчатую кепку.

Брат и сестра были близнецами, вполне естественно, что они очень похожи, и все же Элиза затаила дыхание. Она улыбнулась, совсем чуть-чуть, и Сэмми улыбнулся в ответ. Она протянула руку, коснулась холодного зеркального стекла и поняла, что больше не одинока.

Тук… тук…

Ручка метлы миссис Суинделл стучала в потолок снизу: ежедневный призыв начинать стирку.

Элиза подобрала с пола длинную рыжую косу, расплетшуюся сверху, где прошлись ножницы, и обвязала конец куском бечевки. Позже она спрячет ее вместе с маминой брошью. Коса больше не нужна ей, она принадлежит прошлому.