Советско-земские, советско-думские и иные коалиционные органы власти в провинции

Во многих губерниях не только окраин, но в центральной части страны (Калужская губерния, о которой уже шла речь, не представляла в этом отношении исключения) неблагоприятная для большевиков расстановка сил в октябре—ноябре 1917г. обусловила трудную и порой длительную борьбу за овладение властью. Весьма распространенным явлением в провинции были коалиционные органы власти, в состав которых наряду с представителями Советов входили и те, кто олицетворял структуру местного самоуправления — земства и городские думы, а также политические организации преимущественно умеренносоциалистической ориентации и профессиональные союзы.

Участие местных большевиков в коалициях с органами городского и земского самоуправления и общественными организациями, в которых преобладали умеренно-социалистические элементы, отнюдь не осуждалось в ту пору партийными верхами, как это позже стало освещаться в советской исторической литературе. Оно выражало обоюдное стремление как той, так и другой стороны к достижению политического консенсуса с тем, чтобы предотвратить чреватое жертвами вооруженное противоборство. Такого рода практика имела место, кроме уже упоминавшейся Калуги, в Костроме, Рязани, Курске, Туле, Перми, Вологде и некоторых других губернских городах Европейской России.

Еще большее распространение она получила на аграрных окраинах страны. Формы и условия соглашений, лежавших и основе коалиционных органов власти, были самыми разнообразными. На Дону — это Военно-революционный комитет «объединенной демократии», в который наряду с меньшевиками и эсерами в целях создания единого антикалединского фронта вошли большевики Ростова-на-Дону и Таганрога. В Астрахани — Комитет народной власти, где большинство принадлежало советско-социалистическим элементам. В Томской губернии коалиция строилась на паритетных началах, т.е. на равном представительстве от советских и несоветских организаций. В Забайкальской области Народный совет был образован на основе пропорционального представительства от каждой из трех групп сельского населения (крестьян, казаков, бурят), а также Советов рабочих и солдатских депутатов, городских самоуправлений. В партийном отношении он представлял воплощение идеи «однородно-социалистической власти». На Дальнем Востоке III краевой съезд Советов и Приморское областное земское собрание, в котором временно возобладали левые элементы меньшевиков и особенно эсеров, создали на коалиционных началах Краевой комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и местных самоуправлений. В Красноярском уезде Енисейской губернии возник объединенный комитет Совета крестьянских депутатов и уездной земской управы, чему способствовало признание Советской власти левоэсеровским руководством местного земства. Дальневосточная коалиция тоже фактически строилась на советской платформе, поскольку левоэсеровские представители Приморского областного земства входили в Краевой комитет советов и самоуправлений на правах меньшинства, а, главное, проводили в жизнь принципы советской политики.

Аналогичный по содержанию, но несколько иной по форме компромисс заключили в начале 1918 г. большевики Терека. Чтобы предотвратить межнациональную рознь и сплотить все революционно-демократические силы, они вошли в социалистический блок, в котором наряду с керменистами (революционно-демократической организацией Осетии), состояли эсеры и меньшевики.

Очень похожие друг на друга случаи заключения соглашений на предмет создания коалиционных органов власти как средства быстрейшего прекращения боевых действий там, где установление новых порядков сопровождалось ожесточенной вооруженной борьбой, имели место в Смоленске, Иркутске и, как уже говорилось, во второй столице страны — Москве.

В нашей отечественной литературе советского времени если и писалось о таких коалициях, то только как о неких промежуточных, переходных структурах на пути к так называемому полному советовластию. История большевистской революции сложилась так, что в конце концов коалициям было суждено объективно сыграть именно эту несамостоятельную роль временных средостений между дооктябрьской государственностью и диктатурой большевистских верхов, во что перманентно стала в дальнейшем превращаться власть Советов. Между тем генетически в них были заложены два разных начала — органов государственной власти (пролетарской диктатуры в ее большевистской радикальной форме) и органов демократического самоуправления трудящихся.

Но коль скоро речь идет о потенциальных возможностях, которые в той или иной степени были сопряжены с возникновением и деятельностью советско-земских, советско-думских и иных коалиционных органов власти на местах, ограничиться только такой констатацией было бы недостаточно. К тому же опубликованные в последнее время документы и материалы позволяют глубже проникнуть в сущность межпартийных отношений, складывавшихся внутри таких коалиционных структур, по-новому взглянуть на возможные альтернативы пролетарской диктатуре в ее экстремистски заостренных большевистскими лидерами формах.

Иначе говоря, есть основания видеть в широкой практике создания и деятельности коалиционных органов власти шаги российской революции, направленные на воплощение в жизнь идеи консенсуса между социалистами неодинаковой ориентации при решении вопроса о власти. Все это не позволяет согласиться с мнением Р. Пайпса, будто власть большевиков распространялась по стране вопреки воле Советов и что она чаще всего «завоевывалась силой оружия».

До сих пор речь шла о случаях создания коалиционных органов власти в масштабах краев, областей, губерний, городов и уездов. Что же касается положения дел в условиях деревенской глубинки, то здесь идея коалиции при формировании органов местного самоуправления жила значительно дольше, чем в городах. Даже, когда из центра уже шли директивы об упразднении земств и передаче их функций вновь создаваемым волостным и сельским Советам, крестьяне далеко не сразу принимали такую схему перестройки органов местного самоуправления, сопряженную с ломкой их прежних структур. На смену земствам нередко приходили не Советы, а управления и комитеты, именуемые иногда крестьянской властью. Советская пресса того времени сообщала, что многие волости и особенно казачьи станицы воздерживаются от организации Советов, заводя у себя своеобразные исполнительные комитеты, стоящие лишь на платформе советской власти, но по роду своей деятельности имеющие мало общего с принципами таковой.

Не менее показательно и то, что крестьяне порой были склонны не перестраивать структуру органов низовой власти, а просто переименовать ее, не считаясь с требованиями центра соблюдать классовый подход в организации снизу доверху системы государственного управления и самоуправления. Симптоматично и другое: в некоторых местностях сравнительно длительное время сосуществовали деревенские Советы и земства, по-хозяйски мудро разделяя сферы своего влияния на селе и обеспечивая тем и другим органам широкое право инициативы во всех вопросах местной жизни.

В свете всего этого требует серьезных корректив традиционная характеристика периода с 25 октября 1917 г. по март 1918 г. как времени триумфального марша Советской власти. Хотя в рамках данного периода определяющей тенденцией был относительно быстрый переход власти к Советам, но наличие ее не исключало внутренней противоречивости проявлений данной тенденции в каждом конкретном случае.

Спрашивается, почему при всей почвенности советско-земских и иных коалиций в российской провинции конца 1917 — начала 1918 гг. демонстрируемая ими модель сравнительно безболезненного решения вопроса о власти не стала магистральной в рамках страны в целом? Хотя в современной историографии встречается мнение, будто народные низы в октябрьской революции действовали левее партии большевиков и тем самым радикализировали линию поведения последней, согласиться с ним нельзя.

Потенциальная возможность коалиционной модели решения вопроса о власти на местах могла превратиться в действительность во всероссийском масштабе при двояком условии: существенной либерализации в данном вопросе лидеров большевиков и соответствующего полевения верхов умеренных социалистов. Но групповые и личные амбиции тех к других брали верх над разумом. Вот почему кажущийся ныне легко реализуемым политический консенсус между большевиками и их оппонентами так и не был достигнут. Виноваты здесь обе стороны. Кроме того, сказались конкретно-исторические условия, специфика социально-политического развития России.