Глава 38 Клаббинг

В тот вечер, когда выпивка навлекла на Уильяма Хикки беду, он возвращался из питейного клуба, собиравшегося в заведении Редхаус. Слово «клаббинг» (клубное общение) появилось в XVII веке; в июле 1660 года Пипс писал: «Мы отправились к Вуду, в наше старинное место встреч, для клаббинга». Но клубы во всем их многообразии, объединявшие людей по самым разным признакам, возникли только в следующем столетии. Аддисон в характерном для него духе заметил: «Человек – общественное животное, и мы используем любой случай и предлог для объединения в маленькие вечерние кружки, известные широкой публике как клубы». Клуб, однако, не всегда легко было отличить от банды, на что 12 марта 1712 года намекнул «Спектейтор», предлагая упомянуть в «общей истории клубов», которая тогда писалась, «компанию мужчин», называвшую себя «Могавк‑клубом» (от индейского племени могавков). Ее члены терроризировали прохожих на улицах – «одних сбивали с ног, других кололи холодным оружием, третьих резали и полосовали». «Спектейтор» отмечает также признаки «клубного духа» в опере, где женщины, симпатизировавшие вигам и тори, группировались друг против друга в определенных ложах, выказывая верность своей партии с помощью разнообразной символики.

Такова была обстановка вокруг питейных клубов XVIII века. Как правило, их члены встречались раз в неделю в «своей» таверне поесть, попеть и поспорить. На Шайр‑лейн собирался клуб «Кит‑Кат», включавший в себя видных вигов, на Бутчер‑роу – «Клуб Робин Гуда», в котором состояли «каменщики, плотники, кузнецы и им подобные». Беседы на Шайр‑лейн затягивались до глубокой ночи, а на Путчер‑роу «каждому давалось слово на пять минут». «Бифштекс‑клуб» собирался в одной из комнат театра «Ковент‑гарден», где его члены пили, острили, «немного пели и много злословили». Атмосферу элитарного клуба воскрешает Нед Уорд в «Лондонском наблюдателе»: он вошел «в старомодно обставленную комнату, где Духи Города, благоухая, расхаживали взад‑вперед с головными уборами в руках и не дерзали применить их по назначению, дабы не причинить завиткам своих париков какого‑либо вреда… Обменивались поклонами по новейшей моде… Они гудели, как шершни, забившиеся в дымовую трубу». Примером противоположного рода может послужить простонародный «Двухпенсовый клуб», одно из правил которого гласило: «Если кто‑нибудь выругается или помянет черта, сосед может дать ему под столом пинка». Клуб под названием «Палата лордов» собирался в заведении «Три селедки» на Белл‑ярде; и нем состояли гуляки из числа «барристеров, стряпчих и торговцев». Существовали «пуншевые клубы», «клубы судовладельцев» для обладателей небольших судов на Темзе, «клубы говорунов» для идущих в гору публичных ораторов.

То были центры споров и перебранок, выдержанные в боевых лондонских традициях, где непристойных песен звучало столько же, сколько эгалитаристских речей. Подобные клубы назывались «сидячими» (chair clubs); помимо них, были еще клубы картежников и «клубы петушка и курочки» для молодых людей и девиц легкого поведения. Существовал «Клуб безносых», а в Крипплгейте действовал «Клуб пердунов», члены которого «собирались раз в неделю, дабы отравлять окрестности, стремясь громкими трескучими звуками перепердеть друг друга». К. У. Хекторн в «Памятных местах Лондона» перечисляет многие другие лондонские клубы: «Клуб грубиянов» в таверне близ Биллингсгейтского рынка, где встречались местные торговцы, желавшие отточить свое умение «противоречить и сквернословить»; «Грошовый клуб», собиравшийся еженедельно в «Голове королевы» в Бишопсгейте и «состоявший главным образом из скупердяев и сквалыг»; «Клуб разорившихся лавочников» в таверне «Дик‑недотепа» (Саутуорк), дававший приют банкротам и тем, кому не посчастливилось в торговле. Каждый член «Клуба поддельных героев», собиравшегося в пивной в Болдуинс‑гарденс, представлял того или иного «героя прошлых лет»; в «Клубе лжецов», чьей базой была таверна «Колокол» в Вестминстере, не должно было звучать «ни единого слова правды». «Клуб человекоубийц» в таверне, находившейся в переулке близ церкви Сент‑Клемент‑Дейнз, принимал в члены лишь тех, «кто убил хотя бы одного»; но существовал также «Скучный клуб», куда входили «джентльмены мирного нрава, которым довольно было того, что они встречались в таверне, курили трубки и молчали до полуночи», после чего расходились по домам. «Неугасимый клуб» назывался так потому, «что сто его членов разбили сутки на отрезки с тем, чтобы клуб заседал беспрерывно и никому нельзя было уйти, пока не явится сменщик».

Клубная традиция продолжилась и в следующем столетии, когда члены так называемых «free and easy» (постоянных компаний, собиравшихся в пабах выпить и попеть) вносили по шиллингу в неделю; действовали также дискуссионные клубы в тавернах – как правило, в таких ремесленных районах, как Спитлфилдс, Сохо, Кларкенуэлл, Финсбери. В какой‑то мере они продолжили линию атеистических обществ XVIII века, которые собирались на Уэллс‑стрит, в таверне «Ангел» и на Сент‑Мартин‑лейн, и их так же не любили городские власти. Многие из этих заведений, однако, пользовались популярностью в начале XIX века, несмотря на свою оппозиционность. В их числе – «Лебедь» на Нью‑стрит, «Руно» на Уиндмилл‑стрит, «Джордж» на Ист‑Хардинг‑стрит и «Тутовое дерево» на Мурфилдс. Эти таверны были центрами лондонской радикальной оппозиции. Например, в 1817 году в таверне «Якорь» собирался «Хэмпден‑клуб», и в этой пивной впервые громко прозвучало требование всеобщего избирательного права для мужчин.

Есть основания утверждать, что эти общества и дискуссионные клубы в тавернах в той или иной мере были порождены, по крайней мере в Лондоне, неформальными дебатами в кофейнях начала XVIII века. Формирующее влияние кофеен было, однако, таким мощным, что их можно считать ответственными и за возникновение клубов совсем иного рода, нежели те, что собирались на Уиндмилл‑стрит или на Мурфилдс. Они получили название «мужских клубов» (gentlemen’s clubs) и, согласно одному высказанному в XIX веке мнению, выросли из «недолжным образом употребляемых кофеен и таверн» с тем, чтобы осуществить «переворот в общественном устройстве». Клуб Уайта, самый старый из них (1736), является прямым потомком «Шоколадной Уайта»; клубы Брука и Будла тоже возникли в XVIII веке, однако другие – в том числе «Атенеум» и клуб Гаррика – основаны уже в следующем столетии. Эти более поздние учреждения, сохраняя приватный характер, помещаются в зданиях, задуманных и построенных в масштабах скорее общественных. Их создавали известные архитекторы – такие, как Уилкинс, Барри, Смерк, – и, с их барельефами, с их сложной лепниной, они напоминают большие помещичьи дома или итальянские палаццо. Они и ныне весьма впечатляющи – главным образом благодаря своей глубочайшей вульгарности. Во многом они принадлежат к сфере лондонских декораций.

Хорошим примером, иллюстрирующим щедрость Лондона на контрасты, может послужить другой тип мужского клуба XIX века. Я имею в виду рабочие клубы, обычно собиравшиеся на вторых этажах местных пабов. Там царило грубоватое веселье. Порой читались лекции, как в романе Джорджа Гиссинга «Преисподняя»: «Что сталось бы с домохозяевами Кларкенуэлла, получи они по заслугам. И станется, друзья мои, обязательно станется, дайте только срок». Но общеобразовательные мероприятия или веселые дебаты частенько отступали перед «стуком кастаньет, треньканьем банджо и пением, чья мелодия то и дело взлетает радостным возгласом». Рассказывая о пабе «Плюмаж» в Бетнал‑грин, Артур Моррисон в 1896 году описал клубную комнату, где «началось пение, поскольку из присутствующих по меньшей мере человек двадцать жаждали „выступить“». Расхолаживающую ноту вносит, однако, замечание Моррисона о том, что лица у присутствующих были «как у человека, понукаемого к радости посреди глубокой тоски». О выпивке, которая и здесь была важным – даже насущно необходимым – элементом клубного общения, Моррисон умалчивает.

Подобные заведения, в зависимости от их местоположения, назывались либо glee clubs (песенными клубами), либо mughouses (пивными клубами). Пение перемежалось как тостами, так и речами. Более чопорные из этих клубов назывались «залами», и в них обычно брали деньги за вход, а напитки варьировались от «эля, портера чернильного цвета и крепкого пива» до чая и бренди. Столы, покрытые клеенкой или кожей, сдвигались к стене, а у другой стены стояло пианино или арфа. «Никакой программы выступлений не было, – вспоминает один из посетителей в книге Роя Портера „Лондон: история общества“, – Просто время от времени та или иная молодая женщина говорила: „Я сейчас спою вам песню“». Один заезжий француз вспоминал, как под стук отбивающего такт по столу аукционного молоточка «трое мужчин, серьезные, как англиканские священники, пели то хором, то поодиночке сентиментальные баллады». Он также отметил, что владельцы некоторых таверн подобного типа, «к несчастью, установили у себя механические органы, которые играют без умолку». Жалобы на характер увеселений в пабах, как видим, зазвучали сразу же, едва возникли пабы. Помимо этих таверн и «залов» были еще «ночные погребки» – такие, как «Погребок для сидра» на Мейден‑лейн и «Угольный подвал» на Фаунтен‑корт близ Стрэнда, где популярные артисты легкого жанра пели и развлекали публику в густой атмосфере пивных паров, газовой гари и табачного дыма…