Часть 3. Цель данной главы – рассмотреть структуру и функции «дворцовых комплексов», внутреннее и внешнее убранство отдельных частей

СТРУКТУРА И ТИПОЛОГИЯ «ДВОРЦОВЫХ КОМПЛЕКСОВ»

 

Цель данной главы – рассмотреть структуру и функции «дворцовых комплексов», внутреннее и внешнее убранство отдельных частей, разнообразные строительные материалы и конструкции, опираясь непосредственно на археологические материалы. Будут показаны также особенности строительства резиденций, вопросы о топографии и генезисе этих памятников. Начать рассмотрение стоит с Киева.

Киев. В Киеве открыт целый ряд зданий дворцового типа [Каргер, 1961: 59-77]. Возведены они были в конце Х – начале XI вв., теми же мастерами, которые строили Десятинную церковь. Т.о. на рубеже X-XI вв. в Киеве был создан первый на Руси дворцовый ансамбль, резко выделявшийся среди других древнерусских городов [Раппопорт, 1993: 30]. В определенной степени это являлось и индикатором роста могущества Древнерусского государства, выходившего на международную арену на новом уровне.

К сожалению, все дворцы – достаточно плохой сохранности. В большинстве случаев дворцы были открыты еще в XIX в. при случайных землеройных работах, затем неоднократно вскрывались вновь и ко времени серьезного археологического изучения в ХХ в. представляли собой лишь фрагменты фундаментов зданий.

Три дворца находились в непосредственной близости от Десятинной церкви. Судя по технике кладки и стратиграфическим наблюдениям, все они были построены в конце X – начале XI вв. [Каргер, 1961: 59-73]. Предположения о том, что некоторые из этих дворцов были построены еще до возведения Десятинной церкви и относятся ко времени княгини Ольги, лишены серьезных оснований [Раппопорт, 1975: 117].

Полный план дворцового здания удалось установить лишь в одном случае -- постройке, расположенной к югу от Десятинной церкви. Это вытянутое прямоугольное здание, имеющее в длину 45 м, в ширину 11, 5 м. Внутри оно было перегорожено поперечными стенами на 3 части, причем крайние помещения были квадратными, а среднее – вытянутое. Фундамент дворца имел в ширину 1,7 м, т.е. на 20 см превышал ширину фундамента Десятинной церкви [Каргер, 1961: 69]. Все сохранившиеся части фундамента представляют бутовую кладку из крупных кусков красного кварцита на растворе извести с цемянкой. Интересно, что на дне все фундаментных рвов были обнаружены остатки деревянных балок, уложенных вдоль рвов по четыре в ряд. Между балками повсюду наблюдались остатки вдавленной в материк известковой заливки, а также ряды правильно расположенных деревянных кольев, форму которых можно проследить по пустотам, образовавшимся в плотном материковом лессе. Из фрагментов интерьера можно отметить находки кусков штукатурки с фресковой росписью и обломков мозаики [Каргер, 1961: 70]. Однако надо иметь ввиду, что отделить фрагменты убранства дворцов Киева от убранства Десятинной церкви (из-за невысокого методического уровня работ В.В.Хвойко) крайне сложно. В то же время очевидно, что во многом это убранство было схожим, конструкции мозаичного пола Десятинной церкви вполне можно привлекать как аналогию для реконструкции полов дворцовых зданий.

Менее ясна схема другого дворцового здания, расположенного перед западным фасадом Десятинной церкви, в Десятинном переулке. Здесь были расположены две параллельные стены, расстояние между которыми равно 9 м. Эти продольные стены прослежены на протяжении 35 м, но концы их не обнаружены. Вскрыты также две поперечные стены, выделявшие внутри здания квадратное помещение. Как и в предыдущем здании, по всей длине фундаментных рвов были уложены прямоугольные в сечении дубовые и сосновые балки, на которые во всю ширину рвов были положены поперечные балки [Каргер, 1961: 73].

Проводивший в 1914 г. раскопки этого дворца С.П.Вельмин отмечал, что ось квадратного помещения совпадает с осью Десятинной церкви [Каргер, 1961: 73]. На этом основании он выдвинул гипотезу, что квадратное помещение являлось центральным, а по обе стороны от него должны были быть расположены удлиненные помещения. Эти предположения позднее развил Н.В.Холостенко. В результате чего была создана реконструкция плана этого дворца, якобы имевшего в длину почти 75 м [Холостенко, 1965: 83]. Между тем, как справедливо отмечал П.А.Раппопрт, совпадение осей Десятинной церкви и квадратного помещения дворца очень приблизительное и по всей вероятности случайное. А главное – такое совпадение, даже если бы оно действительно имело место, ни о чем не свидетельствует в отношении плановой структуры дворца, поскольку строгая асимметрия не характерна для древнерусских архитектурных ансамблей [Раппопорт, 1975: 112].

Крайне отрывочны данные о третьем дворцовом здании, которые было расположено на краю горы северо-восточнее Десятинной церкви. Судя по сведениям, сообщаемым В.В.Хвойкой, производившим раскопки этого дворца в 1907-1908 гг., в здании было найдено много деталей архитектурного убранства: множество тонких кирпичных плиток со скошенными боковыми стенками и со следами светло-коричневой краски, куски карнизов, плит и больших частей дверных наличников, сделанных из мрамора, красного шифера и других пород камня [Хвойко, 1913: 66-69; Каргер, 1961: 64]. На полу здания были обнаружены обгоревшие доски и бревна, в строительном мусоре у дворца было найдено несколько поливных плиток, а также крупные оконные стекла.

К сожалению, и отсутствие документации и дилетантский подход В.В.Хвойки не дают возможности судить ни о плане, ни об архитектурном облике постройки. Интересно, что в одной из стен этого здания был обнаружен клад, состоящий из «шести или восьми серебряных киевских гривен и половины золотого браслета» [Каргер, 1961: 61].

В результате работ Киевской экспедиции 1936 г. были получены некоторые новые данные об этом здании. Были выявлены остатки фундамента из двух рядов железистого песчаника на растворе извести; остатки кладки стен – из плоского квадратного кирпича (31х31х2,5); выявлены завалы кладки упавших частей стен с фрагментами штукатурки с фресковой росписью мозаикой [Каргер, 1961: 66]. М.К.Каргер высказывал предположение, что здание было двух- (а, возможно, и трех-) этажным, причем верхние этажи были из дерева [Каргер, 1961, 67].

У всех трех дворцовых зданий каменные фундаменты, а стены сложены из плинфы и камня в технике, полностью совпадающей с техникой кладки Десятинной церкви [Раппопорт, 1975: 113]. То, что их строили мастера из Византии, не подлежит сомнению. Однако найти более точные аналогии на нынешней источниковой базе не представляется возможным.

Четвертое дворцовое здание было раскопано близ т.н. церкви Ирины. Кладка фундамента этого здания оказалась целиком выбранной, но границы фундаментных рвов позволили определить очертания постройки. Раскрыт был лишь кусок здания длиной около 14 м. Судя по территории, на которой находился этот дворец, он был, видимо, построен не при князе Владимире, а несколько позже – наличие лежней под фундаментом постройки свидетельствует, что она относится к XI в. [Раппопорт, 1975: 113].

Еще один дворец был, по-видимому, обнаружен на территории усадьбы Петровского. Никаких сведений о размере и форме этого здания не имеется. В.В.Хвойко относил эту постройку к XII в., и отмечал, что в развале лежали слои рухнувшей вместе со стенами штукатурки, «украшенной богатой фресковой росписью» [Хвойко, 1913: 69].

Все киевские дворцы являлись скоре всего гридницами. Их основная функция – парадная, светская – прем гостей, пир дружины. Определить конкретный архитектурный облик их крайне сложно. Если обратиться к миниатюрам Радзивилловской летописи, то можно предположить, что «дворцы» Киева представляли собой длинные здания с башнеобразными конструкциями по краям, с многочисленными арками и окнами, через которые освещался главный парадный зал. Конструкция арок и проемов была разной – трехколодной, килевидной. Снаружи здания, возможно были украшены росписью и позолотой.

Близкое по назначению здание, хотя и из дерева, было открыто в Белгороде. В публикации Н.Д.Полонского отмечалось: «... найдены плитки, качество поливы которых, яркость красок и сама техника указывает на близкое сходство с образцами плиток из холла под новой церковью» [Полонской, 1911: 63]. Характеризуя здание, исследователь писал: «... к западу от каменного храма были еще найдены остатки деревянных стен, обмазанных толстым слоем глины, потрескавшейся от действия огня. Здесь оказалось тоже множество плиток, покрытых различными рисунками, хорошей выделки, служивших, очевидно, для облицовки стен, на что указывают сохранившиеся на оборотной стороне многих из них следы глины и извести, с помощью которых они крепились к стене. Тут же найдены золотая греческая монета (вогнутый солид) и согнутая же иконка со следами тонкой работы перегородчатой эмали, которая встречается только в изделиях греческих мастеров XI в.» [Полонской, 1911: 63-64]. Наиболее вероятно, что и белгородская постройка была именно «гридницей».

Как мы видим, топографически все эти постройки приурочены к центру города, к детинцу. Они являлись основой первых княжеских резиденций, и, вместе с дворцовым храмом формировали доминанту княжеского двора.

Каков был интерьер «гридниц»? Как мы видим, украшены они были очень богато. Полы были мозаичными со сложным орнаментом (геометрическим или зооморфным), из майоликовых плиток или ценных пород камня и смальты. Были, однако, полы и деревянные (от отдельных частях гридниц Киева), а также металлические – выложенные медными плитами (например, Боголюбово).

Оконные проемы были относительно велики и пропускали достаточно света по сравнению с узкими волоковыми оконцами, задвигавшимися доской, в обычном жилище. Застекленные окна были редкостью, однако, судя по находкам круглых стекол в Киеве, иногда применялись и они. Стены гридниц были расписаны фресками, изображавшими разнообразный геометрический и зооморфный орнамент. Гипотеза Б.А.Рыбакова об «умолчании былин о росписях в княжеской гриднице, как об умолчании о непонятном и неприемлимом с народной точки зрения» [Рыбаков, 1963: 85], представляется маловероятной. Никаких археологических данных для такого заключения нет. В интерьер гридниц были, видимо, органично вписаны и колонны, которые поддерживали перекрытия. В качестве аналогии можно привести описание Влахернского дворца из «Истории Никиты Хопиата», где упоминаются «...огромные андроки с колонками, они горят золотой мозаикой, и в них с удивительным искусством изображены все подвиги императора против варваров» [«История Никиты Хопиата»: 266]. Рассмотрение же мебели и внутреннего убранства дворцов будет произведено ниже, т.к. и в гридницах, и в теремах, и в сенях эта категория убранства интерьера была во многом схожей.

Прежде чем перейти к рассмотрению «теремов», следует остановиться еще на двух постройках, по размерам схожим с Киевскими гридницами – это здания из Звенигорода и Перемышля. Конечно, чисто формально их можно назвать «гридницами», но это будет маловероятно по следующим причинам:

· дворцовая постройка в Перемышле датируется Х в., но ее планировка говорит о том, что данный памятник лежит вне русла развития древнерусской архитектуры, а относится еще к тому времени, когда Перемышль входил в польскую державу Пястовичей [Иоаннисян, 1994: 105].

· плохая сохранность и крайняя фрагментарность фундаментных рвов постройки в Звенигороде не дает возможность ее реконструкции и локализации. Вдобавок, под завалом «дворцовой» постройки обнаружены остатки жилищ XII в., а это указывает на невозможность сосуществования на этом же месте дворца.

· и наконец, по топографии, предложенной А.А.Ратичем, для того, чтобы попасть на хоры собора, нужно было войти в алтарь – причем на уровне второго яруса – вещь, совершенно абсурдная для древнерусского зодчества [Иоаннисян, 1982: 148].

Чернигов. В центральной части Чернигова, близ Спасского собора, были раскопаны остатки двух кирпичных гражданских построек [Богусевич, Холостенко, 1952: 35; Холостенко, 1963: 3].

Одна из построек имеет размеры 9,8х6,5 м. Внутренняя поперечная стена делит постройку на две части. Толщина стен – около 1,2 м. В раскопе были найдены куски сводов и фрагменты свинцовых листов, а также керамические плитки (с поливой и фигурные без поливы) [Холостенко, 1963: 6]. Судя по технике кладки и стратиграфическим наблюдениям, здание может быть отнесенок первой половине XI в. [Раппопорт, 1975: 113]. В XII в. здание было разрушено, и на этой территории воздвигнута Борисоглебская церковь.

Второе здание было открыто в 1950-51 гг. Оно меньше по размерам и состоит из одного помещения. Квадратное в плане, 7,5х7,5 м, толщина стен 1,4. В одной из стен сохранился дверной проем 76 см. На углах здания есть мощные пилястры, образуемые как бы продолжением стен. Фундаменты сложены из больших колотых камней, глубина залегания достигает 1,1 м [Богусевич, Холостенко, 1952: 35].

Система кладки стен – крестовая, с чередованием ложковых и тычковых рядов. Кирпичи имеют знаки, вдавленные на постелистных сторонах, и рельефные – на торцах. Торцовые рельефные знаки сделаны в виде прямых черт, дужек и их сочетаний, а также букв. Около стен здания было найдено много предметов XI-XII вв., обломков глиняной посуды, стеклянных браслетов, шиферных пряслиц (6 штук с надписями и знаками), поливные плитки и штукатурки с фресковой росписью [Богусевич, Холостенко, 1952: 38]. Помимо этого, найдены еще полуколонки, по крайней мере двух типов, и арочные карнизы. Найденные куски оплавившегося свинца дают возможность судить о материале кровли. Терем относится, видимо, к XII в. [Раппопорт, 1975: 113]. Судя по топографии расположения терема, он вполне мог соединяться переходом с Борисоглебским собором. Интерпретируется, как «терем Давида Святославича» 1123 г.

Смоленск. Раскопками 1965 г. на Соборной горе в Смоленске, т.е. на территории древнего смоленского детинца, были вскрыты остатки кирпичной постройки [Воронин, Раппопорт, 1979: 103]. От здания сохранились лишь две смыкающиеся под прямым углом стены (рис. 42), одна из них длиной 5,3 м, но первоначальная длина реконструируется не менее 7,8 м [Раппопорт, 1975: 114]. Фундамент состоял из одного-двух рядов булыжника, на известковом растворе. Обращенная внутрь поверхность сложена аккуратно; на нее выходят в основном тычковые ряды плинф и лишь изредка ложкú (рис. 97). На кирпичах довольно много знаков и клейм.

В северо-западной стене близ самого угла расположен дверной проем. Проем обрамлен двумя симметричными выступами. Сохранились плиты порога. Вход в здание вел не с уровня древней поверхности, а из специального приямка. Очевидно, пол здания находился ниже древней поверхности земли. Полное тождество строительной техники с датированными памятниками смоленского зодчества позволяет определить время возведения здания – середина XII в. [Воронин, Раппопорт, 1979: 108]. Интерпретация данного терема спорна: Н.Н.Воронин и П.А.Раппопорт считали его княжеским – князя Ростислава; Л.В.Алексеев – епископским – грека Макушка [Воронин, Раппопорт, 1979: 109; Алексеев, 1980: 153].

Вероятно, в Смоленске находился еще один терем – в составе загородной княжеской резиденции князя Ростислава у ц. Петра и Павла [Алексеев, 1980, 239], но о его топографии и плане сказать ничего нельзя.

Гродно. Здание располагалось в детинце древнего Гродно, недалеко от Верхней церкви. Первоначально этот памятник был интерпретирован Н.Н.Ворониным как крепостная башня [Воронин, 1954: 136-137], однако позднее П.А.Раппопорт убедительно доказал, что это здание является именно теремом [Раппопорт, 1988: 65-66] (Следует отметить, что впервые это мнение высказал еще И.Иодковский в 30-е годы). В длину здание имело 9,72 м. Оно состояло из двух помещений: основного большого и узкого в восточной стороне. В стенах большого помещения сделаны ниши, некогда перекрытые арками; выход находился с северной стороны. Фундамент здания очень неглубокий – один ряд валунов. Поверх фундамента лежит вымостка из четырех рядов кирпичей на растворе. В наружные поверхности стен (кладка сохранилась местами до высоты 2,5 м) в качестве декоративного убранства вложены полсы больших, слегка обтесанных камней [Раппопорт, 1988, 66]. Перед входом в здание были возведены две параллельные стенки, сформировавшие крыльцо или тамбур перед порталом. О богатстве внутреннего убранства, помимо декоративных ниш, свидетельствует большое количество поливных керамических плиток (в том числе фигурных), найденных при раскопках. Здание могло иметь несколько этажей. В таком случае, по мнению П.А.Раппопорта, узкое помещение могло представлять собой лестничную клетку, а керамические плитки могли относится к полу второго этажа, поскольку пол нижнего этажа был кирпичным [Раппопорт, 1988: 60]. Датируется терем XII – началом XIII вв. Не исключено, что постройку данного терема возможно связать со следующей исторической ситуацией: в XII в. Давыд Игоревич, готовясь женить своего сына, юного Всеволодко, на Агафии – дочери Владимира Мономаха – строит в Гродно терем, считая, что дочь Мономаха должна иметь в Гродно все те же удобства, что она имела в Киеве [Iodkovski, 1948: 166].

Полоцк. В 1976-77 гг. в Полоцке были исследованы остатки терема. От постройки сохранились только фундаменты, сложенные из камней-булыжников. Это было небольшое, почти квадратное в плане здание 4,7х4,2 м. С запада к основному помещению примыкало другое, еще меньше 2,5х2,4 м. Внутри помещения находился подвал, и потому внутренняя сторона фундамента гладко затерта раствором. Пол был вымощен камнями на известковом растворе, а поверх камней на тонком слое глинисто-песчаной подсыпки лежал деревянный дощатый пол [Раппопорт, Шолохова, 1981: 92]. Датировка здания в общих чертах достаточно ясна – это середина или вторая половина XII вв.

Все вышеперечисленные терема имеют общее в топографическом размещении: они располагаются на краю детинца, над склоном к реке. Совпадают состав и примерное расположение ансамблей в Смоленске и Полоцке XII в.: в центральной части детинца – большой собор; неподалеку – княжеская церковь, а на краю – терем [Раппопорт, Шолохова, 1981: 94]. Как и у гридниц, основная функция теремов – светская (или парадная), однако, помимо этого, через второй этаж «теремов» попадали на хоры собора и собственно во дворец – «ложницу», «палаты». Как мы видим, функции теремов были несколько шире, чем гридниц. Из строительных особенностей, свойственных «теремам», можно назвать следующие:

· сложенные насухо фундаменты (Смоленск, Полоцк), что связано с наличием у теремов полуподвального этажа.

· мелкое заложение фундаментов большинства теремов, поскольку эти дворцовые здания, несомненно, имели меньший вес, чем храмы

· достаточно незначительная толщина стен, т.к. терема имели не сводчатые, а деревянные балочные перекрытия

· достаточно богатое внутреннее убранство теремов

· наличие поливных плиток, мозаики, смальты и пр.

[Раппопорт, 1994: 70-94].

Помимо этого, несомненна топографическая связь терема и дворцовой церкви. Однако, как видно из материалов археологических исследований, в состав княжеских резиденций могли входить не только монументальные, но и деревянные терема, как в Новгороде или Рязани. Определяющими в данном случае являлись функции, выполняющиеся теремом, а не материал, из которого он возведен. Такого рода «терема» существовали и в Любече, и в Изяславле, и в других русских городах.

Боголюбово. Боголюбовский комплекс – уникальный памятник древнерусской архитектуры. Это единственный монументальный каменный замок. После работ Н.Н.Воронина мы можем довольно четко проследить его структуры. Немаловажно и описание 1174 г., позволяющее локализовать отдельные части замка. Итак, сам замок представлял из себя Рождественский собор, по обе стороны от него –лестничные башни («терема»?), соединенные переходом и само здание дворца. Возможно, дворец соединялся переходом и со стенами. Из непосредственно археологических материалов, связанных с дворцом, Н.Н.Воронин отмечает обломок колонны колончатого пояса и две поливные плитки от полов: одну – желтую, другую – с орнаментом из желтых кругов о молочному полю [Воронин, 1961: 241].

Сам дворец был построен в технике полубутовой кладки. Его камень обработан также, как камни переходов и собора. Как и переходы, он был двухэтажным. Его верхний этаж являлся парадной, собственно дворцовой частью здания и имел майоликовые полы; в нижнем – скорее всего, были служебные помещения. По внешнему облику дворец, видимо, был очень близок к остальным частям ансамбля; верхний этаж был украшен колончатым поясом, который связывал все северное крыло комплекса непрерывной горизонталью; фасады членились лопатками с полуколоннами, более легкими, чем у собора. Окна могли иметь, в зависимости от места из расположения, трех- и двухпролетную форму и форму узкого щелевидного окна. Последние, вероятно, были применимы в нижнем этаже дворца, носившем более строгий, «крепостной», характер, первые – в его парадной, дворцовой верхней части. Можно думать, что в покрытиях дворца, как и в покрытии переходов, были применены прямолинейные двухскатные и шатровые кровли, отличавшие гражданские части корпуса от дворцового собора.

Таковы, по мнению Н.Н.Воронина, фактические данные и предположения об облике северной части ансамбля [Воронин, 1961: 241-242]. На сегодняшний день на месте самого дворца находится казарменный корпус келий и поэтому более подробно рассмотреть облик дворца не представляется возможным. Датируется сооружение замка 1158-1165 гг. [Раппопорт, 1982: 58]. Подобных замков – загородных резиденций в Древней Руси не существовало. Чисто функционально к этой резиденции Андрея Боголюбского близки резиденции Юрия Долгорукого в Кидекше (см. «Каталог № 2»), а также резиденции на Рюриковом Городище, Сарском Городище («Городе Алеши Поопвича» по А.Е.Леонтьеву) и некоторые другие, располагавшиеся в ближайшем пригороде города (Киев, Смоленск и др.).

В постройке Боголюбовского комплекса, по мнению Н.Н.Воронина, участвовали строители из империи Фридриха Барбароссы (учитывая внешнюю политику Андрея Боголюбского). В пользу этого свидетельствует близость в планировке ансамбля в Боголюбово с дворцом в Госларе (1082 г.) и замком в Данквардероде (1175 г.). Об этом говорят и аналогии в аркатурно-колончатых поясах (дворцы в Эгере и Вартбурге), в колонках по хоромами Боголюбовского собора (капелла в Эгере, капелла в Одилиенбурге, базилика Георгия в Хагенау), а также схожесть в технических приемах строителей Ингельгейма – например, в посадке капителей при помощи долбленых каналов с металлическим стержнем – и строителей Боголюбово [Воронин, 1961: 334].

Не исключено, что «всходные столбы» Боголюбово могли называться и «теремами».

Т.о. на основе всего вышеизложенного можно попытаться рассмотреть интерьер теремов. Эти башнеобразные постройки имели достаточно небольшую площадь. Как уже говорилось во второй главе, второй этаж теремов мог именоваться и сенями. Украшены стены теремов были фресковой росписью, разнообразным «узорочьем» – тканями и коврами; полы верхнего этажа были выложены поливными майоликовыми плитками и мозаикой, нижнего – деревом или кирпичом. К сожалению, типично археологических материалов, связываемых с мебелью, в теремах нет. Однако, возможно, на мой взгляд, привлекать некоторые описания былин и аналогии из Новгорода.

Центральное место в гриднице занимал престол – т.е. «трон»; в тереме, видимо, вдоль стен располагались лавки («беседы» былин), скорее всего из дуба. Возможно, там же располагались и разнообразные столы (может быть, передвижные), стулья – табуреты, кресла с орнаментацией и различными подлокотниками [Хорошев, 1997: 8-10]. Мебель во «дворцах» была представительна: из дуба с инкрустацией «рыбьего глаза» (моржового клыка) или слоновой кости, «поддернутая» и «потянутая» дорогими тканями («узорочьем») [Минец, 1969: 44].

На втором этаже теремов освещение обеспечивалось с помощью достаточно просторных окон. На первом же, видимо, применялись обычные в древней Руси светильники, подсвечники и светцы. В интерьере, скорее всего использовались и разнообразные предметы мелкой декоративной пластики, керамика, ковры, меха и пр. Определить это точно не представляется возможным. Так выглядел интерьер теремов. Снаружи они могли быть украшены резьбой (как например, в Боголюбово),, росписью; шатровые крыши, уложенные свинцовыми листами, были позолочены [Соловьев, 1993: 224]. Переходами терема были соединены с другими частями ансамбля.

Для уточнения структуры княжеской резиденции крайне любопытно описание дворца в Галиче. Наиболее вероятна его локализация у ц. Спаса [Иоаннисян, 1986: 103-105], хотя существуют и другие мнения:

· рядом с Успенским собором на центральной площади древнего Галича [Аулих, 1980, 148].

· Й. Пеленьский – на «Золотом току» в Крылосе.

В пользу локализации у ц. Спаса говорят следующие факты:

· нахождение при раскопках в церкви тонких квадратных колонок, аналогии которым находятся в лестничной башне Боголюбовского комплекса

· характер стратиграфии, говорящий о том, что к юго-западу от ц. Спаса находилась еще одна белокаменная постройка

[Иоаннисян, 1982: 87].

Судя по летописному свидетельству, дворец в Галиче, как и дворец в Боголюбово, был двухярусным и состоял из трех основных объемов: жилой половины, храма и лестничной башни, связанных между собой переходами. Такая структура, как считает О.М.Иоаннисян, предполагает единственную возможность композиции комплекса в целом: все составляющие его части должны были находиться на одной оси, которая проходила бы через западное членение храма, где располагались хоры [Иоаннисян, 1982: 85].

Т.о. как мы видим, общая композиционная структура дворцов в Галиче и Боголюбово одинакова. Видимо, эта схема (жилой объем – терем / столп – храм) были широко распространены во вей древней Руси (Смоленск, Ярослвль, Владимир, Киев, Чернигов, Переяславль и др.).

Однако в более юго-западных землях композиция резиденций пошла несколько по другому пути. Интересен в этом смысле замок в Холме. Он выполнял одновременно и функции города, и функции резиденции. Комплекс представляет из себя сложную конструкцию из стен и примыкающих к ним помещений. В рассказе о пожаре Холма в 1259 г. летописец подробно перечисляет постройки, сооруженные здесь Даниилом, в том числе церкви, высокую боевую башню, колодец глубиной в 35 сажен, «столп» с каменным орлом вблизи города и пр. [Ипат. Летопись: 1259 г.] В результате работ, проведенных в 1910-1912 гг. П.П.Покрышкиным были обнаружены «остатки крепостной стены и около ста тесаных зеленых камней, представляющих части наличников и колонн церковного здания» [Раппопорт, 1954: 315]. В другом метсе была обнаружена «...круглая внутри и четырехугольная снаружи башня, сложенная из твердого плитняка. Найдено до 6 пудов сплава меди с оловом» [Раппопорт, 1954: 316]. Общий характер профилировки архитектурных деталей, обнаруженных раскопками в Холме, несомненно, указывает на их принадлежность к XIII в. [Раппопорт, 1954: 318]. Возможно, что остатки раскопанной башни и есть остатки «вежи», упоминаемой «Летописью». Рядом, с юго-западной стороны, к башне примыкало удлиненное помещение. Как это помещение, так и сама башня были внутри завалены мелкими камнями и землей, а кое-где находились и крупные зеленые камни, в том числе профилированные части архитектурного убранства. Как мы видим, структура Холмского замка отличается от структуры городских резиденций Киева или Чернигова, однако функционально близка Любечскому или Изяславскому замкам. Видимо, к этому типу «замков-резиденций» можно отнести и сооружения во Львове на Замковой горе [Багрий, Могитич, Ростич, Свиников, 1975: 297-298; Багрий, Могитич, Свиников, 1976: 295], и в Луцке [Говдиенко, Кучинско, 1979: 320.]. Однако крайняя фрагментарность этих построек не позволяет более точно определить их характер и структуру.

Технические особенности кладки стены, раскопанной в Холме,близки технике кладки Белавинской и Столпьенской башен [Раппопорт, 1954: 322]. Однако, как отмечал П.А.Рапопорт, техника каменной кладки может говорить лишь о близости строительной традиции, но не о точном хронологическом совпадении памятников, т.к. эта техника могла не изменяться за 100 лет или даже за 150 лет [Раппопопрт, 1954: 322]. В то же время, можно допускать существование артели, создававшей в городах Волынской земли (Любомль, Чарторыйск, Луцк) специфические «замковые» ансамбли, совмещавшие военные и светские функции.

Отдельного рассмотрения заслуживают Волынские башни. На сегодняшний день сохранилось три башни: в Каменец-Литовске, в Белавине и Столпье. Основное назначение башен – военное [Раппопорт, 1952: 208]. Помимо этих 3 башен, «Летопись» свидетельствует о наличии еще пяти: в с. Спасе, Берестье, Холме, Гродно и Чарторыйске. Все перечисленные башни расположены на территории Волыни (главным образом, в ее западных районах) и несколько севернее, в пределах Гродненского княжества. Хронологически все они относятся ко второй половине XIII в., и лишь некоторые, быть может, были построены в первой половине XIV в. По мнению П.А.Раппопорта, широкое распространение башни получили со второй половины XIII в. [Раппопорт, 1952: 221].

Военное назначение волынских башен было, по-видимому, различным, и с этой точки зрения объединение их в одну группу является чисто условным. Для нас важно, что некоторые из них могли формировать специфические «замки-резиденции». Так, например, рядом с башней в Каменце были обнаружены остатки кирпичной кладки, а по сообщению священника Паевского, еще в документе 1742 г. упоминалось, что рядом с башней (к западу от нее) находился дворец Владимира Васильковича. Вероятно, именно связи с дворцовыми сооружениями обязана Каменецкая башня и тем, что имеет несколько больше элементов декоративного убранства, чем остальные башни [Раппопорт, 1952: 221]. Т.о. эти башни вполне могли входить в состав княжеской резиденции-замка.

Подобные замки-резиденции князей («властителей») известны в Польше [Kotodzieski, 1993: 243-245]. Не исключено, что именно связь с западным соседом обусловила наличие на Волыни замков подобного типа [Раппопорт, 1952: 222].

Как мы видим из всего вышеизложенного, все монументальные дворцовые постройки возводились в рамках существующих архитектурных школ, и не составляют типологически одной группы построек. Каждый князь строил гридницу или терем в зависимости от своих возможностей вести каменное строительство. Не случайно, что почти все каменные дворцы связаны со временем расцвета того или иного княжества, связанного с определенным князем (Киев – Владимир Святой; Смоленск – Ростислав Мстиславич; Чернигов – Давид Святославич; Владимиро-Суздальская земля – Юрий Долгорукий и Андрей Боголюбский и пр.). Т.о. наличие каменных дворцовых зданий является своего рода индикатором уровня могущества княжества, отражающим его статус в период феодальной раздробленности Руси в конце XI – начале XIII вв.

Интересными постройками, входившими в состав резиденции (правда, видимо, не княжеской, а епископской) являются две каменные бани, открытые в Переяславле Хмельницком и в Киеве. Однако, они являются скорее исключением, а не правилом. Чаще всего сооружалась «истобка» -- обыкновенная деревянная баня.

Существовали каменные дворцовые постройки и в других городах древней Руси – в Ростове [Иоаннисян, Зыков, Леонтьев, Торшин, 1994: 189], в Яролавле [Дубов, Иоаннисян, 1980: 19], во Владимире [Воронин, 1949: 215-225] и др.

Интересные каменные гражданские постройки были открыты в Пскове, в Довмонтовом городе. В.Д.Белецкий на основе анализа стратиграфии крепостных стен Довмонтова города датировал их концом XIII в. [Белецкий, 1972: 68-80; Белецкий,1996: 135]. В одной из этих построек (№ IV) был обнаружен княжеский «архив». Т.о. можно предположить, что в княжеских резиденциях существовали своего рода «административные» здания, предназначенные для хранения документов (например, на Рюриковом Городище). Однако для точного заключения о существовании подобного типа построек мало конкретного материала.

Княжеские дворы существовали во многих городах северо-западной (Псков, Изборск, Старая Ладога, Новгород, Старая Русса), северо-восточной (Юрьев-Польский, Суздаль) и южной (Новгород-Северский, Луцк, Вышгород, Вщиж, Новогрудок) Руси. Чисто формально можно предположить – там, где был князь, был и княжий двор. Однако, помня ситуацию в древней Руси, когда князья очень часто сменяли друг друга, переезжая из города в город, можно сказать, что далеко не всегда можно четко локализовать княжеский двор. И тем более, сложно предположить, что на каждом княжеском дворе существовала впечатляющая резиденция. В состав двора такого князя входили лишь деревянные здания. К сожалению, остатков таких построек (за исключением, пожалуй, Любеча) практически не обнаружено. Однако, на мой взгляд, вполне правомерно привлекать в качестве аналогий таким постройкам богатые жилища Новгорода и Киева. Они практически ничем не отличаются от «княжеских» изб. Материалы жилищ Новогрудка дают возможность даже реконструкции интерьера этих «повалуш» и «клетей» [Гуревич, 1964: 98-100]. Возможно, поливные плитки из Пинска были предназначены именно для вымостки пола каких-либо богатых жилищ [Равдина, 1963: 110-112]. К сожалению, на Замковой горе в Пинске, помимо самих плиток не было обнаружено никаких остатков построек, и вопрос о том, для чего предназначались плитки, остается загадкой.

Во многом интерьеры изб сопоставимы с интерьерами «истопок» Летописи, располагавшимися на княжеском дворе. Конечно, убранство княжеских построек было богаче, но строительные конструкции были одинаковые. Основное отличие «истопок» от «гридниц» и «теремов» - наличие печей. Ни в одной богатой монументальной постройке остатков печей не обнаружено. В собственно жилой постройке печь играла крайне важную роль. Это, скорее всего, были круглые глинобитные печи, сменившие к XI веку на всей территории древней Руси печи-каменки и прямоугольные глиняные печи [Раппопорт 1975: 165]. Дым из этих печей выходил из особых труб – «дымолок» [Шамбинаго 1900: 141]. К XII-XIII вв. на Руси появляется тип сложного трехчастного жилища (зарождение которого мы видели в Старой Ладоге): два сруба – клети, соединенные сенями. Эта планировка делала жилища более гигиеничными, создавая чистые пространства в глубине помещения. Если судить по этнографическим параллелям, то при подобной планировке красный угол должен был переместиться вглубь жилища, бесспорно улучшая этим бытовые условия [Раппопорт 1975: 165]. Расположение печей близ двери создавало также тепловой барьер и тем самым делало жилище более теплым. В богатых жилищах (Новогрудок, Новгород, Рязань) окна были застеклены. Полы в большинстве случаев были дощатые, хотя иногда и устилались майоликовыми плитками (Любич, Белгород). Конструкция фундаментов деревянных построек представляла собой вертикальные «стулья» -- деревянные, каменные, кирпичные, промежутки между которыми забираются либо бревнами, вдавленными концами в пазы этих стульев, либо закладываются кирпичом или камнем [Засурцев 1963: 12]. В зависимости от регионов преобладал столбовой или срубный тип конструкции стен. Изнутри и снаружи они часто украшались резьбой. Окна и двери соответствовали типу постройки. В интерьере присутствовал хозяйственный инвентарь и некоторая мебель. Хозяйственные сооружения на княжеском дворе представляли собой углубленные в землю постройки с обширным подпольем. Точно локализовать их практически невозможно, но факт их наличия сомнений не вызывает.

Как мы видим, в состав княжеской резиденции входили как каменные, так и деревянные постройки. Как отмечал П.А. Раппопорт «...строительные артели домонгольской Руси возводили главным образом культовые постройки, и лишь изредка – дворцовые здания» [Раппопорт 1994: 106]. Однако, как мы помним, все авторы отмечали идентичность техники кладки и формата кирпича дворцов с теми или иными церквями. Другое дело, что в строительстве резиденции участвовали и местные мастера, работавшие с деревом. Но необходимо помнить, что полный перечень специальностей, работу по которым обеспечивала строительная артель, сейчас еще невозможно установить [Раппопорт 1994: 129]. Заказчиком дворца на княжеском дворе был, разумеется, князь. Иногда резиденции возводили и митрополиты (Киев), и епископы (напр. Ефрем в Переяславле-Хмельницком, Мануил в Смоленске). В этих случаях заказчиком выступала церковь.

Как мы видим, княжеские резиденц