Когда я исследую мои страхи разделения, то нахожу глубоко внутри жажду знать, что человек, который меня любит, никогда меня не покинет. Даже на короткое время. Мой Ребенок хочет чувствовать, что никогда не будет отвергнутым или брошенным. Я подозреваю, что у многих из нас есть похожие страхи. Страхи проявлять себя в отношениях во всех возможных больших и малых вещах. От таких простых, как расставание на недолгое время, до такого большого, как подозрение, что нашего партнера интересует кто-то другой, или что нас больше не любят. Если мы находим храбрость открыться, это выводит на поверхность вечно присутствующий страх, что другой может в любой момент оставить нас.
Оставаясь в роли Антизависимого, я понятия не имел о том, как травмировал любимых женщин каждый раз, когда реагировал одним из своих припадков «независимости». Я был отсоединен от страхов собственного Ребенка и не мог видеть, как провоцировал в них тревогу и страх разделения. Но, прячась за своей антизависимостью, я испытывал точно такой же страх, что и они. Моя антизависимость прикрывала мой страх, что в любой момент партнер может меня покинуть. Я просто не был в соприкосновении с ним. В конце концов, позволив себе открыться, я смог увидеть собственные страхи отвержения и недостойности. Стыд, неуверенность, страх оказаться брошенным и отверженным в нас так сильны, что малейший недостаток сопереживания со стороны партнеров в любовных отношениях может их спровоцировать и вызвать на поверхность. Страху разделения достаточно малейшего повода, чтобы заставить нас чувствовать себя отвергнутыми или покинутыми. Разделение ужасает, потому что у нас нет гарантии, что любовь вернется. Поэтому мы цепляемся за отношения.
Я часто недоумевал, откуда берется столько страха. Меня учили, что страх разделения приходит из недостатка заботы на очень ранней стадии жизни: либо до рождения, либо в первый год жизни, – и оставившей глубокую рану недоверия. Это соответствует тому, что психолог Эрик Эриксон назвал первой значительной стадией развития, в которой мы учимся либо изначальному доверию, либо изначальному недоверию. Я подозреваю, что большинство из нас подверглось на ранней стадии жизни каким-то первичным травмам. Закопанные в бессознательном, они вызывают глубокую тревожность разделения. Для меня было большой неожиданностью, когда я обнаружил это в себе и почувствовал здесь глубокое влияние на мое доверие. Всем нам приходится столкнуться с экзистенциальным фактом собственного одиночества, непредсказуемости и незащищенности жизни. Но неисцеленные травмы детства могут сделать процесс принятия и позволения очень пугающим.
Когда мы опираемся на прочный фундамент изначального доверия, столкновение с одиночеством, незащищенностью и даже смертью может быть более расслабленным переживанием. К сожалению, большинство из нас потеряло доверие к существованию. Пятнадцать лет я слушал моего мастера, и самым глубоким моим впечатлением было слышать и чувствовать, как он обращается с вопросами, которые для всех нас так проблематичны: сохранение подлинной индивидуальности, развитие сильного ощущения себя, исцеление подавлений, полученных от родителей и культуры, принятие жизненной незащищенности и возможных потерь. Меня всегда изумляло качество позволения, ясности и непринужденности, с которыми он, казалось, парил над всем этим. Видеть, как принимает вызовы жизни человек, чье изначальное доверие никогда не было разрушено, стало для меня путеводной звездой.
