ГЛАВА ТРЕТЬЯ. От Окленда до Сан‑Хосе сорок миль, и Саксон с Биллом легко прошли это расстояние за три дня

 

От Окленда до Сан‑Хосе сорок миль, и Саксон с Биллом легко прошли это расстояние за три дня. Они больше не встречали словоохотливых и сердитых на весь свет монтеров, и им вообще редко представлялся случай побеседовать со встречными. Иногда попадались бродяги со скатками через плечо, – они шли кто на север, кто на юг; из разговоров с ними Саксон скоро поняла, что они очень мало, а подчас и совсем ничего не понимают в сельском хозяйстве. В большинстве случаев это были старики, изможденные и отупевшие, у них на уме была только работа да где хорошо платят или когда‑то хорошо платили, причем всегда оказывалось, что это очень далеко отсюда. От них ей удалось узнать одно: что местность, через которую они проходили, была областью мелких хозяйств, наемный труд здесь применялся редко, а если это и бывало, то приглашались рабочие‑португальцы.

Фермеры были неприветливы; они обгоняли Билла и Саксон на своих повозках, часто порожняком, но ни разу никто не предложил подвезти их. Если при случае Саксон обращалась к одному из них с вопросом, он с любопытством или подозрительно оглядывал ее и отвечал шуткой, а то и вовсе уклонялся от ответа.

– Разве это американцы, черт бы их побрал! – возмущался Билл, – В старину люди были добрее, общительнее.

Но Саксон помнила свой последний разговор с братом.

– Это дух времени. Билли. Он изменился. А кроме того, они живут слишком близко к городу. Подожди судить, пока мы не будем далеко от городов, – там они, наверное, окажутся приветливее.

– Нет, до чего же здесь народ вредный! – не унимался Билл.

– Может быть, они по‑своему правы, – засмеялась Саксон. – Почем знать, а вдруг это ближайшие родственники тех самых штрейкбрехеров, которым пришлось иметь дело с тобой?

– Если бы еще это было так! – горячо воскликнул Билл. – Но все равно, будь у меня хоть десять тысяч акров, это не помешало бы мне твердо знать, что любой человек, который идет по дороге со скаткой через плечо, ничем не хуже меня, а может быть, и лучше. Во всяком случае, я бы отнесся к нему с полным уважением.

Поначалу Билл спрашивал насчет работы на каждой ферме, а потом только на больших. Ответ всегда был один – работы нет. Некоторые фермеры говорили, что после первых дождей понадобятся рабочие руки для пахоты. То здесь, то там понемногу начиналась сухая вспашка, но большая часть фермеров выжидала.

– Ты же не умеешь пахать, – сказала Саксон.

– Нет, но я полагаю, что это дело нехитрое. А кроме того, я поучусь у первого, кого увижу за плугом.

Возможность поучиться представилась Биллу на следующее же утро. Он влез на изгородь, окаймлявшую небольшое поле, и стал наблюдать, что делает идущий за плугом старик.

– Пустяки, ничего не может быть легче, – пренебрежительно заметил он, – Если такой старый хрыч справляется с одним плугом, я справлюсь с двумя.

– А ты пойди попробуй, – стала его подзадоривать Саксон.

– Зачем?

– Трусишка! – накинулась она на него, хотя с лица ее не сходила улыбка. – Ну что тебе стоит, попроси! В крайнем случае он откажет. Подумаешь! Ты выстоял двадцать раундов против «Грозы Чикаго» – и не дрогнул!

– Нашла с чем сравнивать, – возразил он, однако перескочил через изгородь. – Ставлю два доллара против одного, что старикашка меня вытурит.

– Ничего он тебя не вытурит! Скажи, что хочешь поучиться, и попроси разрешения пройти два‑три раза за плугом. Объясни, что это ему ничего не будет стоить.

– Ладно! А если он заупрямится, я у него просто отберу его проклятый плуг.

Саксон, сидя на изгороди, следила за переговорами, хотя ничего не могла расслышать. Через несколько минут вожжи были перекинуты за шею Билла, а руки его легли на рукоятки плуга. Лошади двинулись, старик поплелся рядом, и на Билла посыпались указания. Сделав несколько поворотов по вспаханному полю, старик подошел к Саксон.

– Он и прежде пахал малость, а? Саксон покачала головой.

– Нет, ни разу в жизни. Но он умеет править лошадьми.

– Да, видно, что он не совсем новичок в деле и смекалка есть. – Старик усмехнулся и отрезал себе кусок жевательного табаку, – Думаю, что засидеться с вами он мне не даст.

Невспаханная площадь все уменьшалась, но Билл не обнаруживал желания бросить работу, а Саксон и старик, наблюдавшие за ним, понемногу разговорились. Саксон немедленно повела на него атаку и скоро убедилась в том, что старик фермер чрезвычайно подходит под то описание, какое дал монтер своему отцу.

Билл кончил вспашку всего поля, и старик пригласил их к себе переночевать, – в усадьбе имеется пустой домик с маленькой плитой, и он даст им парного молока. А если Саксон хочет испытать свои таланты, она может подоить корову.

Урок доения прошел не так успешно, как урок пахоты, но когда Билл исчерпал, весь запас своего остроумия, Саксон предложила ему попробовать, и он не менее позорно провалился. Саксон неутомимо наблюдала и выспрашивала и очень скоро поняла, что эта усадьба совсем непохожа на ту, которую она видела в Сан‑Леандро. И усадьба и фермер безнадежно устарели. Здесь и не слыхали о новой системе интенсивного земледелия. Участок непомерно велик и очень плохо обрабатывается. В доме, в конюшнях, в амбарах – всюду полное запустение, все разваливается. Двор перед домом зарос сорной травой. Огорода нет. Небольшой фруктовый сад заглох и одичал: деревья зачахли, стали сучковатыми и поросли серым мхом. Саксон узнала, что сыновья и дочери фермера разъехались по разным городам. Одна дочь замужем за врачом, другая преподает в педагогическом училище штата; один сын служит машинистом на железной дороге, другой – архитектор, третий – репортер уголовного суда в Сан‑Франциско. Время от времени они посылают родителям немного денег.

– Что ты на это скажешь? – спросила Саксон Билла, курившего после ужина папиросу.

Он выразительно пожал плечами.

– Что ж, здесь все яснее ясного. Старый чудак оброс мохом, как и его деревья. После Сан‑Леандро и слепому видно, что он ни черта не смыслит. А его клячи! Для них было бы благодеянием, а для него чистой экономией, если бы кто‑нибудь взял да пристрелил их. Ручаюсь, что у португальцев таких лошадей не увидишь. И тут дело вовсе не в чванстве и не в желании щегольнуть хорошими лошадьми. Это просто правильный подход. Это выгоднее. Само хозяйство это подсказывает. Старые лошади и больше корма требуют, чем молодые, и так работать не могут. А подковывать что молодых, что старых – цена одна. Его клячи совсем не годятся, они только разоряют его. Достаточно поглядеть на их работу и вспомнить, сколько работают лошади в городах.

Саксон и Билл спали как убитые и после раннего завтрака собрались идти дальше.

– Я бы охотно оставил вас на несколько дней, – с сожалением говорил, расставаясь с ними, старик, – да никак не выйдет. Теперь, когда дети разбрелись, ферма только‑только кормит нас со старухой, и то не всегда. Вот как нынче затянулись плохие времена. С самого Гровера Кливленда note 5 светлого дня не видали.

Вскоре после полудня они вошли в предместье Сан‑Хосе, и Саксон предложила передохнуть.

– Я хочу зайти к этим людям и поговорить с ними, – объявила она, – если только они на меня собак не спустят. Это самое красивое местечко, какое мы видели. Верно?

Билл, мечтавший о холмах и обширных выгонах для своих будущих лошадей, согласился без особого энтузиазма.

– А какие у них овощи! Погляди только! И все грядки обсажены цветами. Это почище помидоров, завернутых в папиросную бумагу.

– Не пойму, зачем им понадобились цветы? – заметил Билл с недоумением. – Какой в них толк? Они только занимают место, где могли бы расти отличные овощи.

– Вот это‑то мне и хочется узнать. – Она указала на женщину, которая склонилась над клумбой, разбитой возле самого дома. – Яне знаю, кто она, но в худшем случае она наговорит нам грубостей. Видишь, она смотрит на нас. Положи‑ка свою ношу рядом с моей и пойдем.

Билл сбросил тюк с одеялом на землю, но предпочел подождать. Когда Саксон пошла по узкой, окаймленной цветами дорожке, она заметила двух работавших на огороде мужчин: один из них был старик китаец, другой – тоже старик, темноглазый и тоже иностранец неизвестно какой национальности. Здесь все радовало глаз своей чистотой и порядком, каждый клочок земли был возделан так образцово, что это заметил бы даже неопытный взгляд. Женщина выпрямилась и повернулась к Саксон. Она была средних лет, стройна и очень просто, но мило одета. Она смотрела на Саксон через очки, и лицо у нее было доброе, но какое‑то нервное.

– Мне сегодня ничего не понадобится, – сказала она, смягчая отказ приветливой улыбкой.

Саксон в душе застыдилась своей клеенчатой корзинки. Очевидно, эта женщина видела, как она поставила ее на землю.

– Мы не разносчики, – торопливо пояснила она.

– Ах, простите! Незнакомка улыбнулась еще приветливее, ожидая дальнейших объяснений.

Саксон, не чинясь, выложила, в чем ее дело.

– Мы хотели бы купить землю. Понимаете, мы решили стать фермерами, но, прежде чем взять участок, надо же осмотреться и выяснить, какая земля тебе нужна. Когда я увидела ваш чудесный уголок, мне захотелось задать вам сотни вопросов. Видите ли, мы ничего не смыслим в сельском хозяйстве. Всю нашу жизнь мы прожили в городе, а теперь решили навсегда поселиться в деревне и найти здесь свое счастье.

Она умолкла. Лицо женщины оставалось таким же приветливым, но в нем как будто появилась легкая ирония.

– А почему вы решили, что найдете свое счастье в деревне? – спросила она.

– Сама не знаю. Я только знаю, что для бедняков нет жизни в городе, где эти вечные рабочие беспорядки. Если бедняки даже в деревне не могут быть счастливы, значит, счастья вообще нет. А это же очень несправедливо, правда?

– Вы рассуждаете правильно, милочка, но только вы забыли об одном, что и в деревне сколько угодно бедняков и несчастных людей.

– Вы не кажетесь мне ни бедной, ни несчастной, – возразила Саксон.

– Ах вы, душечка моя! Саксон заметила, что лицо ее собеседницы вспыхнуло от удовольствия.

– А может быть, я просто создана для деревенской жизни, – продолжала женщина. – Вы же сами говорите, что вы коренные горожане и решительно ничего не знаете о деревне. А вдруг вы здесь погибнете?

Саксон вспомнила ужасные месяцы, проведенные в домике на Пайн‑стрит.

– В городе я наверняка погибну! Может быть, мне и в деревне будет тяжело, но, видите ли, это единственный выход. Или деревня – или ничего! Да и наши отцы и матери всегда жили в деревне. Наконец, я недаром стою здесь, перед вами: это доказывает, что меня всегда тянуло прочь из города, и я, вероятно, тоже, как вы сказали, создана для деревенской жизни, – иначе бы я не была здесь.

Собеседница одобрительно кивнула, она смотрела на Саксон с все возраставшим интересом.

– Этот молодой человек… – начала она.

– Мой муж. Он был возчиком до того, как началась большая забастовка. Моя фамилия Роберте, Саксон Роберте, а мужа зовут Вильям Роберте.

– Меня зовут миссис Мортимер, – сказала собеседница с легким поклоном. – Я вдова. А теперь, если вы позовете вашего мужа, я постараюсь ответить на некоторые из ваших многочисленных вопросов. Пусть он внесет вещи сюда. Так о чем же именно вам хотелось меня спросить?

– О, обо всем сразу. Приносит ли вам ферма доход? Как вы со всем управляетесь? Сколько стоила ваша земля? Сами ли вы построили этот хорошенький домик? Сколько вы платите вашим рабочим? Как вы научились всему и как узнали, что лучше сажать и что выгоднее? Где выгоднее продавать овощи? Как вы их продаете? – Тут Саксон остановилась и рассмеялась. – О, я, собственно, даже еще не начала спрашивать. Почему вы посадили цветы по краям грядок? Я видела участки португальцев в окрестностях Сан‑Леандро, они никогда не сажают на одной грядке цветы и овощи.

Миссис Мортимер остановила ее движением руки.

– Дайте мне сначала ответить на ваш последний вопрос. Это, можно сказать, ключ ко всему остальному.

Но тут подошел Билл, и объяснение пришлось отложить. Саксон представила его миссис Мортимер.

– Не правда ли, милочка, цветы вам сразу бросились в глаза? – продолжала та. – Они‑то и заставили вас войти в мой сад и заговорить со мной. Вот поэтому‑то они и посажены вместе с овощами, чтобы привлекать внимание. Вы и представить себе не можете, сколько людей обращает на них внимание и скольких они заманили сюда, ко мне. Дорога эта крайне оживленная, горожане, часто катаются по ней. Нет… с автомобилями мне не везет. Людям, сидящим в автомобилях, ничего из‑за пыли не видно. Но когда я начинала, почти все еще ездили на лошадях. Мимо меня постоянно проезжали городские дамы. Мои цветы, да и весь участок бросались им в глаза; они останавливали свои экипажи. А я – я всегда оказывалась здесь, перед домом, и меня можно было окликнуть. Обычно мне удавалось зазвать их к себе, чтобы показать цветы – и, понятно, овощи. Все у меня было красиво, опрятно, в образцовом порядке. Это привлекает людей. И… – миссис Мортимер пожала плечами,

– вы же знаете, соблазняют человека глаза его. Овощи, растущие среди цветов, прельщали их. Им хотелось моих овощей, непременно моих. И они получали их по цене вдвое против рыночной и платили с большим удовольствием. Я в некотором роде вошла в моду, стала предметом увлечения этих дам. И никто не был внакладе. Овощи были прекрасные, ничуть не хуже других овощей на рынке, а подчас и гораздо свежее. Не забывайте, что мои покупатели одним ударом убивали двух зайцев: помимо всего прочего, они совершали доброе дело – они не только получали самые лучшие и самые свежие овощи прямо с грядки, но и гордились сознанием, что помогают достойной вдове. Стало даже признаком хорошего тона покупать овощи у миссис Мортимер. Но не стоит вдаваться в эту тему, она завела бы нас слишком далеко. Короче говоря, моя маленькая усадьба стала излюбленным местом, куда ездили прокатиться или просто убить время. Стало известно, кто я такая, кем был мой муж и что я делала раньше. С некоторыми из дам я была знакома в лучшие времена. Они всячески старались содействовать мне. К тому же я завела обычай угощать своих клиентов чаем. Таким образом, покупательницы становились как бы моими гостями. Я и теперь подаю чай, когда они приезжают, желая похвастать мною перед своими приятельницами. Итак, вы видите, что цветы сослужили мне немалую службу.

Саксон с увлечением выслушала этот рассказ, зато Билл явно не разделял ее восторга. Его синие глаза словно затуманились.

– Ну, говорите, не стесняйтесь, – обратилась к нему миссис Мортимер. – С чем вы не согласны?

К удивлению Саксон, он ответил прямо и – к еще большему ее удивлению – выдвинул против миссис Мортимер такие доводы, какие ей самой и в голову бы не пришли.

– Все это ловкие фокусы, – сказал он. – Вот что я увидел из ваших слов…

– Да, но эти фокусы достигают цели, – прервала его миссис Мортимер, и ее живые глаза весело сверкнули за стеклами очков.

– И да, и нет, – упрямо отозвался Билл со своей обычной внушительной неторопливостью. – Если бы каждый хозяин сажал овощи на одной грядке с цветами, то каждый хозяин получал бы за свои овощи двойную цену против рыночной, и тогда никаких двойных рыночных цен уже не было бы. Значит, ничего бы не изменилось.

– Это теория, а я говорю о фактах, – настаивала миссис Мортимер. – А факт тот, что другие хозяева этого не делают. И факт, что я получаю двойные цены. С этим‑то вы спорить не можете.

Ей, видимо, не удалось переубедить Билла. Но и он затруднялся ей ответить.

– Все равно, – пробормотал он, медленно покачивая головой. – Я в этом смысла не вижу. Я хочу сказать: нам это не годится – моей жене и мне. Может быть, погодя я как‑нибудь разберусь, где закавыка.

– А пока давайте пройдемся по моим – владениям, – предложила миссис Мортимер. – Я хочу, чтобы вы все видели, и я расскажу, как и что я делаю. Потом мы присядем, и вы узнаете, с чего я начинала. Видите ли, – она посмотрела на Саксон, – мне хочется хорошенько втолковать вам, что в сельском хозяйстве главное – как взяться за дело. Я ведь сперва ничего не понимала, и у меня не было такого славного, сильного муженька, как у вас. Я была совсем одна. Но это я вам расскажу потом.

За час, проведенный среди овощей, ягодных кустов и фруктовых деревьев, на Саксон обрушилось столько новых сведений, что она лишь старалась их запомнить, с тем чтобы разобраться после, на досуге. Билл тоже смотрел и слушал с интересом, но он предоставил Саксон беседовать с хозяйкой, а сам лишь изредка задавал вопросы. Во дворе, где все было так же чисто и благоустроенно, как перед домом, хозяйка показала им птичий двор. Здесь, в особых вольерах, разгуливало несколько сот мелких белоснежных курочек.

– Белые леггорны, – пояснила миссис Мортимер. – Вы не представляете, какой доход они мне дали в этом году. Я никогда не держу курицу после того, как она перестает нестись.

– То же самое говорил я тебе, Саксон, насчет лошадей, – прервал ее Билл.

– И только благодаря тому, что я вывожу цыплят в те сроки, какие мне нужны, – что у нас пока делают разве какие‑нибудь единицы из десятков тысяч, – куры у меня несутся зимой, когда птица обычно перестает нестись и когда цена на яйца особенно высока. У меня свои постоянные покупатели. Они платят мне за дюжину на десять центов больше рыночной цены, потому что я поставляю только однодневные яйца.

Она мельком взглянула на Билла и увидела, что он все еще хмурится и занят своими мыслями.

– Ну как, не согласны? – спросила она.

Он помотал головой:

– Нет, не согласен. Если бы каждый хозяин продавал однодневные яйца, вам не удалось бы продавать ваши на десять центов дороже рыночной цены, и все опять осталось бы по‑прежнему.

– Но тогда все яйца были бы однодневные, не забывайте этого! Все решительно, – настаивала миссис Мортимер.

– А нам с Саксон это ни к чему, – возразил он. – Вот в этом‑то я все время и старался разобраться и, наконец, разобрался. Вы говорите о теории и о фактах. Десять центов выше рыночной цены – это для Саксон и для меня теория. А факт – что у нас нет ни яиц, ни кур, нет земли, на которой эти куры могли бы разгуливать, и места, где бы они могли нестись.

Хозяйка сочувственно кивнула головой.

– И еще что‑то тут есть, с чем я не согласен. Я чувствую, но пока мне трудно сказать, что именно, – продолжал он. – Но есть, есть…

Они осмотрели коровник, свинарник и псарню. Все было невелико, но все приносило доход, уверяла миссис Мортимер и тут же подсчитывала свои барыши. У них дух захватывало от цен, которые она платила и получала за породистых персидских кошек, свиней, шотландских колли и джерсейских коров. И для молока джерсейских коров у нее был особый рынок сбыта, причем она получала за кварту на пять центов больше, чем стоило молоко коров лучших местных пород. Билл сразу отметил разницу между ее фруктовым садом и тем, который они осматривали накануне, а миссис Мортимер указала ему на ряд дополнительных преимуществ; многое из ее объяснений Билл так и не понял и вынужден был принять на веру.

Затем она познакомила их еще с одной отраслью своего хозяйства – изготовлением домашнего варенья и джемов, которые она поставляла заказчикам по совершенно несуразным ценам. Саксон и Билл сидели в удобных плетеных креслах на веранде и слушали рассказы миссис Мортимер о том, как она подняла цену на свои варенья и джемы, сбывая их только лучшему ресторану и самому аристократическому клубу в Сан‑Хосе. Начиная это дело, она отправилась с образцами к владельцу ресторана и буфетчику клуба и после долгих споров убедила их создать себе из ее товаров «специальность», всячески рекламируя их посетителям, а главное

– резко повысив цену на все блюда, в состав которых они входят.

Пока она говорила, глаза Билла снова затуманились. Миссис Мортимер увидела это, смолкла и стала ждать, что последует.

– А теперь начните сначала, – попросила Саксон.

Миссис Мортимер согласилась только при условии, если они останутся на ужин. Несмотря на явную неохоту Билла, Саксон приняла приглашение.

– Итак, – продолжала свой рассказ миссис Мортимер, – вначале я ничего не понимала в сельском хозяйстве, ведь я родилась и выросла в городе. О деревне я знала лишь, что туда ездят отдыхать, но я всегда предпочитала курорты, горы или море. Я много лет была старшим библиотекарем донкастерской библиотеки и почти всю свою жизнь провела среди книг; потом вышла замуж за мистера Мортимера. Он тоже имел дело только с книгами, – мой муж был профессором Санмигельского университета. Он долго болел, а когда умер, я осталась без всяких средств. Даже его страховка была истрачена до того, как я могла развязаться с кредиторами. Что касается меня, то я была совершенно измучена, нервы сдали окончательно, я ни на что больше не годилась. Но у меня еще оставалось пять тысяч долларов, и я, недолго думая, решила заняться сельским хозяйством. Климат здесь превосходный, участок этот недалеко от Сан‑Хосе – конечная остановка трамвая всего в четверти мили отсюда, – и я купила его. Две тысячи заплатила наличными, а на остальные две дала закладную. Таким образом, земля обошлась мне по двести долларов за акр.

– Двадцать акров! – воскликнула Саксон.

– Это ведь ужасно мало, – заметил Билл.

– Много, даже слишком много! Прежде всего я сдала десять акров в аренду, и до сих пор сдаю их. Даже с теми десятью акрами, которые я себе оставила, я долго не знала, что делать. И только сейчас я чувствую, что мне стало тесновато.

– И эти десять акров кормят вас и двух работников? – удивился Билл.

Миссис Мортимер всплеснула руками и засмеялась.

– А вы слушайте! Я же много лет была библиотекарем и умею разбираться в книгах. И вот я прежде всего перечитала почти все, что написано по этому вопросу, и подписалась на лучшие сельскохозяйственные журналы и газеты, И вы еще спрашиваете, как это десять акров могут прокормить меня и моих двух работников! Я вам расскажу. У меня работают не два, а четыре человека. Десять акров должны прокормить и кормят не только их, а еще и Анну, – это шведка, вдова, она ведет у меня домашнее хозяйство и положительно незаменима в сезон варений и джемов, – да еще ее дочку, которая ходит в школу и помогает ей, да моего племянника, взятого мною на воспитание. Таким образом, десять вполне заменяют мне все двадцать и дают возможность содержать и дом, и службы, и весь мой племенной скот.

Саксон вспомнила, что монтер говорил о португальцах.

– Десять акров здесь ни при чем! – воскликнула она. – Все это вы сделали благодаря вашим знаниям, и вы это прекрасно понимаете.

– В том‑то и дело, милочка. Это доказывает, что человек с головой может преуспеть в сельском хозяйстве. Помните всегда, что земля щедра. Но и она требует щедрости, а старозаветному американскому фермеру это невдомек. Соображать надо, вот в чем суть. Когда такой допотопный хозяин и догадывается, что его истощенная земля нуждается в удобрении, он не желает видеть разницу между дешевыми – плохими, и хорошими – дорогими удобрениями.

– Как бы мне хотелось все это узнать! – воскликнула Саксон.

– Я поделюсь с вами всем, что знаю сама. Но вы, наверно, очень устали; по‑моему, вы даже прихрамываете. Войдемте в дом. А о вещах не беспокойтесь – я пошлю за ними Чанга.

Для Саксон, при ее врожденной любви к красоте и изяществу, внутреннее убранство домика оказалось своего рода откровением. Ей еще не приходилось бывать у людей среднего достатка, и то, что она увидела, не только превзошло все, что она могла себе представить, но и сильно отличалось от тех картин, какие она себе рисовала. Подметив, как заблестели глаза молодой женщины, как она внимательно разглядывает все вокруг, миссис Мортимер с величайшей готовностью стала показывать ей дом. Будто бы для того, чтобы похвастать перед гостями, она рассказала, как все сделала своими руками, не забывая упомянуть, что сама красила полы, сколачивала книжные полки и собирала присланное ей антикваром старинное кресло. Билл, осторожно ступая, следовал за женщинами. Хотя он держался свободно и независимо, ему удалось избежать слишком явных промахов даже за столом, а ведь им с Саксон впервые пришлось обедать в частном доме, где во время еды прислуживают.

– Если бы вы пожаловали ко мне в будущем году, – с сожалением сказала миссис Мортимер, – я бы поместила вас в комнате для гостей, которая у меня к тому времени будет готова.

– Ничего, не беда, – отозвался Билл, – и так большое вам спасибо. Мы доедем до Сан‑Хосе, а там переночуем в гостинице.

Видя, что миссис Мортимер все еще очень огорчена тем, что ей негде уложить их, Саксон перевела разговор на другое и попросила рассказать еще о себе и своем хозяйстве.

– Помните, я говорила вам, что земля обошлась мне всего две тысячи наличными, – продолжала миссис Мортимер. – У меня оставалось три тысячи на все мои начинания. Конечно, друзья и родственники предсказывали мне полную неудачу. И, конечно, я натворила кучу ошибок. Но их было бы еще больше, если бы я не продолжала расширять свои познания по сельскому хозяйству. Я делаю это и до сих пор. – Она указала на тянувшиеся вдоль стен полки с книгами и журналами. – Я все время не переставала учиться. Я твердо решила быть в курсе всего нового и выписала себе отчеты опытных станций. Скоро я пришла к выводу, что наши фермеры, которые хозяйничают по старинке, делают все шиворот‑навыворот, – и, знаете ли, была недалека от истины. Вы не можете себе представить, до чего доходит их тупость. Я и советовалась с ними, и обсуждала разные новшества, и критиковала их устаревшие методы, и требовала, чтобы они хоть как‑то обосновали свою нетерпимость, свои предвзятые мнения. Но результат был всегда один: они говорили, что я сумасшедшая и сама себе яму рою.

– Но ведь вы победили! Вы победили! Миссис Мортимер благодарно улыбнулась Саксон.

– Иногда мне и самой удивительно, как я не провалилась. Но мои предки были люди упорные, и мы так долго были оторваны от земли, что сумели увидеть вещи по‑новому. Если мне что‑нибудь представлялось правильным, я тут же применяла это на практике, каким бы нелепым оно ни казалось. Возьмем хотя бы прежний фруктовый сад. Он никуда не годился. Ну никуда! Старик Кэлкинс чуть не умер от разрыва сердца, когда увидел, что я с ним сделала. А поглядите на этот сад сейчас! Вместо дома стояла какая‑то старая развалина. На время я поселилась в нем, но сразу же снесла коровник, свиной хлев, курятник, все подчистую. Соседи только головой покачивали да вздыхали, глядя, как безрассудно хозяйничает бедная вдова, которой в пору только прокормиться. Но худшее было впереди. Они просто остолбенели, узнав, сколько я заплатила за трех прекрасных свиней улучшенной честерской породы, – шестьдесят долларов за трех маленьких, только что отнятых от матки поросят. Затем я отправила всех непородных кур на рынок и заменила их белыми леггорнами. Обе старые коровы, которые перешли ко мне вместе с усадьбой, были проданы мяснику по тридцать долларов каждая, а за двести пятьдесят я купила двух чистокровных джерсейских телок – и получила на этом прибыль, между тем как тот же Кэлкинс и остальные фермеры продолжали возиться с лядащими коровенками, дававшими так мало молока, что оно не окупало даже кормов.

Билл одобрительно кивнул.

– Помнишь, что я тебе говорил о лошадях, – опять обратился он к Саксон; и, поощренный вниманием хозяйки, очень толково рассказал о лошадях – с деловой точки зрения.

Когда он после ужина вышел покурить, миссис Мортимер вызвала Саксон на разговор о ней самой и Билле и не обнаружила ни малейшего смущения, узнав о его склонности к боксу и к избиению штрейкбрехеров.

– Красивый молодой человек, и очень порядочный, – сказала она Саксон. – Это видно по его лицу. А уж как любит вас и гордится вами! Я прямо сказать не могу, до чего мне понравилось, как он смотрит на вас, особенно когда вы говорите. Он очень считается с вашим мнением, иначе он бы не отправился с вами в это странствие, – ведь это же ваша затея.

– Миссис Мортимер вздохнула. – Вы счастливица, дорогое дитя, действительно счастливица. И вы еще не знаете, что такое мужской ум. Посмотрите, что будет, когда он проникнется вашими планами. Вы будете поражены, как он примется за дело. Тогда уж вы за ним не угонитесь. Но пока – ваше дело руководить им. Не забудьте, что он дитя города. Нелегко будет отучить его от привычного образа жизни.

– О… ему город тоже опротивел… – начала Саксон.

– Не так, как вам. Любовь не заполняет целиком существования мужчины. Город причинил вам больше зла, чем ему. Ребеночка ведь вы потеряли. А его интерес к ребенку и чувство к нему были довольно мимолетны, и их нельзя сравнить с глубиной и живостью ваших чувств!

Миссис Мортимер повернулась к входившему в комнату Биллу.

– Ну что, поняли, наконец, чем вам не нравится моя система?

– Кажется, понял, – ответил он, усаживаясь в указанное ему миссис Мортимер большое кресло, – Дело в том…

– Минуточку, – прервала она его, – это отличное, большое и крепкое кресло, и вы тоже большой и сильный, а ваша женушка очень устала… Нет, нет, сидите, – ей нужна ваша сила. Да, да, прошу вас, дайте и ей местечко.

Она подвела Саксон к мужу и посадила к нему на колени.

– Вот так, сэр! Вместе вы прямо картинка. А теперь выкладывайте ваши возражения против моего способа пробивать себе дорогу в жизни.

– Дело не в вашем способе, – быстро возразил Билл. – Он совершенно правильный. Он замечательный. Я только хочу сказать, что для нас‑то он не годится. У нас ничего бы не вышло. У вас было много преимуществ – богатые знакомые, люди, знавшие, что вы были библиотекарем, а ваш муж

– профессором. У вас… – Тут он запнулся, не находя слов, которые могли бы выразить мысли, еще неясные ему самому. – У вас были возможности, каких у нас нет. Вы образованная, и… как бы это сказать… умеете держаться и знаете, как надо вести дела. Все это не для нашего брата.

– Но, голубчик, и вы можете этому научиться, – убежденно заявила она.

Билл покачал головой.

– Нет. Вы меня не поняли. Ну вот, представьте себе, что я, к примеру, являюсь со своим вареньем и джемом в этот шикарный ресторан,

– как явились вы, – и хочу поговорить с главным метрдотелем. Так вот, я с первой минуты оказался бы не к месту в его конторе. Да я и сам чувствовал бы себя не на месте и от этого обиделся бы и тут же полез бы на стену, а так дела не делаются. А потом я бы вообразил, будто он считает меня неотесанным дикарем, – где уме мне вареньем торговать! А дальше? Меня взорвало бы от любого пустяка: «Пусть не думает, что я задаюсь, это он задается», и так далее. Понимаете? Уж я так воспитан. Либо принимайте, какой я есть, либо ничего не надо, а варенье я так бы и не продал.

– Все, что вы сказали, – правда, – весело подхватила миссис Мортимер. – Но у вас есть жена. Поглядите на нее. Она произведет самое выгодное впечатление на любого дельца. Каждый из них с удовольствием выслушает ее.

Билл выпрямился, в его глазах вспыхнул опасный огонек.

– В чем я еще провинилась? – смеясь, спросила хозяйка.

– Я пока еще не собираюсь пользоваться для таких дел красотой моей жены, – сердито пробурчал он.

– И вы совершенно правы. Вся беда в том, что вы оба отстали лет на пятьдесят от современности. Вы – американцы старого покроя. И то, что вы очутились в самой гуще современной жизни, просто чудо. Вы – Рип Ван Вникли note 6. Где это видано в наш век упадка, чтобы молодая пара из большого города, взвалив на плечи тюки с одеялами, пешком отправилась искать себе землю? В вас живет все тот же дух наших аргонавтов! Вы принадлежите к той же породе людей, которые некогда запрягали своих волов и держали путь на Запад, к странам, лежащим по ту сторону заходящего солнца. Держу пари, что это были ваши отцы и матери, деды и бабушки!

Глаза Саксон засияли, а глаза Билла снова стали приветливыми.

– Я сама принадлежу к этой старой породе, – горделиво продолжала миссис Мортимер. – Моя бабушка была одной из немногих уцелевших участниц партии Доннера. Мой дед, Язон Уитни, обогнул мыс Горн и участвовал в восстании на Сономе. Он находился в Монтери, когда Джон Маршалл нашел золото в Сэттери. Одна из улиц в Сан‑Франциско названа его именем.

– Я знаю эту улицу, – вставил Билл. – Это Уитни‑стрит. Она вблизи Рашин‑Хилл. Мать Саксон тоже прошла через прерии.

– А дедушку и бабушку Билла убили индейцы, – добавила Саксон. – Его отец был совсем малышом и жил у индейцев, пока белые его не освободили. Он даже не знал своего имени и был усыновлен неким мистером Робертсом.

– Да что вы говорите! Значит, мы с вами, дорогие дети, почти что родственники, – радостно воскликнула миссис Мортимер. – На меня так и повеяло былыми временами! Теперь они, в наше столь быстротечное время, увы, забыты. Я особенно интересовалась нашим прошлым, потому что составляла каталог для библиотеки, и прочла все, что касается тех лет.

– Вы, – указала она на Билла, – вошли в историю, или, вернее, ваш отец. Я теперь вспоминаю. Все это описано в «Истории» Бенкрофта. На партию пионеров, в которой находился ваш отец, напало племя модоков. В обозе было восемнадцать повозок. В живых остался только ваш отец; он был еще совсем крошкой и не понимал, что произошло. Его потом усыновил начальник отряда белых.

– Совершенно верно, – отозвался Билл. – Это были модоки. Партия белых, вероятно, направлялась в Орегон. Все они были перебиты. Интересно, не знаете ли вы чего‑нибудь о матери Саксон? Она в те времена писала стихи.

– Они где‑нибудь печатались?

– Да, – отвечала Саксон, – в старых газетах Сан‑Хосе.

– А вы помните наизусть какое‑нибудь стихотворение?

– Помню. Одно из них начиналось так:

Словно неясная арфа Эола,

Муза поет все нежней…

Калифорнийские долы

Эхом откликнулись ей.

– Мне почему‑то знакомы эти строки, – задумчиво сказала миссис Мортимер.

– Там было еще другое. Оно начиналось так:

От толпы убежала туда, где лучом

Озарен изваянии торжественный ряд;

Вакх, увенчанный свежим зеленым плющом,

И Психея с Пандорой недвижно стоят… И дальше в том же роде. Я не все понимаю в этих стихах. Они были посвящены моему отцу…

– Это любовное стихотворение, – прервала ее миссис Мортимер. – Я помню его. Подождите минуточку… та‑та‑та, та‑та‑та, та‑та‑та, та‑та!..

Осыпали брызги ей руки и стан,

Блеснув на груди аметистом, они

Дождем осыпаются в светлый фонтан.

– У меня так и остались в памяти эти «брызги аметистов», хотя имени вашей матушки я не припомню.

– Ее звали Дэзи, – начала Саксон.

– Нет, Дэйелл, – внезапно вспомнив, поправила ее миссис Мортимер.

– Ее так никто не называл!

– Но она подписывалась этим именем. А как дальше?

– Дэзи Уилей Браун.

Миссис Мортимер подошла к книжным полкам и скоро вернулась с большой книгой в простом холщовом переплете.

– Это сборник «Из архивов прошлого», – пояснила она. – Между прочим, здесь собраны и все лучшие стихи, печатавшиеся в газетах того времени. – Она быстро пробежала глазами оглавление; вдруг ее взгляд на чем‑то остановился. – Я была права: Дэйелл Уилей Браун. Вот она. Десять стихотворений: «Поход викинга», «За золотом», «Верность», «Кабальеро», «Могилы Литтл Мэдоу»…

– Мы отбивались там от индейцев, – взволнованно перебила ее Саксон. – И моя мать, она была тогда еще совсем девочкой, вышла из лагеря и принесла воды для раненых. И индейцы не стали стрелять в нее. Все говорили, что это было настоящее чудо. – Она вскочила с колен Билла и, протянув руки к книге, воскликнула: – Дайте мне взглянуть на эти стихотворения! Дайте взглянуть! Это для меня новые стихи. Я их не знаю. Можно мне переписать их? Я выучу их наизусть. Подумать только – стихи моей матери!

Миссис Мортимер стала усиленно протирать очки; и в течение целого получаса, пока Саксон жадно читала дорогие строки, написанные ее матерью, миссис Мортимер и Билл сидели молча. Кончив, Саксон заложила пальцем знаменательные страницы; не сводя глаз с книги, она несколько раз благоговейно повторила:

– И я не знала, ничего не знала! За последние полчаса миссис Мортимер, видимо, что‑то усиленно обдумывала. Потом она изложила с