ГЛАВА ПЕРВАЯ. Трамвай доходил до Хейуордса, но Саксон предложила выйти у Сан‑Леандро.

 

Трамвай доходил до Хейуордса, но Саксон предложила выйти у Сан‑Леандро.

– Не все ли равно, откуда мы начнем свой поход, – сказала она, – ведь идти пешком нам все равно придется. Раз мы решили подыскать себе земельный участок и хотим хорошенько разузнать, что и как, то чем скорее мы примемся за дело, тем лучше. И потом нам же надо ознакомиться с разного рода участками – и пригородными и расположенными далеко в горах.

– Это верно штаб‑квартира португалов, – неизменно, как припев, повторял Билл, когда они проходили по Сан‑Леандро.

– Похоже, что они совсем вытеснили наших, – решила Саксон.

– Их тут полным‑полно! – ворчал Билл. – Видно, для свободного американца уже нет места в его собственной стране.

– Значит, он сам виноват, – сердито отозвалась Саксон, болезненно воспринимавшая все эти обстоятельства, над которыми ей впервые пришлось задуматься.

– Не знаю, по‑моему – американец, если захочет, ни в чем не уступит португалу. Но только он, слава богу, этого не хочет. Он не способен жить, как свинья.

– В деревне, может быть, и нет, – возразила Саксон. – А в городе я видела множество американцев, живущих, как свиньи.

Билл нехотя согласился с ней:

– Вероятно, они бросают фермы и убегают в город в поисках лучшего, а там им тоже приходится несладко.

– Погляди, сколько ребятишек! – воскликнула Саксон. – Это они идут из школы. Почти все – португальцы; заметь. Билли: португальцы, а не португалы, – Мерседес научила меня правильно произносить это слово.

– Небось у себя дома не бегали такими франтами, – усмехнулся Билл.

– Пришлось тащиться в этакую даль, чтобы раздобыть порядочную одежду и порядочную жратву. А какие кругленькие, прямо масляные шарики!

Саксон утвердительно кивнула.

– В том‑то и дело. Билли, – обрадовалась Саксон, словно сделала очень важное для себя открытие. – Эти люди обрабатывают землю, – им не мешают забастовки.

– И это, по‑твоему, называется обрабатывать? – возразил он, указывая на участок, размерами не больше акра, мимо которого они проходили.

– Да, у тебя размах широкий, – засмеялась она. – Ты вроде дяди Билла: он имел тысячи акров, мечтал о миллионе, а кончил тем, что стал ночным сторожем. Это‑то и губит нас, американцев. Нам подавай большие масштабы! Об участке меньше ста шестидесяти акров мы и слышать не хотим.

– Все равно, – упрямился Билл. – Большие масштабы куда лучше, чем маленькие, вроде этих дурацких садиков.

Саксон вздохнула.

– Уде не знаю, что хуже, – сказала она, помолчав, – обрабатывать несколько акров собственной земли собственной упряжкой или не иметь ни кола ни двора, работать на чужих лошадях и получать жалованье.

Билл поморщился.

– Продолжай в том же духе, Робинзон Крузо, – добродушно пробурчал он. – Хорошенько прочисть мне мозги. Как ни грустно, а все это истинная правда. Черта лысого! Какой же я был свободный американец, если, чтобы жить, мне приходилось править чужими лошадьми, бастовать, лупить штрейкбрехеров, а после всего этого я оказался даже не в состоянии выплатить деньги за какие‑то несчастные столы и стулья. Что ни говори, ужасно обидно было отдавать наше кресло, – тебе оно так нравилось. Немало хороших часов провели мы в нем.

Сан‑Леандро давно остался позади. Теперь они брели по местности, где вся земля была разбита на маленькие участки; Билл называл их «хуторками». Саксон вынула свое укулеле, чтобы развлечь его песней. Для начала она спела «Будь добр к моей дочурке», а затем перешла к старинным негритянским духовным песням, одна из которых начиналась словами:

О страшный суд, последний час

Все ближе, ближе, ближе,

Уже я слышу трубный глас…

Все ближе, ближе, ближе!

Большой дорожный автомобиль, пролетев мимо, поднял облако пыли. Саксон пришлось прервать песню, и она воспользовалась этим для того, чтобы изложить Биллу свои последние соображения:

– Запомни, Билли, мы ни в коем случае не должны хвататься за первый же участок, который нам попадется. Мы должны решать это дело с открытыми глазами.

– Да, они пока у нас закрыты, – согласился он.

– А нам необходимо их открыть. Кто ищет – тот находит. У нас сколько угодно времени, чтобы всему научиться. Неважно, если на это потребуется несколько месяцев; мы ведь ничем не связаны. Как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь! Надо как можно больше беседовать с людьми и все разузнать. Мы должны заговаривать с каждым встречным и расспрашивать. Всех расспрашивать. Это единственный способ узнать все, что надо.

– Не очень‑то я умею расспрашивать, – смущенно отозвался Билл.

– Тогда я возьму это на себя, – воскликнула Саксон. – Нам нужно выиграть эту игру, а потому необходимо все знать. Погляди, как живут португальцы! Куда девались все американцы? Ведь после мексиканцев они первые завладели этой землей. Почему же они ушли отсюда? Как португальцы добились таких успехов? Видишь, нам придется задавать миллион вопросов.

Она ударила по струнам, и снова весело зазвенел ее чистый голос:

Я возвращаюсь в Дикси,

Я возвращаюсь в Дикси,

К цветущим апельсинам в глухом саду,

А здесь уже морозы,

А здесь тоска и слезы…

Вновь потянуло в Дикси,

И я иду!

Саксон оборвала пение и воскликнула:

– Какой чудесный уголок! Погляди вон на ту беседку, она вся увита виноградом!

Все вновь и вновь восхищалась она маленькими владениями, мимо которых они шли. Саксон то и дело останавливала Билла словами: «Посмотри, какие цветы! „, или: «Вот так овощи! «, или: «Гляди‑ка, у них и корова есть!“

Мужчины‑американцы, проезжавшие мимо них в колясках или в легковых машинах, с любопытством поглядывали на Саксон и Билла. Саксон относилась к этому гораздо спокойнее, чем Билл, который то и дело недовольно ворчал. Они увидели монтера телефонной компании, сидевшего у обочины дороги и уплетавшего свой завтрак.

– Давай остановимся и расспросим его, – шепнула Саксон.

– А что толку? Это же телефонист. Что он смыслит в сельском хозяйстве?

– Как знать! Во всяком случае, это свой парень, рабочий. Пойди, Билли, и заговори с ним. Он сейчас отдыхает и будет рад поболтать с нами. Видишь дерево за калиткой? Как странно срослись его ветви. Прямо чудо какое‑то! Спроси про это дерево – это хорошее начало, а там разговоритесь.

Поравнявшись с монтером, Билл остановился.

– Добрый день! – буркнул он.

Монтер, совсем молодой парень, который только что собирался разбить крутое яйцо, помедлил и взглянул на них.

– Добрый день, – откликнулся он.

Билл сбросил с плеч поклажу, а Саксон поставила наземь корзинку.

– Торгуете? – спросил парень, не решаясь адресоваться прямо к Саксон и обращаясь сразу к обоим; при этом он покосился на обшитую клеенкой корзинку.

– Нет, – поспешно ответила она. – Мы присматриваем для себя участок. Вы не слыхали о хорошем свободном участке в этих краях?

Он снова отложил яйцо и окинул их пристальным взглядом, словно оценивая их денежные возможности.

– А вы знаете, сколько в этих краях стоит земля? – спросил он.

– Нет, – отвечала Саксон. – А вы?

– Еще бы мне не знать! Я здесь родился. Участки вроде этого идут от двух и трех до четырех и пяти сот долларов за акр.

– Фью‑ю! – свистнул Билл. – Нет, нам такой земли не надо.

– Но почему такая дороговизна? Разве это городские участки? – допытывалась Саксон.

– Нет. Португальцы взвинтили цены на землю.

– А я думал, хорошая, плодородная земля идет по сто долларов за акр, – сказал Билл.

– О, эти времена давно прошли. Верно, когда‑то ее отдавали за эту цену, а иной раз, если покупатель попадался солидный, то и со всем скотом в придачу.

– А как тут насчет казенной земли? – осведомился Билл.

– Казенной тут нет и никогда не было. Все это раньше принадлежало мексиканцам. Мой дед купил тысячу шестьсот акров лучшей здешней земли за тысячу пятьсот долларов – пятьсот сразу, остальные в рассрочку на пять лет, без процентов. Но это было давно. Он пришел с Запада в сорок восьмом году, так как искал мягкий и здоровый климат.

– Что ж, места здесь хорошие, – согласился Билл.

– Да, конечно. Если бы он и отец удержали эту землю, она бы кормила их лучше всякого золотого прииска и мне бы не пришлось работать из‑за куска хлеба. А вы чем занимаетесь?

– Я возчик.

– В оклендской забастовке участвовали?

– А как же! Я всю жизнь проработал в Окленде.

Тут оба пустились в рассуждения о профсоюзных делах и ходе забастовки, но Саксон не позволила им уклониться в сторону и снова вернулась к разговору о земле.

– Каким образом португальцы взвинтили цену на землю? – спросила она.

Парень с трудом оторвался от профсоюзных дел и некоторое время недоуменно смотрел на нее, пока, наконец, вопрос дошел до его сознания.

– Потому что они работают до седьмого пота. Они работают утром, днем, вечером, причем все выходят в поле – и женщины и дети. Потому что они из двадцати акров извлекают больше дохода, чем мы из ста шестидесяти. Посмотрите на старика Сильву, Антонио Сильву. Я помню его, когда сам еще вот такой был. У него денег на обед не хватало, когда он попал в наши края и снял в аренду землю у моих родных. А теперь у него двести пятьдесят тысяч долларов чистоганом, да и кредита наберется почитай что на миллион. Я уж не говорю про имущество всех остальных членов его семьи.

– И он добыл все это из земли, которая принадлежала вашей семье? – спросила Саксон.

Парень нехотя кивнул.

– Так почему же они сами не сделали этого? Монтер пожал плечами:

– Почем я знаю?

– Деньги ведь лежали в земле, – настаивала она.

– Черта с два они там лежали! – ответил он с раздражением. – Мы и не догадывались, что она может дать такие деньги. Полагаю, что деньги были в голове у португальцев: они знали больше нашего, вот и все.

Однако Саксон была так явно неудовлетворена его объяснением, что задетый за живое монтер сорвался с места.

– Пойдемте, я покажу вам, – сказал он, – я покажу вам, почему должен работать на других, хотя мог быть миллионером, если б мои родичи не оказались растяпами. Мы, природные американцы, всегда были растяпами! Растяпами с большой буквы!

Он провел их в сад – к дереву, которое с первой же минуты привлекло внимание Саксон. От ствола отходили четыре ветви; двумя футами выше ветви снова сходились, скрепленные друг с другом живой древесиной.

– Вы думаете, оно само так выросло? Его заставил так вырасти старик Сильва: он связал молодые побеги, пока дерево было молодым. Ловко, а? Вот видите! Это дерево не боится бури: естественные скрепы сильнее железных. Поглядите на ряды деревьев. Тут они все такие. Видите? И это только один из их фокусов. А у них этих выдумок – миллион!

Сами посудите: таким деревьям не нужны подпорки, когда ветви гнутся от плодов. А у нас бывали годы, когда к каждому дереву приставляли до пяти подпорок. Представьте себе десятки акров плодовых деревьев: для них понадобится несколько тысяч подпорок. Подпорки стоят денег, а какая возня их ставить и потом убирать! Естественные же скрепы не требуют никаких хлопот, они всегда на месте. Да, португальцы здорово нас обогнали! Идемте, я все покажу вам.

Билл с его городскими понятиями о нарушении границ чужих владений был смущен свободой, с какой они разгуливали по чужому участку.

– Не беда, лишь бы мы ничего не потоптали, – успокоил его монтер.

– А потом ведь это бывшая земля моего деда. Здесь все меня знают. Сорок лет назад старик Сильва приехал с Азорских островов. Годика два‑три он пас овец в горах, затем появился у нас в Сан‑Леандро. Эти пять акров – первая земля, которую он арендовал. С этого началось. Потом он брал в аренду участки уже по сотне и больше акров. А тут с Азорских островов к нему так и повалили всякие дяди, тетки, сестры – все они, как вам известно, там между собой в родстве, – и очень скоро Сан‑Леандро превратился в португальский поселок.

Сильва купил эти пять акров у деда. Мой отец к тому времени совсем влез в долги, и Сильва стал покупать у него участки в сто и в сто шестьдесят акров. Да и родственники старика не зевали – Отец, сколько я его помню, всегда собирался быстро разбогатеть – и в конце концов не оставил своим наследникам ничего, кроме долгов. А старик Сильва не гнушался самым мелким дельцем, лишь бы оно обещало ему барыш. И все они такие. Видите там, за изгородью на дороге, конские бобы посажены до самой колеи. Мы бы с вами постыдились заниматься такой чепухой. А Сильва не постыдился! Потому‑то он и построил дом в Сан‑Леандро и разъезжает на автомобиле, который стоит четыре тысячи долларов. И все равно засадил луком даже площадку перед городским домом, до самого тротуара. Один этот клочок земли дает ему триста долларов в год. Он и прошлый год сторговал участок в десять акров, – я это случайно знаю, – с него взяли по тысяче за акр, а он и глазом не моргнул. Он знал, что не прогадает, – вот и все. Знал, что земля все ему вернет сторицей. В горах у него есть ранчо в пятьсот восемьдесят акров, оно досталось ему прямо даром; уверяю вас, я мог бы каждый день разъезжать на автомобиле только на то, что он выручает с этого ранчо, продавая лошадей всех пород – от тяжеловозов до рысаков.

– Но как? Как это ему удалось? – воскликнула Саксон.

– Умеет хозяйничать. Да и вся его семья работает. Никто из них не стыдится, засучив рукава, взяться за мотыгу, – будь то сын, дочь, невестка, старик, старуха, ребенок. У них считается, что если четырехлетний карапуз не способен пасти корову на проселочной дороге и доглядеть, чтобы она сыта была, то он не стоит той соли, которую съедает. Сильва и все его сородичи держат сотню акров под горохом, восемьдесят под помидорами, тридцать под спаржей, десять под ревенем, сорок под огурцами – да всего не перечтешь.

– Но как это им удалось? – допытывалась Саксон. – Мы тоже никогда не стыдились работы. Мы гнули спину всю свою жизнь. Я могу за пояс заткнуть любую португальскую девушку. И сколько раз так бывало на джутовой фабрике: у нас на ткацких станках работало очень много португальских девушек, и мне всегда удавалось соткать больше любой из них. Нет, тут дело не в работе… Так в чем?

Монтер смущенно посмотрел на нее.

– Я много раз спрашивал себя о том же. «Мы ведь гораздо лучше этих дохлых эмигрантов, – говорил я себе. – Мы пришли сюда первые, и эта земля принадлежала нам. Я могу дать сто очков вперед любому даго с Азорских островов. И я образованнее его. Так каким же образом, черт их дери, они взяли над нами верх, прибрали к рукам нашу землю, завели текущие счета в банках?» Я могу объяснить это только одним: нет у нас смекалки, котелок не варит! Нам чего‑то не хватает. Во всяком случае, как фермеры мы провалились. Мы никогда серьезно на это не смотрели. Показать вам, как обрабатывают землю Сильва и его сородичи? Я вас затем и привел сюда. Поглядите на эту ферму. Один из его родственников только что приехал с Азорских островов и начал с этого клочка, причем вносит Сильве весьма приличную арендную плату. Очень скоро он осмотрится и купит себе участок у какого‑нибудь захудалого фермера‑американца.

Вот посмотрите, – хоть сейчас и не время, здесь главная работа летом, – у него не пропадает ни дюйма земли. Там, где мы собираем один тощий урожай, они собирают четыре, да еще каких! И обратите внимание, как он все рассадил: между деревьями – ряды смородинных кустов, между кустами смородины – фасоль; фасоль растет везде, на каждом свободном местечке. Теперь Сильва не продал бы этого участка и по пятьсот долларов за акр наличными, а когда‑то он заплатил моему деду по пятьдесят за акр. И вот я работаю в телефонной компании и ставлю телефон родственнику старика Сильвы, который только что приехал с Азорских островов и еще двух слов по‑английски связать не умеет.

Ведь надо же! Посадить конские бобы вдоль дороги! Но благодаря этой затее Сильва больше получил доходу со своих свиней, чем мой дед со всей своей фермы. Дед нос воротил от конских бобов. Так с отвороченным носом и умер, а закладных оставил больше, чем волос на голове! Вы слыхали когда‑нибудь, чтобы помидоры завертывали в бумагу? Отец только презрительно фыркнул, когда впервые увидел, что португальцы это делают. Он только и знал, что фыркать. Но они собрали богатейший урожай, а помидоры отца были поедены жуком. У нас нет смекалки, нет настоящей хватки или как там говорят. Посмотрите на этот клочок земли – он приносит четыре урожая в год, и каждый дюйм использован до отказа. Здесь, в Сан‑Леандро, есть такие участки, где один акр приносит больше, чем приносили в прежнее время пятьдесят акров. Португальцы – прирожденные фермеры, в этом весь секрет. А мы ничего в земледелии не смыслим и никогда не смыслили.

Саксон проболтала с монтером до часу дня, разгуливая с ним по участку. Спохватившись, что уже поздно, молодой человек тут же попрощался и снова принялся за установку телефона для только что приехавшего эмигранта с Азорских островов.

Шагая по городским улицам, Саксон несла свою корзинку в руке, но к корзинке были приделаны петли, и за городом она продевала в них руки и несла ее на спине. Тогда маленький футляр с укулеле сдвигался в сторону и висел у нее через левое плечо.

Расставшись с монтером, они прошли около мили и остановились у протекавшего в тени кустов ручейка. Билл готов был удовольствоваться завтраком, который Саксон захватила с собой еще из дому, но она предпочла развести костер и сварить кофе. Сама она вполне обошлась бы бутербродами, но ей казалось чрезвычайно важным, чтобы в начале их замечательного путешествия Билл не терпел никаких лишений. Стремясь пробудить в нем такой же энтузиазм, как у нее, она боялась, что столь скучное угощение, как холодный завтрак, погасит и те скупые искры, которые в нем тлели.

– Нам раз и навсегда. Билли, надо выкинуть из головы мысль, что мы куда‑то торопимся. Мы никуда не торопимся, и нам все равно, начались занятия в школе или нет. Мы пустились в путь для собственного удовольствия. Это такое же приключение, как те, которые описываются в книгах. Вот если бы меня теперь увидел тот мальчуган, с которым мы ездили удить рыбу на Козий остров! «Окленд – это такое место, откуда надо отправляться в странствия, – говорил он. – Это только начало пути». Вот мы с тобой и двинулись в путь, не правда ли? А сейчас мы сделаем привал и сварим кофе. Ты разведи огонь, а я принесу воду и приготовлю все, что нужно.

– Послушай, – заметил Билл, пока они ждали, чтобы закипела вода, – знаешь, что это мне напоминает?

Саксон была уверена, что знает, но покачала головой. Пусть сам скажет.

– Нашу поездку в долину Мораги на Принце и Короле во второе воскресенье после нашего знакомства. Ты тогда тоже готовила завтрак.

– Только завтрак был более роскошный, – прибавила она со счастливой улыбкой.

– Но почему мы тогда не догадались сварить кофе? – спросил он.

– Это было бы слишком по‑семейному, – засмеялась она. – Мери сочла бы это нескромным…

– Или «неприличным», – вставил Билл. – Это было ее любимое словечко.

– И вот как она кончила…

– Они все так кончают, – сердито проворчал Билл. – В тихом омуте черти водятся, я давно это заметил. Такие притворщицы строят из себя недотрог, а на деле им сам черт не брат.

Саксон молчала: упоминание о вдове Берта навеяло на нее смутную, щемящую печаль.

– А я знаю еще что‑то, что случилось в тот день, а ты и не догадываешься, – вспоминал Билл. – Пари держу, что не догадываешься.

– Нет, не помню, – прошептала Саксон, хотя глаза ее говорили другое.

В ответ на ее взгляд его глаза засияли, и, повинуясь безотчетному порыву, он взял руку жены и ласковым движением прижал к своей щеке.

– Маленькая, а какая сильная! – сказал он, обращаясь к захваченной в плен руке; затем посмотрел на Саксон, и сердце ее радостно забилось от его слов. – Мы начинаем нашу любовь сначала, верно?

Они плотно закусили, и Билл выпил целых три чашки кофе.

– Да, ничего не скажешь, на свежем воздухе аппетит зверский, – пробормотал он, запуская зубы в пятый бутерброд с мясом. – Я, кажется, мог бы целого быка съесть и выпить столько кофе, что бык утонул бы в нем с головой и рогами.

Саксон нет‑нет да и вспоминала свой недавний разговор с монтером и, как бы подводя итог всему, что ей пришлось услышать, воскликнула:

– Да! Чего мы только не узнали сегодня. Билли!

– Одно‑то мы узнали наверняка, – сказал Билл. – Не про нас это место, где земля стоит тысячу долларов за акр, а у нас в кармане всего‑навсего двадцать долларов.

– Но ведь мы и не собираемся здесь остаться, – поспешила она его успокоить. – Важно то, что благодаря этим португальцам земля поднялась в цене. И посмотри, как они живут: посылают детей в школу и… позволяют себе иметь их; ты сам сказал, что у них ребята кругленькие, как масляные шарики.

– Что ж, честь и слава им за это, – отвечал Билл. – Но все‑таки я бы предпочел купить сорок акров по сто долларов, чем четыре акра по тысяче. Мне было бы тесновато на четырех акрах, того и гляди свалишься.

Она была с ним согласна. Сорок акров больше говорили ее душе, чем четыре. Хотя она принадлежала к другому поколению, но так же тосковала по широким просторам, как некогда тосковал ее дядя Билл.

– Но мы же не собираемся здесь оставаться, – убеждала она Билла. – Наша цель – не сорок акров, а участок казенной земли в сто шестьдесят акров.

– И я полагаю, что правительство обязано их дать нам, – хотя бы за то, что сделали наши матери и отцы. Право же, Саксон, когда женщина прошла через прерии, как прошла твоя мать, или когда муж и жена убиты индейцами, как убиты мой дед и бабушка, – правительство в долгу перед их детьми.

– Что ж, нам остается только потребовать с него должок!

– И потребуем! Где‑нибудь подальше, в лесистых горах к югу от Монтери.