ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. В этот вечер Билл неподвижно сидел на краю кровати в маленьком номере гостиницы; он глубоко задумался.

 

В этот вечер Билл неподвижно сидел на краю кровати в маленьком номере гостиницы; он глубоко задумался.

– Что ж, – заметил он, наконец, с протяжным вздохом. – Можно сказать одно: на свете еще есть хорошие люди. Возьмем миссис Мортимер. Чудесный человек, настоящая американка старого закала.

– Умная, образованная женщина, – согласилась Саксон, – и ничуть не стыдится такой работы. Все наладила сама, своими силами.

– На двадцати акрах – нет, на десяти! И заплатила за них, и ввела всякие усовершенствования, и себя кормит, и четырех работников, кухарку‑шведку с дочерью, своего племянника! Просто не верится. Десять акров! Мой отец не признавал участка меньше ста шестидесяти акров. Даже твой братец Том и тот все на мили мерит… А ведь она женщина, и притом совершенно одинокая! Нам повезло, что мы с ней встретились.

– Чем не приключение! – воскликнула Саксон. – В пути именно так и бывает. Никогда не знаешь, что тебя ждет завтра. Мы встретились с ней как раз в то время, когда ужасно устали, и все спрашивали себя, скоро ли будет этот Сан‑Хосе. Мы и не мечтали с такой встрече. И обошлась она с нами вовсе не как с бродягами. А какой дом у нее – чистый, красивый. На полу ни пылинки. Я и не думала, что комнаты могут быть обставлены так уютно и изящно.

– И пахнет в них так хорошо, – добавил Билл.

– Да‑да! В журнале для женщин это называется «создать атмосферу». Я раньше не понимала, что это значит. А про дом миссис Мортимер действительно скажешь, что в нем царит атмосфера красоты и уюта.

– Это вроде твоих вышитых вещиц, – сказал Билл.

– И это следующий шаг после того, как человек научился держать свое тело чистым, свежим и красивым; нужно, чтобы и его дом был свежим, чистым и красивым.

– Но так не может быть в помещении, которое сдается жильцам, а только в собственном доме, Саксон. Для сдачи внаем таких домов не строят. Одно мне ясно: дом миссис Мортимер в конце концов стоил недорого. Дело не в цене, – дело в том, как он построен. Лес‑то самый обыкновенный, его можно купить на любом лесном складе. И наш домик на Пайн‑стрит из такого же точно леса, но построен он совсем по‑другому. Я не умею объяснить, но ты сама понимаешь, что я хочу сказать.

Саксон, занятая воспоминаниями о только что оставленных уютных комнатах, рассеянно повторила:

– Да, все дело в том – как…

На следующее утро они рано двинулись в путь и принялись отыскивать в предместье Сан‑Хосе дорогу на Сан‑Хуан и Монтери. Саксон хромала все сильнее. Началось с водяной мозоли на пятке, затем волдырь лопнул, и теперь башмак мучительно натирал ногу. Билл вспомнил советы отца относительно ухода за ногами и зашел в мясную лавку, чтобы купить на пять центов бараньего сала.

– Вот что тебе нужно, – сказал он Саксон: – иметь удобную обувь и хорошенько смазывать ноги салом. Как только мы выберемся из города, мы все это наладим. Хорошо бы прервать наше путешествие. Хорошо бы мне раздобыть работу и дать тебе несколько дней передохнуть. Уж я постараюсь.

Когда они достигли городской окраины, он оставил Саксон на шоссе и, свернув в длинную подъездную аллею, направился к видневшейся вдали большой ферме. Он возвратился сияющий.

– Все в порядке! – воскликнул он, подходя ближе. – Дойдем вон до тех деревьев – там есть ручеек, и мы раскинем лагерь. Я начну работать завтра с утра. Два доллара в день на моих харчах. А если на его харчах, так полтора. Я ему сказал, что предпочитаю первое и что все мое хозяйство при мне. Погода прекрасная, и мы тут отлично перебудем несколько дней, пока твоя нога не заживет. Идем. Устроим настоящий, заправский лагерь.

– Как ты достал работу? – спросила Саксон, когда они бродили по берегу ручья, выбирая место для лагеря.

– Подожди, устроимся, тогда и расскажу. Все это было прямо как сон.

Только когда были сделаны постели, разведен костер и в котелке закипели бобы, Билл, бросив у костра последнюю охапку хвороста, начал:

– Во‑первых, Бенсон – отнюдь не старозаветный старикашка. По виду и не скажешь, что фермер. Современный тип, крепкой хватки, говорит и действует как настоящий делец. Я понял это сразу, когда попал на ферму, хотя еще не видел его самого. А он меня в пятнадцать секунд раскусил.

– Пахать умеете? – спрашивает.

– Конечно, – отвечаю.

– А насчет лошадей как?

– Я вырос в конюшне, говорю. И тогда – помнишь, за мной ехала фура с машинами, запряженная четверкой? Только я это сказал, она как раз во двор и въехала.

– И с четверкой справитесь? – роняет будто так, мимоходом.

– Еще бы! Можете их запрячь хоть в плуг, хоть в швейную машину, хоть в карусель.

– Ну‑ка, садитесь на козлы, берите вожжи, – говорит он тут же, не теряя ни секунды. – Видите сарай! Объезжайте‑ка его справа и станьте задом для разгрузки. А надо тебе сказать, что не так просто объехать этот сарай. Я сразу по следам колес заметил, что все объезжают его слева. Ну, а мне предстояло сделать двойной поворот, вроде восьмерки – с одной стороны угол загона, с другой – угол сарая. Вот тут и обогни! Да еще кучи навоза набросаны на самой дороге, их не успели убрать. Но я стою себе как ни в чем не бывало. Возчик передал мне вожжи, и я вижу, что он про себя ухмыляется: думает, где уж ему! Пари держу, что сам он бы с этим не справился! Я и виду не подал, когда поехали, а ведь я и лошадей‑то хорошенько не разглядел. Ты бы посмотрела, как я погнал их прямехонько на кучу навоза: левая чуть не задела стенку сарая, а ступица правого колеса прошла дюймов на шесть от углового столба загона! Иначе никак не получалось. А лошади у него – красота! Передние чуть наземь не сели, когда я их осадил, дал тормоз и остановился как раз там, где было велено.

– Ладно, я вас беру, – говорит Бенсон. – Вы мастер.

– Ерунда, – говорю с этаким ледяным равнодушием. – Вы мне по‑настоящему трудную работу дайте. – Он улыбнулся, – должно быть, понял.

– Вы здорово знаете свое дело, – говорит. – Я не всякому лошадей доверю. Большая дорога не место для вас. Вы хороший работник, да, верно, с пути сбились. Ладно, будете пахать на моих лошадях, начнете завтра с утра. – Вот и видно, что умен парень, да не совсем. Он ведь не узнал, умею я пахать или нет.

Когда Саксон подала бобы, а Билл – кофе, она задержалась, осматривая все, что стояло на разостланном одеяле – сахар в жестянке, сгущенное молоко, нарезанную солонину, салат‑латук, помидоры, ломти свежего хлеба, тарелки с бобами, от которых шел пар, и кружки с кофе.

– Совсем не то, что вчерашний ужин! – воскликнула она, всплеснув руками. – Вчера у нас было настоящее приключение, прямо из книжки. Прав был тот мальчуган, с которым мы ловили рыбу. Помнишь, как красиво был вчера сервирован стол и как красив был дом, а теперь погляди на это. Мы с тобой могли бы тысячу лет прожить в Окленде и никогда не встретить такую женщину, как миссис Мортимер, и мы не подозревали бы даже, что бывают на свете такие дома. Подумай, Билли, а мы ведь только начали наше путешествие.

Билл проработал в поле три дня. Он уверял, что отлично справляется с плугом и что пахать, пожалуй, гораздо интереснее, чем он предполагал. Узнав, что ему это дело нравится, Саксон потихоньку радовалась.

– Вот уж не думал, что это мне доставит удовольствие, – заметил он. – Пахать – замечательное занятие. И здорово укрепляет мышцы ног; возчику этого особенно недостает. Если бы мне когда‑нибудь опять пришлось тренироваться для бокса, я бы непременно занялся вспашкой. И знаешь, как хорошо пахнет земля, когда ее переворачиваешь! Страшно вкусный запах! Идешь себе весь день, поднимаешь толстые пласты земли, свежей, жирной! А лошади – умницы! Знают свое дело не хуже людей. Да, уж у Бенсона во всей усадьбе не найдешь плохой лошади.

В последний день небо покрылось тучами, воздух стал влажным, с юго‑востока подул сильный ветер – словом, появились все признаки того, что надвигаются зимние дожди. Когда Билл пришел вечером с работы, он принес небольшой сверток старого брезента и натянул его на раму, чтобы защитить их постель от дождя. Несколько раз он жаловался на боль в мизинце левой руки. Этот палец мучил его весь день, признался он Саксон; по правде сказать, уже несколько дней: боль как при нарыве, – по всей вероятности, заноза; но где она сидит, он никак не найдет.

Билл продолжал готовиться к непогоде. Он подложил под одеяло несколько старых досок, которые выломал из стен заброшенного, развалившегося сарая на другом берегу ручья; вместо матраца навалил на доски кучу сухих листьев; брезент укрепил при помощи обрывков веревок и проволоки.

Когда брызнули первые капли дождя, Саксон пришла в восторг. Билл остался равнодушен. «Слишком болит палец», – заявил он. Однако ни он, ни Саксон не могли ничем помочь этой беде и все острили, а вдруг будет нарыв.

– А может, ногтееда? – сказала Саксон.

– Это что за штука?

– Право, не знаю. Помню, то же самое случилось с миссис Кэди, – но я была тогда еще слишком мала, – и тоже на мизинце. Кажется, она прикладывала вытяжной пластырь и потом мазала какой‑то мазью. Нарывало все сильнее, и под конец сошел ноготь. А после этого палец очень скоро зажил, и вырос новый ноготь. Давай я тебе сделаю пластырь из горячего хлеба.

Но от пластыря Билл отказался, – он уверял, что к утру боль затихнет. Саксон очень встревожилась. Невольно поддаваясь дремоте, она чувствовала, что Билл не спит. Через несколько минут ее разбудил бурный порыв ветра и потоки дождя, хлеставшие по брезенту, и она услышала, что Билл тихонько стонет. Она приподнялась на локте и свободной рукой стала растирать ему лоб и виски, как делала не раз, когда он не мог заснуть.

Потом она опять задремала, и опять ее разбудили, – но на этот раз не буря. Было совершенно темно, однако она сразу почувствовала, что Билла нет рядом. Оказалось, что он стоит на коленях, упершись лбом в доски, и плечи у него сводит от нестерпимой боли, хотя он и силится ее подавить.

– Всю руку дергает, черт этакий! – сказал он, услышав ее голос. – Во сто раз худее всякой зубной боли. Но это все пустяки. Только бы брезент не сорвало. Подумай, каково было нашим отцам! – говорил он, пересиливая боль. – Отцу как‑то пришлось быть в горах с одним товарищем, и тому медведь ногу ободрал почитай что до самой кости. Жратва у них вся вышла, и надо было двигаться дальше. Отец сажает его на лошадь, а с тем – обморок, и так два‑три раза. Пришлось его к лошади привязать. Они ехали пять недель… И отец все это вынес. А Джек Кингли? У него ружье разорвалось, и всю правую руку отхватило к черту, а охотничий щенок возьми да и сожри на его глазах три пальца! Джек был один‑одинешенек на болоте, и…

Саксон не пришлось услышать продолжение рассказа о Джеке Кингли: внезапно налетел ветер, сорвал веревки, сломал деревянную раму и на одно мгновенье прикрыл их обоих брезентом. В следующий миг брезент, раму и веревку унесло в темноту, и Саксон с Биллом залило дождем.

– Делать нечего, – крикнул он ей в ухо, – бери вещи и пошли в тот сарай.

Они перебрались в сарай под проливным дождем и в полной темноте, два раза им пришлось переходить по камням через ручей по колено в воде. Старый сарай протекал, как решето, но в конце концов им удалось найти сухое местечко и расстелить там мокрые насквозь одеяла. Страдания Билла терзали Саксон. Ей понадобился целый час, чтобы заставить его уснуть, – но едва она переставала поглаживать ему лоб, как он просыпался. Хотя и ее пробирали холод и сырость, она охотно примирилась бы с бессонной ночью, лишь бы он забылся и не страдал.

Когда, по ее расчетам, было уже за полночь, кто‑то вдруг вошел в сарай. В открытую дверь блеснул свет электрического фонаря, точно луч миниатюрного прожектора обежал все помещение и остановился на ней и Билле.

Послышался грубый голос:

– Ага, попались! Ну‑ка, вылезайте! Билл сел, ослепленный светом. Человек с фонарем приближался, повторяя свое требование.

– Кто здесь? – раздался голос Билла.

– Это я, – последовал ответ, – и я вам покажу, как тут валяться!

Голос звучал совсем рядом, на расстоянии ярда, не больше, но они ничего не могли разглядеть из‑за света, который то вспыхивал, то гас, когда владелец фонаря уставал нажимать на кнопку.

– Ну, пошевеливайтесь! Выходите! – продолжал голос. – Свертывайте‑ка ваше барахло и топайте за мной. Некогда мне с вами канителиться.

– Да кто вы такой, черт вас возьми! – раздраженно прервал его Билл.

– Я здешний констебль. Пошли!

– Что же вам от нас нужно?

– Вы мне нужны. Вы оба.

– По какому случаю?

– Бродяжничество! А теперь – живо! Не торчать же мне тут всю ночь из‑за вас!

– Ах, проваливай откуда пришел! – огрызнулся Билл, – Я не бродяга. Я рабочий.

– Может, да, а может, и нет, – заявил констебль. – Это ты уж сам расскажешь утром судье Ньюсбаумеру.

– И ты, грязная скотина, воображаешь, что я пойду с тобой? – начал Билл. – Поверни‑ка свет на себя, я хочу взглянуть на твою рожу. Забрать меня? Меня? Да я из тебя котлету сделаю…

– Успокойся, Билл, – умоляла его Саксон. – Не поднимай истории. Так и в тюрьму угодишь.

– Правильно, – одобрил ее констебль. – Слушайся своей барышни.

– Это моя жена, и потрудись обращаться с ней повежливее, – с угрозой сказал Билл. – А теперь катись отсюда, если хочешь остаться цел.

– Видал я таких молодцов! – отозвался констебль. – У меня найдется чем тебя убедить. Видал?

Луч света скользнул в сторону, и из темноты выступила зловеще освещенная рука, державшая револьвер. Эта рука казалась самостоятельным существом, не имеющим никакой телесной опоры. Она исчезала, точно рука привидения, и снова появлялась, когда палец нажимал кнопку фонаря. То они на миг видели перед собой руку с револьвером, то все окутывалось непроницаемой темнотой, а затем из нее опять выступала рука с револьвером.

– Полагаю, что теперь вы со мной пойдете? – издевался констебль.

– Как бы тебе не пришлось пойти в другое место… – начал Билл.

Но тут свет опять погас. Они услышали, как полицейский сделал какое‑то движение, и фонарь упал наземь. И Билл и констебль стали торопливо шарить по полу, но Билл первый нашел фонарь и в свою очередь направил свет на констебля. Они увидели седобородого старика в клеенчатом плаще, с которого ручьями стекала вода. Саксон не раз видела таких стариков ветеранов среди участников процессий в День возложения венков note 7.

– Отдай фонарь! – рявкнул констебль.

Билл только усмехнулся в ответ.

– Тогда я продырявлю твою шкуру насквозь! Он направил револьвер прямо на Билла, который не спускал пальца с кнопки фонарика; блеснули кончики пуль в барабане.

– Эй ты, старая бородатая вонючка, да у тебя духу не хватит выстрелить в кислое яблоко! – воскликнул Билл. – Знаем мы вашего брата! Когда надо забрать какого‑нибудь несчастного, забитого бедняка, так вы храбры, как львы, а когда перед вами настоящий мужчина, вы чуть что – ив кусты, как последние трусы! Ну, чего же ты не стреляешь, мразь ты этакая? Ведь поджав хвост побежишь, если на тебя хорошенько цыкнуть!

И, переходя от слов к делу, Билл заорал:

– Вон отсюда!..

Саксон невольно рассмеялась испугу констебля.

– В последний раз говорю тебе, – процедил он сквозь зубы, – отдай фонарь и ступай со мной, не то я уложу тебя на месте.

Саксон испугалась за Билла, но не очень: она была уверена, что констебль не посмеет выстрелить, – и, как в былое время, почувствовала трепет восхищения перед мужеством Билла – Лица его она не могла видеть, но была уверена, что оно такое же леденяще‑бесстрастное, как и в тот день, когда он дрался с тремя ирландцами.

– Мне не впервой убивать людей, – угрожающе продолжал констебль. – Я старый солдат и не боюсь крови.

– Постыдились бы, – перебила его Саксон, – срамить да поносить мирных людей, которые не сделали ничего дурного!

– Вы не имеете права ночевать здесь, – заявил он, наконец, – этот сарай не ваш, вы нарушаете закон. А те, кто нарушает закон, должны сидеть в тюрьме. Я уже немало бродяг засадил на месяц за ночевку в этом сарае. Это прямо ловушка для них. Я хорошо разглядел вас, и вижу, что вы люди опасные. – Он повернулся к Биллу. – Ну, довольно я тут с вами прохлаждался. Вы когда‑нибудь подчинитесь и пойдете со мной по доброй воле?!

– Я тебе, старая кляча, вот что скажу, – ответил Билл. – Забрать тебе нас не удастся – это раз. А два – эту ночь мы доспим здесь.

– Отдай фонарь! – решительно потребовал констебль.

– Брось, борода! Ты мне надоел! Проваливай! А что касается твоей коптилки, то ты найдешь ее вон там, в грязи.

Билл направил луч света на дверь, потом зашвырнул фонарь, как мяч. Теперь их окружал полный мрак, и было слышно, как констебль в бешенстве заскрежетал зубами.

– Ну‑ка, выстрели – посмотришь, что с тобой будет! – прорычал Билл.

Саксон нашла его руку и с гордостью пожала ее. Констебль буркнул какую‑то угрозу.

– Это что? – строго прикрикнул на него Билл. – Ты еще тут? Послушай‑ка, борода! Надоела мне твоя болтовня. Убирайся, не то я тебя отсюда выброшу. А если ты опять явишься, я тебе покажу! Вон!

За ревом бури они ничего не слышали. Билл свернул себе папиросу. Когда он стал закуривать, они увидели, что в сарае пусто. Билл засмеялся:

– Знаешь, я так взбесился, что даже забыл про палец.

Он только теперь опять заныл.

Саксон уложила его и снова принялась поглаживать ему лоб.

– До утра нам двигаться не стоит, – сказала она, – А как только рассветет, мы поедем в Сан‑Хосе, возьмем комнату, закажем горячий завтрак и достанем в аптеке все, что нужно для компресса.

– А Бенсон? – нерешительно напомнил Билл.

– Я позвоню ему из города. Это стоит всего пять центов. Я видела, что у него есть телефон. Даже если бы палец не болел, ты все равно не мог бы пахать из‑за дождя. Мы с тобой оба полечимся. Пока погода прояснится, моя пятка заживет окончательно, и мы двинемся дальше.