ГЛАВА ПЯТАЯ. Три дня спустя, в понедельник, Саксон и Билл рано утром сели в трамвай, чтобы доехать до конечной остановки и оттуда вторично направиться в Сан‑Хуан

 

Три дня спустя, в понедельник, Саксон и Билл рано утром сели в трамвай, чтобы доехать до конечной остановки и оттуда вторично направиться в Сан‑Хуан. На дорогах стояли лужи, но небо было голубое, солнце сияло, повсюду виднелась молодая трава. Саксон поджидала Билла возле усадьбы Бенсона, пока он ходил получать свои шесть долларов за три дня пахоты.

– Он ногами затопал и взревел, как бык, когда узнал, что я ухожу,

– сказал Билл, выйдя от Бенсона. – Сначала и слушать не хотел. Уверял, что через несколько дней переведет меня к лошадям и что не так легко найти человека, который умеет править четверкой, поэтому нельзя упускать такого работника, как я.

– А ты что ответил?

– Что мне пора двигаться. А когда он пытался уговорить меня, я объяснил, что со мною жена и что она меня торопит.

– Но ведь и тебе хочется идти дальше. Билли?

– Да, конечно, детка; а все‑таки у меня пылу меньше, чем у тебя. Черт побери, мне даже начала нравиться работа в поле. Теперь уж я не буду бояться, если придется пахать. Я понял, в чем тут загвоздка, и могу поспорить в этом деле с любым фермером.

Спустя час, пройдя добрых три мили, они услыхали за собой шум мотора и отошли на обочину дороги. Однако машина не обогнала их. В ней сидел Бенсон и, поравнявшись с ними, остановился.

– Куда же вы направляетесь? – спросил он Билла, окинув Саксон быстрым, внимательным взглядом.

– В Монтери, если вы туда едете, – с усмешкой ответил Билл.

– Могу подвезти вас до Уотсонвиля. На своих на двоих, да с грузом, вы будете тащиться туда несколько дней. Влезайте‑ка, – обратился он прямо к Саксон. – Хотите сесть впереди?

Саксон посмотрела на Билла.

– Валяй, – одобрил тот. – Впереди очень хорошо.

Это моя жена, мистер Бенсон, – миссис Роберте.

– Ого, так это вы похитили у меня вашего мужа, – добродушно напал на нее Бенсон, закрывая ее фартуком.

Саксон охотно приняла вину на себя и стала внимательно наблюдать, как он правит машиной.

– Н‑да, не богат был бы я, если бы имел столько земли, сколько вы вспахали, перед тем как попасть ко мне, – через плечо насмешливо бросил он Биллу, и глаза его заискрились.

– Я всего раз в жизни имел дело с плугом, – признался Билл. – Но ведь человеку надо и поучиться.

– За два доллара в день?

– Раз нашелся любитель платить за учебу… – отпарировал Билл.

Бенсон добродушно расхохотался.

– Вы способный ученик. А я ведь сразу заметил, что вы с плугом не очень‑то дружите. Но вы правильно взялись за дело. Из десяти человек, нанятых на большой дороге, ни один не освоился бы так быстро, как вы,

– уже на третий день. А главный ваш козырь в том, что вы знаете лошадей. Я больше в шутку велел вам в то утро править моей четверкой. Сразу видно, что у вас большой опыт и, кроме того, это у вас врожденное.

– Он очень ласков с лошадьми, – сказала Саксон.

– Да, но одной ласки мало, – возразил Бенсон. – Ваш муж: понимает, как надо обходиться с ними. Этого не объяснишь. А в том‑то и вся суть

– в понимании. Это качество почти прирожденное. Доброта необходима, но твердая хватка важнее. Ваш муж сразу забирает коней в руки. Вот я, чтобы испытать его, и задал ему задачу с фурой, запряженной четверкой. Выполнить ее было очень сложно и трудно. Тут лаской не возьмешь, тут нужна твердость. И я сразу увидел, что она у него есть, как только он взял в руки вожжи. Он не обнаружил ни малейшего колебания. И лошади тоже. Они сразу почувствовали его волю. Они поняли, что эту задачу надо выполнить и что именно они должны ее выполнить. Они нисколько его не боялись, но твердо знали, что хозяин положения – он. Взяв в руки вождей, он взял в руки и лошадей. Он держал их, как в тисках. Он заставил их тронуться и погнал, куда хотел – вперед, назад, направо, налево, – то натянет вожжи, то ослабит их, то вдруг сразу осадит, – и они ощущали, что все идет правильно, как надо. О, может быть, у лошадей нет разума, но они многое понимают. Они сразу чувствуют, когда к ним подходит настоящий лошадник; хотя, почему они это чувствуют, я не скажу вам.

Бенсон замолчал, слегка смущенный своей болтливостью, и посмотрел на Саксон – слушает она или нет. Выражение ее лица и глаз успокоило его, и он с коротким смешком добавил:

– Лошади – моя страсть. И если я веду эту вонючую машину, то это ничего не доказывает. Я бы гораздо охотнее прокатил вас на парочке рысаков. Но я бы потерял много времени и – что еще хуже – не переставал бы за них тревожиться. А эта штука – что же, у нее нет ни нервов, ни хрупких суставов, ни сухожилий; гони ее что есть мочи, и все.

Миля проносилась за милей, и Саксон скоро увлеклась беседой с Бенсоном. Она сразу поняла, что перед ней еще один тип современного фермера. Она многое узнала за последние дни и теперь сама поражалась тому, что понимает решительно все, о чем он говорит. В ответ на его прямой вопрос она подробно рассказала ему о своих планах и в общих чертах обрисовала жизнь в Окленде.

Когда они миновали питомники у Морган‑Хилла, выяснилось, что позади уже двадцать миль, – время пролетело незаметно. Пешком им бы и за день столько не пройти. А машина все продолжала жужжать, пожирая бежавшее им навстречу пространство.

– Я все удивлялся, почему такой отличный работник, как ваш муж, очутился на большой дороге? – сказал Бенсон.

– Да, – улыбнулась она, – он говорил мне. Вы решили, что он на чем‑то споткнулся… Он хороший работник.

– Ведь я тогда ничего не знал о вас. Теперь‑то я все понял. Хотя, должен признаться, в наши дни это очень необычно, чтобы молодая парочка, вроде вас, собрала свои пожитки и отправилась искать себе землю. И пока я не забыл, я хочу сказать вам кое‑что. – Он повернулся к Биллу. – Я как раз говорил вашей жене, что у меня для вас всегда найдется постоянная работа; найдется и хорошенький домик в три комнаты, где вы отлично могли бы устроиться. Не забудьте.

Саксон узнала, что Бенсон кончил агрономическую школу при Калифорнийском университете (она и не подозревала, что существует такая отрасль знания). Относительно казенной земли он не стал ее обнадеживать.

– Остались только те участки, – пояснил он, – которые по той или иной причине не годятся для обработки. А если там, куда вы направляетесь, и найдется хорошая земля, значит, оттуда до рынка не добраться. Я что‑то не слыхал, чтобы в тех местах проводили железную дорогу.

– Подождите, сейчас мы въедем в Пахарскую долину, – сказал он, когда они миновали Гилрой и мчались к Сардженту. – Я покажу вам, что можно сделать с почвой; и этого добились не ученые агрономы, а люди неученые, иностранцы, над которыми так насмехаются зазнавшиеся американцы. Вот увидите. Это одно из главных достопримечательностей нашего штата.

В Сардженте он на несколько минут оставил их в машине, пока заходил куда‑то по делу.

– Здорово! Это тебе не пешее хождение! – сказал Билл. – И посмотри, как рано… Когда он нас высадит, мы сможем пройти еще несколько миль пешком. И все‑таки, если нам с тобой повезет, мы купим лошадей. Лошадок я ни на что не променяю.

– Машина хороша, только когда спешишь, – согласилась Саксон. – Конечно, если мы с тобой будем очень, очень богаты…

– Послушай, Саксон, – прервал ее Билл, пораженный мыслью, внезапно пришедшей ему в голову, – насчет одного я теперь спокоен: я больше не боюсь остаться в деревне без работы. Вначале я боялся, только тебе не говорил. И когда мы вышли из Сан‑Леандро, я совсем было приуныл. А видишь, мне уже два места предложили – миссис Мортимер и Бенсон; и к тому же постоянные. Видно, в деревне человек всегда может получить работу.

– Нет, – поправила его с горделивой улыбкой Саксон, – ты ошибаешься. Хороший работник всегда может получить работу. Крупные фермеры не станут нанимать людей из одного великодушия.

– Да уж конечно, они заботятся о себе, не о других, – усмехнулся Билл.

– За тебя‑то они сразу хватаются. А потому, что ты хороший работник. Они видят это с первого взгляда. Вспомни, Билл, всех рабочих, которых мы встречали на дороге. Ни одного нельзя сравнить с тобой. Я к ним присматривалась очень внимательно. Все они какие‑то слабосильные, и телом и духом, какие‑то ненадежные во всех отношениях.

– Да, никудышные ребята, – скромно согласился Билл.

– Сейчас неподходящее время года для осмотра Пахарской долины, – сказал Бенсон, когда снова уселся рядом с Саксон и Сарджент был уже далеко позади. – А все‑таки ее стоит посмотреть. Подумайте, двенадцать тысяч акров под яблоками! Знаете, как ее теперь зовут? Новой Далмацией. Нас отовсюду выживают. Мы, янки, воображали, что мы дельцы, а вот появились эти парни из Далмации и утерли нам нос. Когда они приехали сюда, это были просто жалкие эмигранты, нищие, как церковные мыши. И вначале они просто нанимались на поденную во время сбора фруктов. Затем понемногу начали скупать яблоки на корню. Чем больше становились их доходы, тем решительнее они расширяли свои операции. Очень скоро они стали брать сады в долгосрочную аренду. А за последнее время они скупают землю и не сегодня‑завтра окажутся владельцами всей долины, и последним американцам придется убираться оттуда.

Ох, уж эти наши янки! Какие‑то нищие славяне, при первых же мелких сделках с ними получали две‑три тысячи процентов барыша. Теперь они довольствуются стопроцентными прибылями. А когда их доходы падают до двадцати пяти – пятидесяти процентов, они считают это катастрофой.

– Все равно, как в Сан‑Леандро, – заметила Саксон, – первые землевладельцы почти исчезли. Теперь там интенсивное земледелие. – Саксон очень гордилась этой фразой. – Дело не в том, сколько у тебя земли, а в том, сколько ты выжимаешь из каждого акра.

– Да, но это еще не все, – отозвался Бенсон, многозначительно закивав головой. – Многие из них, как, например, Люк Скурич, ведут дело на широкую ногу. Некоторые уже стоят до четверти миллиона долларов. И я знаю по меньшей мере с десяток фермеров, из которых каждый уже имеет капитал в среднем в сто пятьдесят тысяч. Дело в том, что они умеют выращивать яблони. Это у них врожденное. Они чувствуют деревья, как ваш муж чувствует лошадей. Каждое дерево для них живое существо, как для меня лошадь. И они знают каждое дерево, его историю, все, что с ним когда‑либо случалось, все, чего оно не выносит. Они как будто слышат его пульс и могут сказать вам, так же ли хорошо оно чувствует себя сегодня, как вчера. А если нет, то они сразу поймут, какая у него хворь, и будут лечить его. Они посмотрят на дерево в цвету и точнейшим образом предскажут вам, сколько ящиков яблок оно принесет и какого качества и величины будут эти яблоки. Они знают каждое яблочко и снимают его бережно и любовно, чтобы не повредить, бережно и любовно укладывают его и отправляют в путь; когда такие яблоки доходят на рынок – они не побиты и не подгнили и идут по самой высокой цене.

Да, это больше, чем интенсивное хозяйство. Адриатические славяне – большие деляги. Они не только умеют вырастить яблоки, они умеют и продать их. Нет рынка? Подумаешь! Создайте рынок! Так они и поступают, а у наших под деревьями груды яблок гниют. Возьмите хотя бы Петра Монгола. Он каждый год ездит в Англию и отвозит туда сотни вагонов яблок. Эти далматинцы возят яблоки из Пахарской долины на южноафриканские рынки и сколачивают громадные капиталы.

– Куда они девают деньги? – спросила Саксон.

– Выкупают у американцев Пахарскую долину; и уже немалую часть ее выкупили.

– А что будет потом? – продолжала она свои расспросы.

Бенсон кинул на нее быстрый взгляд.

– Потом они начнут выживать американцев из какой‑нибудь другой долины. Американцы же быстро спустят полученные за землю денежки, и следующее поколение будет погибать в городах, как погибли бы вы и ваш муж, если бы вовремя не ушли оттуда.

Саксон невольно содрогнулась. «Как погибла Мери, – подумала она, – как погиб Берт и еще многие; как погибает Том и все остальные».

– Да, страна у нас великая, – продолжал Бенсон. – Но мы не великий народ. Прав Киплинг: нас выгнали из нашего дома, и мы сидим на крылечке. Сколько нас учили и учат! Ведь к нашим услугам и сельскохозяйственные школы, и опытные станции, и передвижные выставки, но наука не идет нам впрок, и чужаки, которые прошли тяжелую школу жизни, отовсюду вытесняют нас. Знаете, когда я кончил учиться, – тогда еще был жив отец, а он придерживался старых взглядов и смеялся над тем, что называл моими бреднями, – я несколько лет путешествовал. Мне хотелось посмотреть, как ведут хозяйство в более старых странах. Ну и нагляделся же я!

… Сейчас мы въедем в долину… Да, я нагляделся. Первым делом я увидел в Японии горные склоны в виде террас. Представьте себе гору, такую крутую, что и лошади не взобраться. Но японцам на это наплевать. Они строят террасы: поставят крепкую подпорную стену футов в шесть высотой да шириною шесть футов и засыпают землей; все выше и выше. Стены и террасы по всей горе, стены над стенами, террасы над террасами. Я видел на стенах в десять футов террасы в три фута, и на стенах в двадцать футов площадки в четыре‑пять футов, лишь бы только вырастить что‑нибудь. А землю они таскают наверх на спине, в корзинах.

То же я видел всюду – ив Греции, и в Ирландии, и в Далмации, – я видел и там был. Люди ходят и подбирают каждый комочек земли, какой им удается найти, воруют землю лопатами, даже горстями, копят ее, а потом тащат на спине в гору и создают поля, – создают из ничего, на голых скалах. А во Франции я видел больше того: там крестьяне горных районов берут землю из русла ручьев, как наши отцы копали русла рек в Калифорнии в поисках золота. Только наше золото уплыло, а крестьянская земля осталась; ее перепахивают из года в год, обрабатывают и что‑нибудь на ней да выращивают. Ну, я сказал достаточно, пора мне и помолчать.

– Боже мой, – пробормотал Билл, пораженный. – Наши отцы ничего подобного не делали. Не мудрено, что они все растеряли.

– Вот и долина, – сказал Бенсон. – Взгляните на деревья, на склоны холмов… Вот она. Новая Далмация! Взгляните повнимательнее. Это же яблочный рай! А какая почва! Как она обработана!

Долина, открывшаяся перед Саксон, была невелика. Но и в низинах и на пологих склонах – повсюду бросались в глаза результаты усердия и настойчивости трудившихся здесь далматинцев. Саксон смотрела по сторонам, в то же время внимательно прислушиваясь к словам Бенсона.

– Вы знаете, что делали прежние поселенцы с этой богатейшей землей? В долинах они сеяли пшеницу, а на холмах пасли стада. Теперь же двенадцать тысяч акров засажены яблонями. Из Восточных штатов люди приезжают в своих автомобилях в Дель‑Монте, чтобы полюбоваться на цветущие или осыпанные яблоками деревья. Возьмем Маттео Летунича, – он был одним из первых поселенцев, – он начал с того, что мыл в здешнем кабачке посуду. Но когда увидел эту долину, он сразу понял, что это его Клондайк. Теперь он семьсот акров арендует да сто тридцать ему принадлежат; у него лучший плодовый сад во всей округе, и он экспортирует от сорока до пятидесяти тысяч ящиков яблок в год. И ни одному человеку не позволит он сорвать хоть яблочко с дерева, кроме далматинца. Я как‑то в шутку спросил его, за сколько он продал бы свои сто тридцать акров. Летунич ответил вполне серьезно. Он назвал мне цифру доходов, которые получает с них из года в год, и вывел среднюю сумму, затем предложил мне определить стоимость акра, считая доход из шести процентов с капитала. Так я и сделал. Оказалось, свыше трех тысяч долларов за акр!

– А что китайцы тут делают? – обратился к нему Билл. – Тоже выращивают яблоки?

Бенсон покачал головой:

– Нет, но есть еще одно дело, которое мы, американцы, тоже прозевали. Тут в долине ничего не пропадает, ни сердцевина яблок, ни кожура; да только не мы, американцы, их используем. Здесь построено пятьдесят семь сушилен для яблок, не говоря уж: о фабриках консервов, уксуса и сидра, и все они принадлежат китайцам. Они ежегодно вывозят пятнадцать тысяч бочонков сидра и уксуса.

– Подумать только, что этот край создан руками наших отцов, – размышлял Билл вслух, – они боролись за него, исследовали его – словом, сделали все…

– Но ничего не развивали, – прервал его Бенсон. – Напротив, мы сделали все, что могли, чтобы разорить его, как уже разорили и истощили почву в Новой Англии. – Он махнул рукой, указывая куда‑то за холмы. – В той стороне лежит Салинас. Если бы вы побывали там, вам показалось бы, что вы в Японии. Да, немало хороших плодородных долин в Калифонии попало в руки японцев. Они действуют несколько иначе, чем далматинцы. Сначала они нанимаются поденно собирать фрукты; они работают лучше американских рабочих, и янки охотно берут их. Затем, когда их наберется достаточно, они объединяются в союз и вытесняют рабочих‑американцев. Владельцы садов пока не возражают. Но за этим следует вот что: японцы не хотят работать, а рабочие‑американцы все ушли, – и владельцы оказываются в совершенно беспомощном положении: урожай должен погибнуть. Тогда появляются на сцене их профсоюзные главари. Они скупают весь урожай; хозяева‑садоводы всецело зависят от них. А через короткий срок уже вся долина оказывается в руках японцев. Владельцы земли сдают ее в аренду, а сами либо перебираются в город, где быстро спускают свои деньги, или уезжают путешествовать по Европе. Остается сделать последний шаг: японцы скупают землю. Владельцам поневоле приходится продавать, потому что контроль над рабочей силой принадлежит японцам и они могут довести любого хозяина до полного разорения.

– Но если так будет продолжаться, какая же судьба ждет нас? – спросила Саксон.

– Вы же видите, какая. Те из нас, у кого ничего нет, погибают в городах. Те, у кого есть земля, продают ее и тоже уходят в город. Иные наживают большие капиталы, иные учатся какому‑нибудь ремеслу, а остальные проживают свои денежки и, истратив их, гибнут, а если денег на их век хватает, то вместо них гибнут их дети.

Поездка приближалась к концу, и на прощанье Бенсон напомнил Биллу о том, что его в любое время ждет на ферме постоянная работа, – достаточно черкнуть слово.

– Надо сначала посмотреть ее, эту самую казенную землю, – отозвался Билл. – Уж не знаю, на чем мы остановимся, но одним делом мы наверняка заниматься не будем.

– Каким же?

– Не купим фруктовый сад по три тысячи за акр.

Билл и Саксон, неся за спиной свои тюки, прошли около ста ярдов. Первым нарушил молчание Билл.

– И еще одно я скажу тебе, Саксон. Мы с тобой никогда не будем бродить и вынюхивать, где бы стащить горсточку земли и потом волочь ее в корзине на вершину горы. В Соединенных Штатах земли еще хватит. Пусть Бенсон и другие болтают сколько им угодно, будто Соединенные Штаты прогорели и их песенка спета. Миллионы акров стоят нетронутыми и ждут нас – наше дело их найти.

– А я скажу тебе другое, – заметила Саксон. – Мы с тобой проходим хорошую школу. Том вырос на ферме, а он знает о сельском хозяйстве куда меньше нашего. И потом вот еще что: чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что эта самая казенная земля никак нас не устроит.

– Охота тебе верить всему, что люди болтают, – запротестовал Билл.

– Нет, дело не в этом. Дело в том, что и я так думаю. Сам посуди! Земля здесь стоит три тысячи за акр; так почему же казенная земля, совсем рядом отсюда, будет ждать, чтобы ее взяли задаром, если «только она чего‑нибудь стоит!

Следующие четверть мили Билл размышлял над этим вопросом, но не пришел ни к какому заключению. В конце концов он откашлялся и заметил:

– Что ж, подождем судить, сначала посмотрим, какая она. Верно?

– Ладно, – согласилась Саксон. – Подождем и сначала посмотрим.