Философия практики как методология психологии

Л.С. Выготский, анализируя кризис в психологии, при­шел к выводу, что его глубинной причиной была ото­рванность психологии от практики. Связи, сложившиеся между теоретической и прикладной психологией, напо­минали, по словам Л.С. Выготского, взаимоотношения между метрополией и колонией — «теория от практики не зависела нисколько» (Выготский, 1982, с. 387). Выход психологии из кризиса Л.С. Выготский связывал с тем, чтобы практические дисциплины заняли принципиально иное положение во всем строе науки. Какое же? Эпиг­раф, многократно повторяемый в труде Л.С. Выготского, Прямо указывает на это положение: «Камень, который презрели строители, стал во главу угла». Практика долж­на стать именно краеугольным камнем новой науки, то есть таким, на который опирается все возводимое зда­ние, по которому выверяются все его стены. В новой пси­хологии «практика входит в глубочайшие основы науч­ной операции и перестраивает ее с начала до конца; практика выдвигает постановку задач и служит верхов­ным судьей теории, критерием истины; она диктует, как конструировать понятия и как формулировать законы» (Выготский, 1982, с. 387-388).

Л.С. Выготский надеялся, что столкновение психоло­гии с высокоорганизованной практикой приведет к тому, что промышленность и армия, политика и образование реформируют нашу науку.

Надеждам Л.С. Выготского, однако, не суждено было сбыться. Практика не реформировала психологию. Почему? Во-первых, конечно, из-за тех гонений, которым подверг­лись именно практически ориентированные психологичес­кие дисциплины — педология и психотехника. Во-вторых, из-за уродливых форм самой социальной практики, насквозь идеологизированной, ориентированной не на эффектив­ность, а на фиктивные плановые показатели и потому не нуждающейся по-настоящему не только в действенной пси­хологии, но вообще ни в какой психологии.

Однако непосредственной причиной задержки методо­логического развития нашей психологии явилось то, что она, взаимодействуя все же (особенно в шестидесятые годы) с различными видами социальной практики — медициной, промышленностью, педагогикой, участвовала только в этой «чужой» практике, не имела своей психологической практи­ки, не была самостоятельной практической дисциплиной.

Только в последние десять-пятнадцать лет ситуация ста­ла меняться. А еще так недавно, в семидесятые годы, по организационной структуре наша психология являла собой более чем странную картину. Чтобы в полной мере ощутить эту странность, мы в предыдущей главе уже сопоставляли организационные модели отечественной психологии и ме­дицины: если бы здравоохранение была устроено так же, как тогдашняя психология, то в ней были бы факультеты, институты и лаборатории, но не было бы больниц и поли­клиник. Теперь у психологии появились свои «поликлини­ки», возникла собственно психологическая практика. Буквально за несколько лет психологов-практиков стало на порядок больше, чем психологов-исследователей и препо­давателей. Учитывая опыт развитых стран, страстное стрем­ление студентов факультетов психологии к обучению практической психологической работе, огромный наплыв психотерапевтических «прозелитов», обращенных из вра­чей, педагогов, военных и других специалистов, можно с уверенностью утверждать, что пропорция «практики/иссле­дователи» будет неуклонно расти.

Появление психолога-практика как массовой профес­сии (массовой хотя бы пока по масштабам цеха профес­сиональных психологов) создает радикально новую ситуацию для всей нашей психологии. Возникает потреб­ность в новых теоретических подходах, новых формах обу­чения и новых типах психологических организаций.

Для психологов-исследователей наступили необычные времена: если раньше продукт их работы использовался либо коллегами-учеными для полемики или цитирова­ния в собственных научных же трудах, либо лекторами для «просвещения населения», либо практиками других профессий — военными, инженерами, врачами, то те­перь главным пользователем становится психолог-прак­тик. А это очень требовательный пользователь и очень критичный читатель научных психологических сочинений. Он смотрит на исследовательский труд из гущи реально­го опыта практической психологической работы. Это вовсе не взгляд прагматика, озабоченного только «ноу-хау», он ждет настоящего научного слова, истины, логоса, ждет тем более горячо, что он эту истину уже опытно ощутил и способен «узнать» ее, как узнает душа в подлинно по­этическом слове свое же однажды испытанное, но не до конца понятое чувство.

Чтобы отвечать этим ожиданиям, исследовательская, теоретическая психология должна реализовывать такой методологический подход, который позволил бы научно изучать не психику испытуемых, а опыт работы с психи­кой, прежде всего опыт профессиональной психологи­ческой работы, позволил бы черпать темы из этого опыта, создавать понятия и модели, описывающие и объясняю­щие опыт, формулировать результаты в виде, конверти­руемом в опыт. Для того чтобы продуктивно развиваться, психологическая теория должна включиться в контекст психологической практики и сама включить эту практи­ку в свой контекст. Двумя словами: психологическая тео­рия должна реализовать психотехнический подход.

Но одно дело — «должна» и совсем другое — «может ли?», да и «хочет ли?», то есть соответствует ли это ее собственным внутренним тенденциям? И может, и хочет.

В отечественной психологии мы находим прекрасный образец реализованного психотехнического подхода. Это теория поэтапного формирования умственных действий П.Я. Гальперина. Без специального методологического ана­лиза, уже чисто стилистически очевидна психотехническая суть этой теории: не теория мышления, не теория умствен­ных действий, но именно теория формирования, то есть теория работы с психикой, а не самой психики. Нетрудно заметить, как переворачивается здесь классическая схема соотношения теории и практики: не от познания объекта к внедрению этих знаний в практику, а от опыта работы с объектом (формирования) к его познанию. Здесь в бук­вальном смысле исполняется надежда Л.С. Выготского на то, что практика войдет в основу научной операции.

Примера теории поэтапного формирования умственных действий достаточно для того, чтобы утверждать возмож­ность реализации психотехнического подхода вообще. Но, повторяем, мало «быть должным», мало «мочь», нужно еще и «хотеть». «Хочет» ли отечественная психология стать психотехнической? Не под воздействием ли одной лишь моды на психологическую практику начинает она преоб­разовывать свои теоретические основания? Ведут ли ее к этому ее собственные, «генетически» заложенные в нее влечения, узнает ли она себя, став психотехнической?

Если проследить важнейшую линию развития отече­ственной психологии, линию «Выготский—Леонтьев», то психотехническая закваска обнаруживается в ней в яв­ном виде уже с самого начала. Идеи Л.С. Выготского об интериоризации как возникновении психических обра­зований в ходе процесса «сворачивания» межличностно­го взаимодействия, о высших психических функциях, воплощение этих идей в экспериментах А.Н. Леонтьева (1928, 1931) по изучению опосредованной памяти — все это уже опыт реализации психотехнической методологии в психологическом исследовании. Ведь что собственно изу­чается в знаменитом эксперименте А.Н. Леонтьева? Вовсе не память, взятая как присущая индивиду по природе психическая функция, которая рассматривалась бы в ка­честве натурального объекта, свойства которого не зави­сят от его исследования. Изучается некое искусственное новообразование сознания, сформированное вместе экс­периментатором и испытуемым с помощью предложен­ных средств (картинок) и в мотивирующем контексте социальной ситуации проверки памяти. Значит, изучается не память вообще, а, по сути, социальная мнемотехни­ка, совместная деятельность двух людей — эксперимен­татора и испытуемого, свернутая в способности одного из них (испытуемого) воспроизвести ряд слов в данной специальной ситуации[73].

Итак, идея философии практики в приложении к пси­хологической науке предстает как психотехническая ме­тодология. Психотехника — это философия практики для психологии. Отечественная психологическая традиция в лице культурно-исторической школы Выготского явля­ется психотехнической по своему изначальному замыс­лу, по своему методологическому «генотипу».