Книга первая Красное на красном 8 страница

Глава 8 Оллария и Лаик «Le Dix des Bâtons»^[81]

Баловник, топнув копытом о мягкую весеннюю землю, радостно заржал, и у Ричарда защипало в носу. Пусть чалый не был лучшим конем подлунного мира, но он родился в Окделле и узнал хозяина, узнал, хотя не видел четыре месяца. Юноша едва удержался от того, чтоб обнять жеребца, он бы и обнял, но рядом был Эстебан со своими подпевалами. Не хватало услышать очередную пакостную шутку, которая надолго испортит настроение. Ричард не показывал, как его задевают оскорбления «навозников», но переживал их очень тяжело.

Эстебан грациозно вскочил в седло, и стоивший десяток Баловников рыжий линарец^[82] затанцевал, разбрызгивая жидкую грязь, которая отчего-то летела в сторону Дикона.

— Вот уж не думал, что вы не справитесь с такой смирной лошадкой, — Альберто умело сдерживал вороного мориска невиданной красы, рядом с которым рыжий казался ягненком, а как выглядел Баловник, не хотелось даже думать.

— Я позволил Гогану порезвиться, — быстро, слишком быстро откликнулся Эстебан, — он застоялся.

— Гоганов лучше не распускать, — улыбнулся кэналлиец. — Не желаете наперегонки до ворот?

Эстебан не желал. Проигрывать он не любил, а здесь проигрыш был написан огромными буквами. Дикон не сомневался, что Эстебан с наслаждением прогнал бы коня галопом через огромную, отражающую облака лужу, но связываться с Альберто не решился.

Кэналлиец проводил глазами удаляющихся всадников и повернулся к Ричарду.

— Тебя встречают?

— Не знаю… Может быть… — Кансилльер обещал не выпускать его из виду, но у него столько дел. Знает ли Август, что сегодня унарам разрешено покинуть «загон»?

— Если ты один, можем посмотреть Олларию вместе, хотя чего ждать от города, который построили вдали от моря.

— Так ты с Марикьяры? — просиял Дик. И как он сразу не понял?! Остров в Померанцевом море славился своими моряками. Марикьяры почти не отличались от кэналлийцев, но клейма предателей на них не было^[83]. — Я думал, ты кэналлиец.

— Бывает, — засмеялся Альберто и сразу помрачнел, — кэналлийцем был Паоло… Люди не лошади, не стоит судить об их достоинствах по родословной.

— Поговорим об этом, когда назовемся полными именами.

— Вряд ли у нас будет для этого время… Я своего мнения не изменю. Твой любезный Валентин для меня в одной цене с Эстебаном.

— Валентин… — вскинулся Ричард.

— Человек Чести? — перебил Альберто. — Что ж, тем хуже для него. И для тебя, кстати. Благородство предков не извиняет подлости потомков. У нас говорят — знатное имя для мерзавца то же, что красная юбка для старухи.

— Валентин не сделал ничего плохого, не то что Эстебан.

— Придды в опале, Колиньяры — на коне. Было б наоборот, Валентин стал бы Эстебаном, а Эстебан — Валентином. Наши имена, похоже, секрет только для тебя, Ричард. Еще бы, зачем Людям Чести знать, сколько детей у «навозников» и как их зовут. Хотя ты и своих-то не узнал.

— Мне сказали только про Катершванцев и Валентина…

— Человек, который тебя провожал, очень осторожен.

— Я не позволю так говорить о…

— Не тебе решать, о чем мне говорить. Удачной прогулки, … герцог!

Вороной стелющимся прыжком перелетел через лужу, не задев мутной воды даже кончиком копыта, и галопом пошел по дороге. Настроение испортилось. Альберто не должен так говорить про Августа!

Хотя откуда ему знать, что речь шла о кансилльере?! И потом Штанцлер и в самом деле ошибся — не все в Лаик оказались врагами. Отец как-то сказал, что лучше поверить негодяю, чем не поверить другу.

— Какой ты хороший есть, что дождаться нас решил. — Дик вздрогнул — рев Йоганна, как всегда, застал его врасплох. Братцы были тщательнейшим образом одеты и причесаны и вели в поводу могучих левенбергских коней, черного и белого.

— Бабушка Гретхен дарила их нам, — торжественно объявил Йоганн, — она смеялась, что в бою не имеется время для спрашивания имени. Я есть черный всадник, Норберт — белый.

— Мы самые последние, — заметил «белый», — но главное, не уйти, а вернуться. Арамона перевел все часы в доме на сорок минут вперед. Если мы приходим в нужное время, он кричит — вы опоздали. Он это делал для тебя, я думаю.

Дикон тоже так думал. Последнюю неделю притихший было капитан как с цепи сорвался. До дня святого Фабиана остается месяц, нужно быть трижды осторожным. Арамоне не удалось ни свалить на сына мятежного герцога подвиги Сузы-Музы, ни вывести его из себя. И не удастся! Дик продержится, как бы ни хотелось наброситься на жирного капитана с кулаками. Август был трижды прав, предупреждая об осторожности, да и отец Герман говорил… Просто Альберто не знает, что такое быть сыном Эгмонта Окделла. Ничего, вечером они помирятся.

— Если надо рано вернуться, надо рано ехать, — заявил Йоганн.

— Едем, — кивнул головой Ричард. Ждет его кто-то или нет? Если нет, он присоединится с Катершванцам, они где-нибудь посидят, потом вместе вернутся, и Арамона останется с носом.

Стражники без разговоров опустили мост, и Дик оказался на воле. За оградой «загона» была та же мокрая, черная земля, что и внутри, но юноше показалась, что на воле и грязи меньше, и солнце ярче.

— Ричард! — Дик не сразу понял, что зовут его. — Ричард!

— За тобой, кажется, кто-то прибыл, — улыбнулся Норберт.

Кто-то? Дикон с удивлением смотрел на упитанного молодого человека, сидевшего на не менее упитанной буланой кобыле. Лицо толстяка казалось знакомым…

— Дик, ты что? Совсем не узнаешь? Я же Наль, Наль Ларак.

— Разрубленный Змей! Кузен!

Кузен Наль… Реджинальд Ларак. Вот так встреча! Хотя на самом деле сын Эйвона ему не кузен, а двоюродный дядя, просто по возрасту они больше похожи на братьев. Но как же он растолстел!

Дикон помнил Наля нескладным восемнадцатилетним парнем, тощим и длинным, как отец, а теперь… В мать пошел, тетушка Аурелия всегда была толстой.

— Узнал! — Наль разулыбался, но быстро спохватился и степенно подъехал к братьям. — Ричард, представь мне своих друзей.

— Братья Катершванц. Норберт и Йоганн. Они из Горной марки.

— Вы назвались друг другу? — Вот теперь Дикон точно узнал родича, такую физиономия мог скорчить только сын Эйвона

— Да, — засмеялся Дик, — но, как видишь, все пока живы. Куда поедем?

— Видите ли… — Наль замялся.

— Понимаете, сударь, — смущенно признался Норберт, чей акцент странным образом резко усилился, — мы очень извиняться должны, но мы имеем дело очень большое и важное. Мы имеем откланиваться и желать вам все самое лучшее.

Йоганн хотел было возразить, но, поймав взгляд «умного» близнеца, торопливо закивал головой и тронул вороного.

— Ты дружишь с такими медведями?

— Да, — Дику стало обидно, — и никакие они не медведи. Катершванц благородная фамилия, они в родстве с фок Варзовон. Мне про них говорил эр Август.

— Удачно вышло, что у них оказались дела. С нами они ехать не могли. Ты, видимо, уже догадался, кто нас ждет?

Штанцлер выглядел ужасно — бледный, отечный, под глазами мешки. Было видно, что кансилльер нездоров и очень, очень устал. Дику стало страшно — если с эром что-то случится, Талигойя не воскреснет, это знали все Люди Чести. Видимо, мысли юноши отразились на его лице, потому что Август засмеялся.

— Не все так плохо, как ты думаешь, Дикон. Садись, нам есть о чем поговорить. Ты, я вижу, так и не научился скрытничать.

— Научился, — расплылся в улыбке Дик, — но я так рад видеть вас…

— Арамона тебя еще не доконал?

— Нет.

— Но пытался?

— Да, он меня обвинил в том, что на самом деле я — граф Медуза.

— Ты меня удивил. Что за Медуза, я не знаю такой фамилии. Кто это?

— Суза-Муза, — пробормотал Дик и понял, что несет чепуху, — эр Штанцлер, на самом деле это кто-то из унаров. Он придумывал всякие смешные штуки и подписывался граф Медуза. Видели бы вы, как Арамона бесился!

— Представляю, — довольно холодно сказал кансилльер. — Мальчишки! Вам хоть небо на землю падай, найдете, как нашкодить. И кто же был этим самым графом?

— Не знаю… Арамона сказал, что — я, но это он со злости.

— Как же тебе удалось доказать свою непричастность? Что удалось, я вижу, иначе ты б, к радости Дорака, уже был в Надоре.

— А… Кроме меня, признались пятеро.

— То есть? Странные дела творятся в Лаик… И никого не тронули?

— Ну… Сначала нас заперли в Старой галерее, мы видели привидения, потом пришел отец Герман и велел всем идти по своим комнатам. Ночью Паоло и отец Герман уехали, а с остальными ничего.

— Я что-то плохо соображаю. Какие привидения?!

Как же рассказать о том кошмаре?

— Вы никогда не поверите, эр Август.

— Поверю. Рассказывай.

— Процессия со свечами. Сначала — аббат с совой, потом по двое монахи, за ними рыцари и унары, а в самом конце — отец и я.

— Не может быть. — И так измученный, кансилльер на глазах постарел лет на пять. — Этого просто не может быть! Тебе наверняка приснилось.

— Мы все видели, — извиняясь, прошептал Дик, — только немного по-разному. Отца и себя видел только я, Арно говорит, последним шел кто-то из Эпинэ.

— А остальные?

— Йоганн с Норбертом видели герцога Ноймаринен, а Альберто с Паоло только монахов.

— Они шли по двое?

— Кроме аббата и последнего монаха. И еще все время колокол звонил.

— Опиши мне рыцарей.

— Ну, они были совсем разные, кто-то старый, кто-то молодой, богатые, бедные и одеты по-всякому. Первые, как во времена узурпатора, а последние по-нашему.

— Это все?

— Нет. — Дик немного помедлил, но кто ему поможет, если не эр Август? — Перед тем, как уехать, ко мне приходили Паоло и отец Герман и говорили странные вещи.

— Что именно?

— Паоло сказал, что он мне должен передать что-то старое, что принадлежит мне. — Дик задумался. — Это не сам он придумал, так люди не говорят… Что-то вроде «их было и всегда будет четверо, но у них одно сердце, и оно глядит на Закат».

— Сердце глядит? Ты ничего не путаешь?

— Не знаю… Может быть.

Конечно, он был слегка пьян и очень устал, но Паоло на самом деле сказал об одном сердце на четверых.

— А что говорил олларианец?

— Чтоб я был осторожен, и еще про то, что нет ничего тише крика.

— И все?

— Ну, он долго объяснял, он же священник, но смысл такой.

— Теперь помолчи, — резко сказал кансилльер, — мне нужно подумать.

Дик покорно замолчал, эру Августу он верил, если кансилльер не поймет, в чем дело, не поймет никто. Штанцлер молчал довольно долго, потом вздохнул и внимательно посмотрел на Дика.

— О монахах Лаик я знаю. О них все знают, но видел их мало кто, это тебе не Валтазар из Нохи, который показывается каждую ночь. Я не слышал, чтоб призраки являлись сразу шестерым, и с ними никогда не было никаких рыцарей. У меня только одно объяснение: танкредианцев как-то разбудили, причем намеренно, но кто и зачем — не представляю.

Единственное, в чем я уверен, это в том, что ты видел не себя, а отца.

Не смотри на меня с таким удивлением, мог бы и сам догадаться, хотя мне, конечно, легче. Я Эгмонта знал еще в твои годы, а ты — его отражение.

Но думать ты, надеюсь, в состоянии? Всегда по двое. Рыцарь и унар. Две тени. Первая — юноша, пришедший в Лаик, вторая — он же, но в миг смерти. Почему так — не скажу, тут нужно с танкредианцами говорить.

— Эр Август, а почему все мы видели разное?

— Дикон, я не адепт Знания. Меня больше беспокоит история с клириком и унаром. Боюсь, Ричард, обоих нет в живых. Никогда б не подумал, что стану сожалеть об олларианце, но он советовал тебе быть осторожным и, похоже, знал, что говорит.

— Откуда вы знаете? — выкрикнул Дик, понимая, что в глубине души считал обоих мертвыми, но гнал от себя эту мысль. — Я же сказал вам только сейчас!

— Ричард Окделл, — покачал головой кансилльер, — я не могу рассказать тебе всего, но у меня есть очень веские причины предполагать, что тебя хотят убить. Я не знаю, как в этом замешаны олларианец и Паоло, но просто так в наше время люди не исчезают. Я займусь этим делом. К счастью, два исчезновения в одном выпуске себе не позволит даже Дорак, но за стенами Лаик нужно быть очень осторожным. Об этом я и хотел с тобой поговорить. День святого Фабиана не за горами. Ты уже решил, что станешь делать дальше?

— Разве это зависит от меня?

— От нас зависит все даже тогда, когда кажется, что не зависит ничего. Ты знаешь, что в Фабианов день унаров представят Их Величествам и Высокому совету, где Лучшие Люди^[84], не имеющие оруженосцев, выберут тех, кто им нужен. Если нужен, конечно. Людвиг Килеан-ур-Ломбах и Ги Ариго готовы взять тебя. Что ты об этом думаешь?

— Не знаю… Я хочу домой.

— «Хочу домой»… Сколько тебе лет, Дикон? Шестнадцать или пять? «Хочу» — это для Ворона, Окделлы говорят «должен». Ты нужен в Олларии, Ричард. Нужен мне, королеве, Раканам, всему нашему делу.

— Эр Август, — неуверенно пробормотал Дикон, — мне… Что я могу?

— Поживем увидим, но потомок Алана и сын Эгмонта может то, что должен. Нельзя стать воином, не побывав на войне. Нельзя стать талигойским рыцарем, отсиживаясь в старом замке. Я написал твоей матушке, она благословляет тебя. Какой цвет тебе ближе — аквамариновый или алый?^[85]

— Мне все равно.

— Тебе не должно быть «все равно». С этих слов начинаются все поражения и все отступничества.

— Тогда… Наверное, алый.

— Цвет королевы, — улыбнулся кансилльер, — понимаю. Катарина Ариго родилась слишком поздно — век истинных рыцарей, к сожалению, прошел, а жаль. Во времена Эрнани Девятого^[86] все Люди Чести носили бы алые ленты и ломали копья в честь Талигойской Розы^[87] …Увы, Ее Величеству приходится жить в той же грязи, что и нам. Кстати о копьях, когда у тебя выпускной бой?

— Через две недели.

— На какое место ты рассчитываешь? Если забыть об Арамоне и его подлости.

— Если честно…

— Окделл не может быть нечестным. Ты не первый, но, надеюсь, и не последний. Кто из унаров сильнее?

— Эстебан и Альберто, потом Катершванцы и, наверное, Арно. С Эдвардом и Валентином мы на равных.

— Значит, шестой или седьмой. Не так уж и плохо.

— Эр Август. Я стараюсь, но мне никогда не догнать Эстебана и Берто.

— И не надо. Я почти рад тому, что лучший не ты, хотя нашему делу это было бы полезно… Быть первым бойцом, Дикон, опасно. Оружие развращает, людям нравится побеждать, а твоя победа — это чужое унижение и чужая кровь. Не важно, на чьей стороне правда, важно, кто лучше машет клинком. Победитель входит во вкус, начинает дразнить судьбу, смотреть на других, как на грязь под ногами. Его боятся, а он смеется. Ворон начинал с побед в Лаик, и я не знаю, чем он кончит, если его не остановить. Ты хоть понимаешь, о чем я?

— Понимаю, эр Август.

— Врешь. В шестнадцать лет, да еще не отколотив всех обидчиков, этого не поймешь. Но поверь старику — стать первым бойцом не значит стать первым человеком. Если у тебя не выходит победить Эстебана и Альберто клинком, подумай, как их можно обыграть. Словом. Делом. Умом. Ладно, заговорил я тебя, хватит философствовать. Я передам Ги Ариго твое решение, а сейчас обедать, обедать и обедать… Заодно расскажешь старику про своих приятелей.

Глава 9 Оллария «Le Roi des Deniers»^[88]

Его Высокопреосвященство Сильвестр величавым жестом отпустил падавшего от усталости гонца, но, едва кардинал остался один, маска была отброшена. Худое лицо Его Высокопреосвященства стало жестким — он не знал, что пишет агарисский лазутчик, но в Агарисе ничего хорошего не происходит. По крайней мере, для олларианского Талига. Кардинал взял со стола богато украшенный стилет и намеренно неторопливо снял печати и взрезал защищавшую привезенный пакет кожу. Внутри оказалась узкая шкатулка с подвешенным на изящной цепочке ажурным ключиком. Если б Сильвестр вздумал им воспользоваться, ему, открывая тугой замок, пришлось бы с силой провернуть ключ. При этом едва заметный заусенец — просчет мастера — наверняка бы проколол кожу. Меньше чем через минуту оцарапавшийся был бы мертв, а ворвавшийся в открытую шкатулку воздух разрушил золотистые чернила, превратив тайное послание в бесполезный бумажный лист.

Кардинал талигский и марагонский был прекрасно осведомлен о секретах шкатулки. Он и не подумал воспользоваться очаровательным ключиком, а приложил один из своих многочисленных перстней к резному вензелю на крышке, и задняя стенка с тихим щелчком отошла. Сильвестр вытряхнул свиток на бронзовую решетку, укрепленную над небольшой жаровней, бросив на тлеющие угли несколько кристаллов того же цвета, что и нитки, которыми был зашит пакет. Терпко пахнущий дым окутал послание, придавая чернилам стойкость. Следующий раз лазутчик воспользуется другим составом, которому необходим иной закрепитель. Сильвестр знал, что нет большей глупости, чем пренебрежение мелочами. Именно поэтому его человек пятый год благополучно чистит сапоги Питеру Хогберду, и никто не заподозрил в глуповатом камердинере будущего олларианского епископа, а может быть, чем Чужой не шутит, и кардинала.

Наемного шпиона перекупить легче, чем честолюбца, Мишель Зеван понимает, что в Талигойе сапоги будет чистить он, а в Талиге — ему. Квентин Дорак никогда не отличался излишней доверчивостью, но для тех, чьи интересы совпадали с его собственными, делал исключение. Про кардинала говорили, что он верит себе до обеда, а после обеда не верит никому. Зевану Сильвестр доверял до завтрака.

Зеленоватый дым иссяк, кардинал вынул письмо и развернул. Непосвященный бы увидал бессмысленный набор больших и маленьких букв и цифр, на самом же деле это был третий, последний рубеж обороны. Кто-то ушлый мог вскрыть шкатулку без ключа, мог, если хватит знаний, сноровки и удачи, сохранить написанное, но раскусить личные шифры Его Высокопреосвященства сумел бы разве что Повелитель Кошек, если б снизошел до подобной мелочи. Сильвестр взял остро отточенное перо и принялся делать пометки прямо на полях послания, пока буквы не сложились в слова «…и были ничего не создавшие низвергнуты». Кардинал удовлетворенно улыбнулся, придвинул к себе увесистый том еретической Эсператии и раскрыл его на Артикуле, повествующем об изгнании вернувшимся Создателем захвативших Кэртиану Зверодемонов, именно этим Артикулом и воспользовался Зеван при составлении послания.

Как удачно, что эсператисты полагают страшнейшим из грехов самое незначительное изменение канонического текста, а любой истово верующий, даже неграмотный, обязан держать у изголовья Эсператию. Если б не это, обмениваться тайными посланиями было бы куда труднее.

Сильвестр потребовал у дежурившего в приемной монаха подогретого вина, сделал большой глоток и углубился в расшифровку. Письмо было большим, когда Его Высокопреосвященство поставил последнюю точку, перевалило за полночь. Кардинал устало прикрыл глаза и вздохнул — его день отнюдь не был завершен. Святой отец немало потрудился, прибирая к рукам все нити, на которых висело огромное государство, но порой его тяжесть утомляла. Фердинанд, без сомнения, удобнейший из королей, а Рокэ Алва — лучший из военачальников, но думать и решать приходится ему, Квентину Дораку.

Фердинанд — равнодушен, как корова, Рокэ интересует война и только война, хотя, если так пойдет и дальше, маршал навоюется всласть… Сам Сильвестр войны не желал, но Гайифе и Дриксен она была нужна. К счастью, святому Престолу скоро будет не до внешней политики. Перечитывая послание будущего епископа, кардинал ощутил минутный прилив гордости — все развивалось именно так, как он и предполагал. Эсперадор болен и, похоже, серьезно, а магнусы, кардиналы и стоящие за ними своры готовятся к очередной драке за Светлую мантию^[89]. Основные претенденты — магнус Славы Леонид и магнус Знания Диомид. Первый спит и видит поход в Багряные земли, второй больше думает о торговле, чем о победе над морисками. Кто бы ни оказался наверху, купец или генерал, для Талига мало что изменится. Агарис был и останется врагом, но дальше подстрекательства и покровительства бежавшим мятежникам не пойдет.

Сильвестр не сомневался, что удравшие, скажем, под мантию к Эсперадору, бунтовщики связаны с кансилльером и семьей королевы, но прямых доказательств у него не было, а как бы они пригодились! Фердинанда нужно развести с Катариной и женить на дочери дриксенского кесаря. С войной пора кончать, а Августу самое место на плахе. Пока Штанцлер жив, покоя в Талиге не будет, но кансилльер хитер, как Леворукий. Остается надеяться на глупость его сообщников. Эгмонт мертв, но Хогберд и младший Эпинэ бежали, они должны так или иначе связаться со здешними заговорщиками, а те рано или поздно дадут улики против Штанцлера и семейства Ариго. Нельзя забывать и о молодом Ракане, его отец и дед сидели тихо, но Альдо удался в свою неуемную бабку.

«Юный Ракан смел, хорош собой и верит в то, что станет королем, — доносил прознатчик. — Принцесса Матильда немало преуспела, разжигая в юноше честолюбие и то, что она полагает чувством справедливости, а нашедшие убежище в Агарисе мятежники, первым из которых следует назвать Робера Эпинэ, пробудили в Альдо то, что они называют «любовью к отечеству». Все это накладывается на умело растравляемую неприязнь к ныне правящему королю, маршалу Рокэ Алве, в котором видят причину поражения двух последних мятежей, и Вашему Высокопреосвященству.

Уже сейчас в тавернах Агариса, где собираются сторонники Раканов, звучат призывы «перевешать „навозников“, а если учесть неудачи Гайифы в драке с морисками и обилие вооруженных людей, желающих подороже продать свои шпаги, стоит говорить о возможной войне. Разумеется, если Раканы найдут на нее деньги.

Все, что изложено выше, вряд ли станет неожиданностью для Вашего Высокопреосвященства, но в Агарисе происходят вещи, которые весьма трудно объяснить и о которых я считаю своим долгом донести.

Лично у меня вызывает сомнение стремительное обогащение Робера Эпинэ, якобы обыгравшего иноземного судовладельца. Мне удалось выяснить, что выигранный им корабль на самом деле принадлежал другому человеку, а именно гоганскому купцу из Вассоры. Груз предназначался опять-таки гогану по имени Пелиаль, который выкупил у Эпинэ его «выигрыш» примерно за две трети действительной стоимости корабля и товара. Напрашивается вывод, что гоганы тайно снабжают Ракана деньгами.

Я не сумел выяснить, берут ли Эпинэ и Ракан гоганское золото с открытыми глазами, или считают «выигрыш» подарком судьбы, но вызывает интерес их неожиданное обращение к прошлому Талига. Это не обычная для молодых людей тяга к военным подвигам и прошлым битвам, так как Ракана и Эпинэ интересуют лишь две вещи. События, связанные с падением Кабитэлы и воцарением Франциска Оллара, и сведения о древней талигойской столице Гальтаре и причинах, побудивших Эрнани Первого ее оставить. Мне удалось прочесть письмо Робера Эпинэ к матери и якобы выжившему из ума деду, где он пишет, что обстоятельства переменились в лучшую сторону, и просит припомнить все, что им известно о наследстве убитого четыреста лет назад Эрнани Одиннадцатого и монастыре в Нохе.

Более того, Альдо и Робер посетили астролога и попросили составить гороскопы всех участников старой трагедии — короля Эрнани, королевы Бланш, Рамиро Алвы, Эктора Придда и Алана Окделла. Любопытно, что свои изыскания молодые люди держат в тайне от принцессы Матильды. В свою очередь, кроме вашего покорного слуги, за Эпинэ и Альдо до недавнего времени наблюдали шестеро прознатчиков. Я полагаю, что они связаны с гоганами и с проявившим заинтересованность в молодом Ракане магнусом Клементом, но не исключено наличие третьей или даже четвертой стороны.

И последние новости. Эсперадор удостоил беседой поочередно послов Кагеты, Гаунау, Дриксен, Агарии и Клавии. О чем шла беседа, узнать не удалось. Питер Хогберд и Матильда озабочены поисками союзников в пределах королевства. Они составили от имени Альдо подстрекательские письма, которые будут переправлены в Талиг. К сожалению, списки тех, кому они адресованы, я не получил.

Это все, чем я располагаю на сегодняшний день. Да пребудет над Его Высокопреосвященством благословение Создателя.

К.М Д.Х.».

 

Его Высокопреосвященство бросил исписанный лист в камин, а шкатулку захлопнул и убрал в бюро. Свою первую службу она сослужила, сохранив доверенную ей тайну. Какова будет ее дальнейшая судьба, определит случай. Возможно, она послужит вместилищем для любовного послания или подарка, и откроют ее руки Альдо Ракана, но подобные средства следует использовать вовремя. Смерть принца может смешать карты противника, а может ему помочь, потому что юный честолюбец не более, чем орудие в чужих руках.

Прежде чем на поле брани сойдутся, если сойдутся, армии, начнется не видимая никому война, в которой схлестнутся вечные соперники: он, кардинал Сильвестр, и кто-то еще неведомый. Неужели и впрямь гоганы?

Дорак позвонил в колокольчик и задумчиво потер переносицу. Спать не хотелось, к тому же утром соберется Высокий Совет. Сильвестр мог не спать сутками, но после короткого, насильно прерванного сна ощущал себя вареной свеклой. Решено, ложиться он не станет.

— Ваше Высокопреосвященство, — а вот бедняга-секретарь точно — жаворонок, спит на ходу.

— Сварите мне шадди, да покрепче. И принесите хроники начала царствования Франциска Оллара.

— Ваше Высокопреосвященство будет готовить проповедь? Тогда могут понадобиться житие святого Фабиана и послание Франциска Оллара Эсперадору?

— Когда они мне потребуются, я скажу. А сейчас мне нужны только хроники, причем написанные сторонниками Раканов.

Олларианские хроники называли победу Франциска славной и величайшей, записи проигравших кричали о подлом предательстве, но Его Высокопреосвященство интересовали именно они, ведь Альдо Ракана не занимал гороскоп победителя. То, что искал принц, было связано с последним королем Раканом Эрнани, его супругой Бланш, маршалом Приддом, кэналлийским герцогом Рамиро и убившим изменника Аланом Окделлом. С кем-то одним или со всеми?

Сильвестр славился своим умением читать между строк, но на первый взгляд ничего таинственного в этой пятерке не было, а хроники лишь подтверждали то, что Дорак и так помнил.

Франциск Оллар вторгся в Талигойю весной и быстрым маршем прошел от марагонских границ до Аконского поля, где ему преградила путь армия под командованием маршала Эктора Придда, заметно превосходящая противника. Хронист Франциска утверждал, что талигойцев было больше в четыре раза, летописец дома Эпинэ говорил о двукратном превосходстве. Как бы то ни было, марагонский бастард, сыграв на рыцарской гордости или (как считал Сильвестр) глупости, обманул и разбил Придда. Все бы закончилось уже у Аконы, если б не дружины Шарля Эпинэ, прикрывшие то ли бегущих, то ли отходящих «с развернутыми знаменами» талигойцев.

Эпинэ удалось разрушить переправы через полноводную Вибору. Придд и остатки его армии, оторвавшись от преследования, отступили к столице, куда подоспел со своими людьми кэналлийский герцог Рамиро Алва. Оллар перешел Вибору выше по течению и к середине лета достиг стен Кабитэлы. Было предпринято несколько штурмов, но город выстоял, после чего Франциск перешел к осаде. Талигойцы во главе с королем Эрнани поклялись погибнуть, но не сдаться, причем жены решили разделить судьбу мужей. Оборону возглавил маршал Придд, как утверждали летописи, опытный военачальник и отменный боец.

Придд был воплощением рыцарской чести, но эпоха рыцарства уходила в прошлое. В городе вспыхнул мятеж, который тем не менее удалось подавить. В тот же вечер слабый здоровьем Эрнани созвал Полный Совет и в присутствии всех находившихся в Кабитэле Людей Чести с женами и наследниками объявил, что не в силах далее нести на своих плечах бремя власти и передает ее до конца осады регенту, которого изберет Совет. Были названы два имени — Алана Окделла и Эктора Придда, большинство поддержало последнего. Совет прервало известие об ультиматуме Франциска, в оскорбительной форме требовавшего сдать Кабитэлу и признать его королем.

Осажденные ответили решительным отказом. Донести решение Совета до Оллара вызвался герцог Алва, который воспользовался этой возможностью, чтобы сговориться с врагом. Ночью Алва и его воины вошли во дворец. Регент и король были убиты, а предатель через подземный ход провел в Кабитэлу воинов Оллара, которые вместе с людьми Алвы захватили врасплох защитников города и открыли ворота. Королеве с наследником, графом Михаелем фок Варзовом и Аланом Окделлом удалось бежать через другой потайной ход, о котором знали лишь талигойские королевы.

Когда Бланш с сыном оказались в безопасности, Окделл их оставил и вернулся в город, чтобы покарать изменника. Ему удалось убить Алву, но сам Алан был схвачен и в тот же день казнен, а хронисты всех мастей обмакнули перья в чернила и вывели: «В третий день Осеннего Ветра 399 года круга Молний Франциск Оллар захватил столицу Талигойского королевства Кабитэлу…»

Все предельно ясно, кроме одного — что заставило Альдо и Робера вспомнить об этой истории, а ведь было что-то, вынудившее двоих оболтусов корпеть над старыми бумагами. Проще всего предположить, что они ищут клад, но какой? Что могло исчезнуть в третий день Осеннего Ветра? Франциск был коронован той же короной, что и Эрнани, фамильный меч Раканов до сих пор висит в тронном зале, сведений о том, что из дворца пропало нечто ценное, не сохранилось. Никаких тайн за убитым королем не числилось, его отречение и завещание были оглашены на Полном Совете, их текст приведен во многих хрониках. Может быть, Альдо ищет потайной ход? Но если о «Дороге королев» кто-то и знает, то это Матильда, да и кому он нужен, этот ход, даже если он сохранился? Вряд ли Эпинэ с Раканом собираются вдвоем проникнуть во дворец, убить Фердинанда и захватить власть, тем более, покои Олларов находятся в новой части дворца. Может, Альдо захотел сравнить свой гороскоп с гороскопом своего предка? Но тогда при чем здесь предатель и остальные и почему нет победителя и Шарля Эпинэ?