Париж, Франция. Ноябрь 2011 г.

 

Разум отказывался воспринимать увиденное. Их было не меньше сорока, собранных в одном помещении. Тех, кого принесли умирать. Принесли, приволокли, притащили, потому что многие уже не могли идти сами. Проклятый Орден, должно быть, работал на износ, но впервые в жизни Беатрис не считала его бесполезным.

Информация о странных нападениях на людей поступала изо всех уголков мира. До этой осени Беатрис была безмерно далека от потенциальной возможности смерти, но сейчас измененные по всему миру умирали сотнями: быстро, но страшно. Один за другим отказывали все органы, на последней стадии рвались сосуды. При нулевой регенерации смерть наступала мгновенно, но мучений, которые они испытывали, Беатрис не пожелала бы даже злейшему врагу.

Чума пришла чуть больше недели назад, первые случаи были зафиксированы в Штатах, Мексике, Бразилии. Европа получила фору, и только благодаря этому Беатрис была до сих пор жива, хотя и почти наверняка заражена. Им не оставили времени и возможности изучить болезнь, выявить инкубационный период и патоген. Те, кто считали себя неуязвимыми к любому человеческому вирусу, оказались на грани вымирания в считанные дни. Заразу окрестили чумой измененных.

Быстрее всех погибали измененные после пятидесяти и до сотни. Откровенная близость смерти в прямом смысле сводила их с ума, и в свои последние дни они отрывались, как могли. Кто‑то набрасывался на людей прямо на оживленных улицах, другие сводили счеты с жизнью весьма оригинальными способами.

Желтая пресса, блоггеры и религиозные общины говорили о долгожданном конце света, о каре небесной. И даже не догадывались, как они близки к истине, вот только апокалипсис зацепил мир людей всего лишь обломком острой грани. На планете истекала кровью целая раса, а человечество ничего об этом не подозревало.

Впервые в жизни Беатрис сожалела о своем решении разорвать все контакты с Сильвеном, но изменить это уже не представлялось возможным. Авелин сообщила, что с ней все в порядке. Она на тот момент жила в Штатах, и если бы ей грозило заражение, это бы уже произошло. Беатрис понимала, что кровь её дочери, возможно, ключ к спасению. Понимала, но никогда в жизни не поставила бы Авелин под угрозу.

Обезумевшие, утратившие надежду измененные порвали бы дочь на части, узнай они о её существовании. Беатрис оправдывала себя тем, что времени на разработку какой бы то ни было мало‑мальски эффективной вакцины все равно нет. Ей самой оставалось жить несколько дней максимум. Первые симптомы она обнаружила у себя утром, и с той минуты для неё шел обратный отсчет. Как ни странно, молодняк оказался более стойким, чем те, кому уже перевалил полувековой рубеж. Пока что не было ни единого случая выздоровления, но Беатрис предполагала, что такое возможно.

Собственная уязвимость угнетала. Так глупо, в век передовых технологий и развития медицины и фармации оказаться на грани вымирания, не суметь ничего предпринять. Пожалуй, достойное наказание за гордыню. Они слишком упивались собственной неуязвимостью, чтобы предположить возможность такого развития событий. Измененным были не нужны лаборатории, потому что болезни и старение их не волновали. Если кто и знал, как с этим справиться, так это босс Сильвена, который чуть больше года назад официально вернулся в мир живых. Выйти на него самостоятельно не представлялось возможным. Дариан лично выбирал свое ближайшее окружение, остальным путь был закрыт.

Беатрис грешила на него, привязывая все происходящее к личной выгоде гада. Зачем ему уничтожать целую расу, прародителем которой он являлся?! Она не знала ответа на этот вопрос, но могла предположить, что в собственных интересах он легко и беззаботно уничтожит всю планету. Слишком мало времени у нее оставалось, чтобы получить ответы, но в одном она была уверена точно. Если кому‑то и удастся выжить, их мир уже никогда не будет прежним. Кто‑то возьмет на себя ответственность, полетят головы, но это не отменит всего произошедшего, останется шрамом на сердце планеты. Навсегда.

Все, что ей сейчас оставалось – помогать пока еще живым, которые не впадали в меланхолию и не громили все вокруг, и изолировать остальных. Для неё уже все кончено, но Люку придется жить в этом мире, когда все закончится. Он снова останется один.

– И это ещё только начало, – устало произнес Кантор, сбрасывая руку умирающего мужчины с подлокотника, чтобы устроиться поудобнее. Тот никак не отреагировал. Кантору было около ста пятидесяти, они познакомились на улицах Парижа в первые‑последние дни.

Беатрис не знала, занимался ли кто‑нибудь еще тем же, чем они. Все произошло слишком быстро. Им повезло оказаться в одном месте в одно и то же время, и они делали все, на что были способны на пределе сил. В девятнадцатом веке дом принадлежал семье Кантора. Родители переехали поближе к Парижу после его изменения и гибели брата. Наследников у них не осталось, и дом переходил из рук в руки. Не так давно он купил его, чтобы начать новую жизнь. На деле вышло, чтобы встретить смерть. В гостиной, столовой и холле сейчас вперемешку лежали умирающие измененные и остывающие тела.

От осознания этого по коже шел мороз.

– Мы много сделали сегодня, – глухо отозвалась Беатрис.

– Слово завтра меня сейчас пугает.

Они работали втроем. Кантор, она и Люк, который отказался сидеть, сложа руки. Люк знал о ней все с самого начала, и его это абсолютно не смущало. Не побоялся он и оказаться в самом эпицентре смерти, категорически пресекая любые попытки Беатрис оградить его от происходящего.

Кантор продолжал работать несмотря на то, что вирус практически сделал свое дело, едва держась на ногах. Беатрис пыталась отправить его отдохнуть уже второй час, но он отказывался. Она запомнила его, как последнюю связь с миром измененных, того, кто был рядом в угасающие дни цивилизации, о которой многие даже не подозревали.

Привлекательный, немного худощавый мужчина – изуродовать его не удалось даже подступающей смерти, с темными волосами до плеч и карими‑глазами, выделяющимися на бледном усталом лице.

– Умереть я всегда успею. Сейчас хочу сделать все от меня зависящее, чтобы спасти тех, кого могу.

Он имел в виду людей, которым может помочь, заперев сходивших с ума измененных. Что же касается смерти, она стояла за дверью с косой наготове. Они все заражены.

– Я немного передохну, – произнесла Беатрис, ободряюще кивнув Люку. Он не отходил ни на шаг, с тревогой вглядываясь в её лицо. Про себя она подумала, что, должно быть, неважно выглядит. Она родилась человеком и умрет человеком, все правильно. Все так и должно быть.

– Не возражаешь, если я покурю? – Кантор покачнулся, и стал заваливаться набок. Беатрис подбежала к нему, поддерживая. Ни говоря не слова, протянула пачку сигарет и зажигалку. Она присела напротив него, на край кресла, в котором лежала девушка‑измененная без сознания. На обескровленном лице, шее и по всему телу четко проступали нити сосудов. Её дыхание – хриплое и прерывистое, говорило о том, что она скорее всего умрет, не приходя в себя.

Они с Люком приехали в Европу полторы недели назад. Беатрис давно обещала ему увлекательное путешествие, но два билета во Францию купила именно в октябре две тысячи одиннадцатого. Она планировала показать ему все европейские страны, а после обязательно побывать с ним в России.

Люк сам просил её о последнем. Он очень хотел посмотреть город, где она родилась и выросла, пройтись вместе с ней по улицам Петербурга. Теперь ничего этого не будет. Никогда.

– Кто он тебе? – спросил Кантор, когда Люк вышел на кухню за водой. – Если это не слишком личный вопрос.

– Слишком. Он мне как сын.

Смысла хранить секреты больше не было. Скоро она умрет, а Люк останется один на один с этим. От таких мыслей становилось страшнее, чем от зловещего фантомного дуновения могильного холода.

– Я вернулся сюда, чтобы начать все сначала. Почти все свое время потратил на поиски и планы мести, а в итоге…

Кантор усмехнулся, и, перехватив её вопросительный взгляд, продолжил:

– Моего брата убили измененные, в Маскаре. По стечению обстоятельств тоже братья, Риган и Захари Эванс. Мы были молоды и полны надежд, война сводила с ума и будоражила. Кровь все‑таки пролилась, но бессмысленно, глупо… жестоко. Я влюбил в себя женщину, уговорил изменить меня, потом начал поиски. Хотел убить одного на глазах у другого, как они поступили с нами. Выследил их, нашел… И ничего не сделал. Потому что понял, каким был идиотом.

– Что такого случилось, что ты так внезапно переменил свое мнение?

– Я полюбил.

Беатрис понимающе кивнула.

– Она тоже была измененной, – продолжал Кантор. Слово «была» прозвучало однозначно. Беатрис дотянулась до него и накрыла его руку своей. Вдохнула дым собственных вишневых сигарет, почувствовала, как першит горло. Давненько она не испытывала таких ощущений.

– Я похоронил её рядом с домом. Три дня назад, до того как встретил вас. Я хочу быть рядом с ней. Сделаешь это для меня, Беатрис?

Беатрис молча кивнула. Все происходящее казалось безумным марафоном смерти. Земля стонала от такого количества единовременно обрывающихся жизней. Ей до безумия хотелось найти Авелин, обнять и просто слушать биение её сердца до тех пор, пока собственное не остановится. Но она понимала, что это нереально и вряд ли Авелин будет в восторге от прощаний. Кроме того, она обещала Люку, что останется рядом с ним, и сдержит данное ему слово. Вместе с сотнями тысяч других закончится и её собственная история, и об этом не узнает никто.