Метаморфозы вампиров-2

Первый космический полет, совершённый Юрием Гагариным, продлился чуть больше полутора часов. Поэтому заботиться о ванне на орбите ему не пришлось. Сейчас средняя командировка на космическую станцию длится около полугода. Поэтому конструкторам космических станций пришлось позаботиться и о душе для космонавтов. Первые душевые кабины были установлены на орбитальных станция «Салют-7» и «МИР».

Кабина душа- это некий цилиндр с мощными полиэтиленовыми прозрачными стенками. Такая вот герметичная душевая кабина, куда вы забираетесь. При этом обязательно в процессе помывки на вас должны быть защитные очки и трубка, через которую можно дышать воздухом. Вода, как и в обычном душе, поступает сверху с той лишь разницей, что оттуда же идёт мощный поток воздуха, а внизу работает мощный пылесос. Это сделано для того, чтобы воздух формировал направление воды. Ведь в условиях невесомости вы не можете мыться в обычном понимании этого слова, потому что вода сразу вас облепляет - превращает в некий кокон, полностью окруженный водой. Дальше нужна очень большая мощность пылесоса, который мог бы засасывать эту воду, поэтому для того, чтобы смыть все это, приходится трястись, как это обычно делают после купания собаки. Весь этот мыльный раствор оказывается на внутренней поверхности кабины. С ее стенок пылесос собирает эту жидкость. Потом повторяешь всё еще раз, но уже с более чистой водой. Опять трясешься. Опять убирает воду пылесос. Очень весело.

Душевая установка представляет собой изолированный объем, в который через разбрызгивающие насадки поступают вода и теплый воздух, образующаяся гaзожидкocтная смесь отсасывается с помощью вентилятора и поступает в разделитель. Из разделителя газ через вентилятор поступает в кабину, а вода - в систему регенерации. На одну помывку требуется 5 - 10 л воды.

Принципиальная схема душевой установки:

1 - прозрачное ограждение; 2 - вентиляционное отверстие; 3 - нагреватель; 4 - запорный вентиль; 5 - вентилятор; 6 - центробежный отделитель воды

 

 

Колин Уилсон

Метаморфозы вампиров-2

 

“Metamorphosis of the vampire”, 1995 г.

Перевод с англ. Александра Шабрина.

— Какие еще возражения? — спросил Крайски на удивление ровным голосом. — Я думаю, доктор Карлсен понимает. — Ты понимаешь? — покосился Крайски. — Я вижу, — сказал Карлсен, — он в нем разуверился. — Почему? — голос у Крайски, хотя и ровный, выдавал любопытство. Монах промолчал, и ответил за него Карлсен. — Потому что секс основан на некоей незрелости. Мужчины и женщинысчитают, что желанны друг другу, потому что представляют друг для другасвоеобразный вызов, где одолевается конкретная личность. Крайски перевел взгляд на Мэдаха. — Правда, — отреагировал тот. — Секс — это желание вторгнуться вовнутреннюю сущность другого человека. То же, можно сказать, влечение, покоторому взломщика тянет на взлом. Иными словами, по сути это влечениепреступно. Крайски лишь недоуменно покачал головой. — Что в нем преступного? Ваши что, этим друг другу как-то вредят? — Нет, не вредят, — согласился монах. — Но зачем они хотят заниматьсялюбовью? Тот же импульс, по которому шаловливые ребятишки играют всексуальные игры. — По-твоему что, весь секс преступен? — По сути, да. Крайски растерянно развел руками. — Для меня твои слова такой абсурд, что ни в какие рамки невписываются. Ты рассуждаешь, как какой-нибудь замшелый кальвинист. Мэдах лишь возвел брови. Карлсен понимал, почему он предпочитает вответ молчать. Непонимание такое кромешное, что нет смысла чего-тодоказывать. Прерывая затянувшуюся паузу, Крайски спросил: — Ну ладно, даже если, по-твоему, секс — это безнравственно, почему тывсе-таки желаешь себе человеческого обличья? Объясни. — Я думал, что как раз этим сейчас и занимался. — У нас на Земле секс тоже существует, — напомнил Карлсен. — Но вы не выбрали его решением эволюционной проблемы. — А эвату, что ли, да? — Это и есть главный аргумент моей книги. Наши предки уяснили, что сексможет повышать интенсивность сознания. Этот проблеск они развили с помощьюлогики, неотъемлемой частью своего толанского наследия. — Он словноцитировал по памяти. — Результат, как видим, был, безусловно, замечательный.Но в основе своей ошибочный. Ошибка лежала в предположении, что секс сам посебе может выводить ум к новым высотам озарения и духа. Они проигнорировалитот факт, что половое влечение основано на запретности, которая в своюочередь исходит от незрелости. Иными словами, наши предки на перекресткеэволюции свернули не туда. — И возвращаться теперь поздно? — заключил Карлсен. — Возможно, и нет. Но вы же видите, что это бесконечно сложно. Для моихсородичей-криспиян секс не просто главное удовольствие — это еще и ихрелигия. Что мне, по-вашему — начать движение за запрет секса и разрушениехрама Саграйи? До добра это не доведет. Да и чем им это заменить? Что имежедневно прикажете делать в час Саграйи? — Но если вы видите, в чем здесь ошибка... — начал Карлсен. Мэдах снеожиданным норовом тряхнул головой. — Даже я не вижу возможности низложить культ Саграйи. Что ни сутки, тов полдень меня, как и всех, разбирает вожделение. Каждый день я гляжу насвою красотку-библиотекаршу и жадно ею насыщаюсь. И в Солярий когда иду исмотрю на женщин, то в голове одна мысль: чтобы час Саграйи длился месяц,чтоб я успел овладеть ими всеми — подряд, одну за другой. Пусть это меняпогубит, но пыл такой неодолимый, что умереть я бы хотел за любовным актом.В этом городе есть отдельные мужчины, побывавшие действительно со всемиженщинами, и женщины, перебывавшие со всеми мужчинами. Сограждане их оченьвысоко чтят за такое рвение в служении Саграйе. Здесь это считаетсябуквально святостью. Он смолк, и Карлсен вдруг осознал глубину его страданья. Вот почему,оказывается, Мэдаху по нраву выдавать себя за монаха и рядиться в коричневуюсутану: это единственный способ выразить протест. Он считает себя аддиктом,безнадежно порабощенным наркотиком похоти. Эти слова открыли и кое-что еще. Теперь ясно, чем занимался монах, сидяв храме у статуи Саграйи: возносил молитву. Эмоциональный ее осадок все ещегнездился в его мозгу, точно как неловкость от скрюченной позы сказывалась вколенях и голенях. — Теперь-то ясно, почему мне нравится в человеческом теле? — воскликнулМэдах. Карлсен кивнул. Обуревающие сейчас чувства и откровения были таксильны, что трудно было говорить. — Вы по-прежнему не возражаете против того, чтобы иной раз обмениватьсятелами? Карлсен кашлянул. — Конечно же. Мэдах медленно кивнул. Карлсен понимал, почему он молчит: размениватьсяна "спасибо" было бы просто ханжеством. — Ну что, готов? — словно из иного мира раздался вдруг голос Крайски. — Да. — Я вас оставляю, — спохватился Мэдах. — Мы еще встретимся, — сказал Карлсен — Хорошо, — монах повернулся уходить. — Еще один только вопрос! — окликнул вдогонку Карлсен. — Слушаю? — У вас в книге говорится что-нибудь о подлинной цели эволюции? — Да. Я утверждаю: "Сознание должно контролироваться знанием ума, а нереакциями чувств". Карлсен выжидательно молчал, но Мэдах, видимо, все, что нужно, ужесказал. Повернувшись, молча пошел, Карлсен взглядом проводил его спину,постепенно поглотившуюся теменью коридора. — Ты понял, о чем он? — после выжидательной паузы поинтересовалсяКрайски. — Безусловно. А ты? Крайски, поколебавшись, пожал плечами. — Похоже, понял. Только я вижу, вы оба с ним... ошибаетесь. (Навернякахотел сказать: "Вижу, что вы оба сумасшедшие"). Карлсен промолчал. — Ну, пойдем, — встряхнувшись, сказал Крайски. Он направился к ведущемувниз проходу, Карлсен пошел следом. — А я понимаю, почему он это место недолюбливает, — гулко докатилсяоткуда-то спереди голос Крайски. — Я сам его терпеть не могу. Порода под ногами была металлически гладкая, хотя стены по бокампокрывала сеть трещин и впадин. В жмущейся по стенам полутемени они прошлипримерно сотню ярдов, после этого туннель взял вправо и они очутились вогромной пещере, залитой ровным свечением желтых кристаллов. Где-то нарасстоянии смутно рокотало — похоже, бурный поток или водопад. Холодныйсквозняк, казалось, веял в лицо откуда-то снизу. Своды такие высокие, что ине разглядишь. Идущий снизу сквозняк, между тем, все усиливался. Карлсен передвигалсямедленно, осторожно, чувствуя где-то впереди приближение пропасти.Расстояние от стен было уже такое, что и рук толком не видно, аполупрозрачного Крайски и подавно. Так что, облегчение наступило, когдавпереди очертились две заостренных башенки — Карлсен сразу понял, чтопередатчики. По размеру они были гораздо крупнее тех, что на берегу Ригеля,но с виду похожи. Он зябко передернул плечами: руки-ноги от холода свело как каменные,трудно даже ступать. Ветер из по-прежнему неразличимой бездны тожедействовал на нервы. Звонкий шелест воды в ее пучине слышался теперьпредельно ясно: сила течения, судя по всему, колоссальная. Что-то шевельнулось (Карлсен невольно вздрогнул). Оказывается, всеголишь дверь башенки, бесшумно распахнувшаяся впереди. Ступив внутрь, оноказался среди усеянных серебристыми точками стен, образующих безупречнойформы цилиндр. Огоньки вокруг сновали пронырливыми светляками, опятьнагнетая странную отстраенность. Хотя здесь что-то другое, не снование:"светляки", когда потрогал их пальцем, оказались вмурованы в стену. Спустясекунду дверь сзади замкнулась, прервав ровный шум воды. Почти мгновенно тело пробрало знакомое кружение. Одновременно с темпромозглость сошла, а с нею и скованность. За облегчением, как уже бывалопрежде, повлекло вверх. Секундным всплеском донесся шум воды, мгновенноканувший в такт подъему по какому-то темному туннелю или трубе. Запрокинувголову, Карлсен сумел углядеть в вышине кружок бледного света, навстречукоторому несся с огромной скоростью. Через несколько секунд он вынырнул насвет, продолжая взмывать, пока внизу не простерлась плоская белаяповерхность какой-то планеты. Западный ее горизонт полыхал безжалостнымсиянием, оттеняя небо подобием зеленоватых сумерек. Наружу Карлсен вышелчерез одну из тех дыр, что впервые увидел, когда приземлялся на Криспел. Он вздрогнул от неожиданности, заслышав короткий смешок Крайски.Прозвучало где-то в груди, так что не понять откуда, но оглядевшись, Карлсенувидел: вот он Крайски, висит ухмыляется — с виду нормальный, непрозрачный,только кожа в зеленоватом свете отливает странной белизной, будто снег. — Ну что, рай у нас позади", — подытожил Крайски с иронией, угадавшейсядаже при телепатии. Посмотрев вниз на поверхность, Карлсен понял, что она пересталанадвигаться и они сейчас виснут в воздухе. Странное ощущение: зависать вгравитационном поле луны, явно не испытывая ее воздействия. — Что теперь? — Ждать, пока вибрация у нас не подстроится под волны Ригеля; энергияСаграйи их временно нейтрализовала. В общей сложности займет минут пять. — А потом? — Потом наведаемся на Ригель-3, страну моих сородичей. — Ньотх-коргхаи? — Нет, нет. Там все давно ушло под воду. Ригель-3 — земля уббо-саттла.На нашем языке зовется Кайраксис. — Это что означает? — "Самая возвышенная". Хотя в основном ее называют "Дреда", то естьпросто "почва". — Возвышенней, чем здесь? — спросил Карлсен. С такой высоты белоесияние равнины с куполами гор смотрелось крайне эффектно. — Если сравнивать, — сухо заметил Крайски, — то здесь перед тобойвообще детский лепет. Карлсен поглядел вниз на вершину горы, колпаком покрывающей подземныйгород, и удивленно заметил, что смотрит на кратер с милю шириной. И чтоболее удаленные вершины тоже напоминают собой вулканы. — Я и не заметил, что это вулкан. — Он молчит уже с полмиллиона лет. — А почему поверхность такая плоская? — Потому что эвату весь свой инженерный опыт направили, чтобы еемаксимально разгладить. — Ты вроде не говорил о ее рукотворной природе. — Ты меня не так понял. Криспел — осколок более крупной планеты,разорвавшейся в свое время от собственной вулканической активности. Он попална орбиту Саграйи и стал спутником. Когда эвату впервые сюда пришли, здесьбыл типичный вулканический пейзаж. Они превратили его в зеркально гладкуюповерхность. — Зачем? — Зачем вообще зеркало делают? Чтобы отражало свет. — Но для чего? — Пойдем, покажу. Делай как я. Крайски как пловец провернулся на пол оборота в воздухе, так что тело унего пришлось параллельно земле. Карлсен попробовал как он, но лишьперевернулся вверх тормашками. Лишенный веса, он не мог использовать силугравитации для управления своими движениями. Лишь распластавшись, с крайнейосмотрительностью сумел он принять одинаковое с Крайски положение. — Держи к свету, — велел Крайски. Он уже направлялся в сторонугоризонта. Указание это было для Карлсена пустой звук, однако, стоилоподнапрячься, и он сумел пристроиться следом. — Что нас двигает? — Ментальная сила. Мысль нагнетает давление, как солнечный свет. И вправду. Стоило жестче сконцентрироваться, и оказалось возможнымуправлять скоростью и нагнать Крайски. Как психолог, он частенько цитировализречение — Мэплсона о том, что мысль — это разновидность кинетическойэнергии, сам при этом относясь к нему как к некоей метафоре. И тут, впервыеубедившись в реальности этой фразы, потрясение представил себе ее потенциал. Саграйя все еще находилась ниже линии горизонта, хотя на востоке небоза саблезубыми пиками уже налилось пронзительным сиянием. Этот "восходсолнца" смотрелся куда внушительнее, чем на Земле — видимо потому, чтоСаграйя находилась гораздо ближе к своему спутнику, а потому казаласьнамного крупнее земного светила. По мере того как отраженный свет становилсявсе ярче, Карлсен почувствовал у себя на щеках рдеющее тепло и тот самый,знакомый уже, трепет. Похоже, это как-то связано с сонмищем ярких искорок,вихрящихся над ореолом восхода (эдакое полярное сияние в миниатюре),проявление электрической активности, наверное. Ощущение легко перетекло впаховую область, преобразовавшись в сексуальное желание, близкое к эрекции.Невольно подумалось о хорошенькой библиотекарше Кьере, и зависть пробрала кМэдаху: надо же, обладает ею каждый день. Но тут, когда за хребтомсаблезубых пиков взору открылся торцовый срез спутника, скальным отвесомобрывающийся во мглу, невольный ужас смел всякое возбуждение, показав всюего тривиальность. В этот миг предельно ясно раскрылась основа пристрастия,порабощающего обитателей Криспела: они нагнетают его сами, своей волей. Взору опять открылась мятущаяся поверхность Саграйи с ее неистовымиэлектрическими бурями и мглистыми смерчами, напоминающими вихри отдаленнойпыли. С этого ракурса различалось, что Криспел не шар, а простопродолговатая глыбина породы, плоская и, словно, поддолбленная снизу резцомнеуклюжего каменотеса. Этот самый низ, уныло черный и до странностипористый, напоминал чем-то жженый кокс. Скорее всего, луну эту швырнуло вкосмос каким-нибудь титаническим взрывом (хотя представить трудно: какой жесилы должен быть вулкан, чтобы отколоть такой кусище!). Безусловно, есть воВселенной силы, о которых земные астрономы не догадываются. Проплывая под нижней стороной Криспела, Карлсен уяснил, чтовыдолбленность представляет собой некую гигантскую воронку диаметром какминимум с полсотни миль. Тускло черные закраины сходились посередине к дыре,точащейся, казалось, к самой сердцевине луны; просто смотреть в нее, и тоголова шла кругом. — Вот она, поверхность, вбирающая энергию Саграйи, — указал Крайски. -Когда Саграйя непосредственно вверху, эта воронка канализирует энергию черезцентр планеты и дальше наружу, на другую сторону. Вот тебе тот самый фонтанСаграйи. — И это все естественного происхождения? — Частично да, а частично уже довершено. Боже, какой безмернограндиозный замысел! Пятисотмильную глыбу породы превратить в невиданныхразмеров солнечную батарею, верхнюю часть забелив, чтобы не уходилаэнергия... Если сравнить, то крупнейшие технические достижения человечествапокажутся чем-то несущественным. Но уже проникшись соблазном предложить приземлиться на чернуюповерхность, он ощутил в себе то особое внутреннее напряжение,предупреждающее: что-то надвигается. Уши заложило как под местным наркозом,и голова закружилась. На секунду пронизала мысль о неистовом ветре,подхватившем его, Карлсена, словно перышко — вот-вот сейчас возьмет и ахнето глыбу Криспела. И опять свет размазался, а тело будто вытянуло тугимжгутом, хотя и не так сильно, как бывало раньше. Сознание растворилось внекоем полусне, где все происходило с такой скоростью, что моментальнозабывалось — осенний мглистый ветер с лоскутьями мертвой листвы. Время пошлокак бы урывками... Придя в чувство, он снова зажмурился от нестерпимого, слепящего светаРигеля — жесткие лучи обдавали тело словно водяные струи. Напор не ослабевали тогда, когда Карлсен отвернул голову и притиснул к лицу ладони (терпетьуже сложно: ощущение на грани болевого). И тут дискомфорт неожиданносхлынул, сменившись умиротворенной тишиной. Все равно, что из— под хлещущегограда нырнуть под навес. Он открыл глаза и понял, что причиной этого внезапного спокойствия былапланета, отгородившая его, Карлсена, от солнца. С этого расстояния онасмотрелась примерно вчетверо крупнее земной луны. Серого цвета и свертикальными прожилками темных облаков, она походила на жемчужно— мраморныйшар. Поверхность напоминала фотоснимки Сатурна. Секунду Карлсен недоумевал:как, интересно, планета различается, когда солнце находится сзади, но тутсообразил, что в небе еще как минимум три спутника, гигантскими зеркаламиотражающих голубое сияние. Интриговало и то, что у темных прожилоквертикальная направленность (планета вращалась с севера на юг, под прямымуглом к эклиптике спутников). Уже на его глазах темное пятнышко на северномполюсе неторопливо сместилось за горизонт. Видимо, Ригель-3 имел сходство с Венерой: его тоже покрывала плотнаякора облаков. С приближением (спускались, судя по всему, со скоростью тысячмиль в минуту, хотя скорость ощущалась не больше чем на авиалайнере) Карлсенв районе экватора различил нечто, напоминающее обширную прогалину в облачномслое. Но когда повернул, было, в том направлении, в груди упредительно ожилголос Крайски: — Не туда. Нам на другую сторону планеты. Чуткое подрагивание — признакгравитационного поля планеты — указывало, что тяготение здесь гораздосильнее земного. Может, именно поэтому по мере приближения нагнеталоськакое-то неизъяснимое ощущение: зловещесть и поистине магнетическое влечениеодновременно, словно затягивающие в водоворот. — А почему не через ту брешь в облаках? — поинтересовался Карлсен. — Это известило бы о нашем появлении. — Оно может кому-то не понравиться? — Местами, — тон Крайски не располагал к дальнейшим расспросам. По мере приближения, все больше впечатлял сам размер планеты. Вот ужечетверть часа летели к ней, не снижая хода, а она, во всю ширь заполонивсобой горизонт, так и не приближалась. Что-то в силе ее магнетизма наполнялодушу странной беспомощностью, от чего вспоминалось детство. Наконец приблизились настолько, что в стратосфере стали различатьсязмеисто трепещущие языки молний, стомильной длины каждый. Временами облачныйслой, казалось, разрывался вспышками напряженного огня — с шипением, каккакое-нибудь опасное пресмыкающееся. Карлсена начали было разбиратьопасения, но один взгляд на лицо спутника вселил уверенность, что боятьсянечего. Неожиданно, они на лету упруго вошли в ватную серость (мелькнула мысль,что вода). Прошло несколько секунд, прежде чем дошло, насколько плотна здесьоблачная взвесь: облака буквально, полужидкие. Поглядев мимолетом наверх,Карлсен заметил, как за ними обоими тянется сероватый истаивающий след:что-то вроде шлейфа пузырьков, стелящегося следом за ныряльщиком. Чем глубже проникали в атмосферу, тем темнее становилось вокруг.Крайски в какой-то момент сменил направление, и двигаться начали параллельноповерхности. Вскоре окунулись в черноту темнее ночи, и присутствие Крайскиугадывалось лишь благодаря телепатической связи. Мрак, казалось, длилсявечность. Наконец, к облегчению, забрезжили первые проблески света. Ещенесколько минут, и вокруг занялось мутное белесое свечение, будто в толщеокеана. Тут Крайски снова сменил направление, и они начали терять высоту понаклонной. Удивительно то, что, несмотря на многомильный спуск черезосязаемо плотный пар, свет не убывал. — У атмосферы высокая проводимость, — прочел его мысли Крайски, — и отэтой статики возникает свечение, во многом, как неоновый свет. Совершенно неожиданно они вынырнули под облаком, милях в десяти надповерхностью, и от открывшегося вида Карлсен в благоговейном ужасе затаилдыхание. Во всех направлениях, куда ни глянь, тянулись заснеженные горы,разделенные широкими обледенелыми низинами. Только горы такие, каких онпрежде не видел. В призрачном свете они смотрелись чернильно черными, и повысоте перекрывали высочайшие земные пики — у иных вершины терялись воблаках. Однако, в отличие от земных, эти были шероховаты, изогнуты,выщерблены и выскоблены так, будто созданы безумным скульптором в порывесамовыражения. Геолог впал бы в прострацию от такого вопиющего противоречиязаконам геологических формирований. Сама гротескность иных очертаний(звериные морды, уродливые людские силуэты) намекала, что порода здесь можетбыть только осадочная, вроде песчаника или мела, однако, встречались места,где она волокнисто вытягивалась подобием дьявольских языков, напоминаяплавленную пластмассу или стекло. На других участках исполинские, забитыеснегом зубья вершин напоминали гранит, источенный шквальными ветрами иградом. Один из принципов формирования гор мгновенно прояснился, когда облаковверху озарилось вдруг изнутри, словно магниевая вспышка, заставив невольнозажмуриться. Секунда, и вслед за жестоким взрывом внутри облака полыхнуламолния, прямая как лазерный луч. Удар, взметнувший сноп синеватого дыма,пришелся на один из горных зубцов. Когда рассеялось, порода расщепилась напреострые пики, расплавленная порода стекла по отвесным склонам, взнявкурящиеся султаны пара — странно змеистые, словно живое существо. — А что, если... — завершить мысль Карлсен не успел: белый жгут молнии,пронзив его тело, с сухим треском шарахнул внизу по вершине, от чего ихобоих обдало клубами пара. Не было ни боли, ни шока, наоборот, молниянаводнила шалой радостью, какая накатывает, когда на пляже с ног до головыокатит волна. Карлсен, переведя дыхание, безудержно захохотал. Состояние усугублялось еще и тем, что впервые после отлета с Земли телоощущалось абсолютно нормальным. Хотя интуиция подсказывала, что все этоиз-за мощного притяжения планеты, при которой земное тело было бы несноснымгнетом. Получается, ошибкой было считать, что "астральное тело" неподвержено гравитации. — И так у них по всей планете? — спросил Карлсен. — Нет. Массив этот зовется Горами Аннигиляции из-за... Еще одна вспышка молнии на полуслове обволокла его огнистым коконом.Крайски оказался вовсе не таким плотным, от молнии тело у него сделалосьфактически прозрачным. — Надо двигаться, — поморщившись, сказал он и указал на горизонт, гденебо начинало светлеть. — Днем здесь вообще неописуемо. Не дожидаясь, он начал удаляться в сторону светлеющего северногогоризонта: корпус почти параллельно земле, руки притиснуты к бокам. Карлсенупроще было лететь, вытянув руки впереди. Крайски скользил удивительно ходко,и не угонишься. Оказывается, притяжение на этой планете также влияет наспособность передвигаться "ментальным давлением". Легкости инепринужденности в движении больше не было, требовалось одолевать встречноесопротивление, примерно, как в море. Видя, что Крайски отдаляется всесильнее, Карлсен раздраженно окликнул: — Куда спешка-то такая? Крайски слегка замедлил ход. — Опасно здесь. — Что опасно, как? Молния же на нас не действует. — Меня не молния волнует. — А что? — Пошевеливайся, — только и сказал Крайски. Через несколько минут рассвет заполонил северный небосвод действом,напоминающим фейерверк. Встающее солнце даже сквозь облака сияло голубизной,ярче раскаленного металла. Вокруг рассветным накалом пылали полукруглыекольца, пульсируя словно сердца. Крайние из них метали кривые искры-ракеты.Само небо бесконечно преломлялось, словно вот-вот взорвется. Эта гонка с неизменным отставанием начинала утомлять. — А что, помедленней нельзя? — Нельзя. На этом слове Карлсена резко накренило, словно они угодили в воздушнуюяму. Крайски ругнулся. Завертело будто рыбу от взрыва толовой шашки. — Давай за мной! — как бы издалека донесся голос Крайски, и тутКарлсена, схватив словно клещами за запястье, поволокло вниз. Опомнившись, он обнаружил, что навстречу с неистовой скоростью мчитсяземля. Далеко внизу по дну долины змеилась белая река. Карлсен не успел ещевсполошиться, как отвесная стена утеса слева перестала нестись и он понял,что спуск замедляется, словно кто-то аккуратно подтормаживает. Еще в тысячефутов над землей они остановились и зависли в полутьме. — Что случилось? — Горный червь уловил наши вибрации. — Червь?? Крайски долго молчал, будто прислушиваясь. Когда заговорил снова, вголосе чувствовалось облегчение. — На языке коргхаи оно звучит как "нодрукир", земляная змея. Этопростая форма вампира; живет тем, что поглощает жизнь. — Мы же бесплотны, как он нас улавливает? — Он улавливает любую форму жизни. Крайски, не договорив, снова начал снижаться, Карлсен следом. Вскореони уже стояли на подобии жесткой травы — темно-синей, близкой по оттенку киндиго, и прихваченной изморозью. Вокруг — тонкая взвесь тумана. Зубастые пики были уже ярко озарены, отраженное сияние все заметнеесказывалось и на долине. Они стояли в сотне ярдов от широкой реки, несущейсяс такой силой, что над водой клубилась завеса тумана. Оглушительный рев то идело перемежался стуком и скрежетом, словно где-то работали жернова. Цепковглядевшись в туман, Карлсен различил, что это огромные глыбы льда (иные сдом величиной), кружась по течению словно лодчонки в бурю, бьются друг одруга, выстреливая искристые осколки — некоторые из них снежинками таяли унего на коже. Такая слепая сила вселяла ужас. Карлсен минут пять стоял, неотводя глаз, будто загипнотизированный этим буйством. Свет все прибывал, различалась уже каждая травинка под ногами, жесткаякак провод. Холод стоял промозглый — хотя теперь, когда тело будто бы обрелонормальный вес, пробирало не так как на Криспеле. — Что теперь? — спросил Карлсен (если б не телепатия, голос бы утонул внемолчном грохоте). — Надо двигаться, пока не стало совсем светло. Позвав рукой, Крайски стад медленно подниматься в воздух. Освеженныйкороткой передышкой, Карлсен последовал за ним. Шум реки пошел на спад.Да-а, теперь и представить сложно, как можно будет свыкнуться со своейоболочкой на Земле, вновь под гнетом притяжения. Ближе к верхотуре, где-то в пяти тысячах футов над долиной, опятьвырвались под солнце. Приятной неожиданностью было окунуться в жарсиневатого света, чуть покалывающего занемевшую кожу. По обе стороныгоризонт властно урезали зубастые пики, хотя, снижаясь, крутые стены пологосходили в долину. С такой высоты река внизу смотрелась серебристой ниточкой— видно, циклопический этот каньон вытачивался в породе сотни тысячелетий, ирека изначально находилась на уровне их теперешнего полета. Почти уже поднявшись к вершине откоса, усаженной черными остробокимивалунами, Крайски снизил скорость. Не добрав полусотни футов (гребень снизусмотрелся зазубренным ножом), остановился и вовсе, а затем тронулся вдоль,держась футах в десяти от стены. Карлсена начало разбирать неуемноелюбопытство, что же там наверху, однако чутье подсказывало: лучше на это неподдаваться. Пройдя примерно милю, они добрались до места, где в породе открываласьтрещина, рассекающая стену с верхотуры до самой низины, словно от удараневиданного молота. Почти незаметная на расстоянии, сверху она разверзаласьдесятифутовой брешью, уходящей, казалось, в самую сердцевину горы. По нейКрайски проделал путь наверх, вместо ступеней используя клинья породы,засевшие в трещине. Облюбовав один из них под лежак, он осторожно выглянулсверху, после чего поманил Карлсена. — Вон, что зовется у нас нодрукиром. Карлсен взгромоздился на плиту у закраины бреши и выглянул в долину.Покачал головой: никакого червя и в помине нет. Лишь сизая от синего светапорода, круто уходящая в голую низину, а посередине не то белая река, не тоналедь, издали и не разберешь. — Где? — Голову пригни, — сердито зашипел Крайски. Карлсен, силясь побольшерассмотреть высунул и голову и плечи. — Не видно все равно, — сказал, нагнувшись, Карлсен. — Ты смотри внимательно, только не высовывайся. Ничего такого незамечаешь? Поизучав долину с минуту, Карлсен сообщил: — Ледник там какой-то странный. С низины до половины склона, по обестороны. — Оно и есть, — кивнул Крайски. — Нодрукир, можно перевести как"зоолит". Иными словами, форма жизни — нечто среднее между живым существом иминералом. — Но как... — Смотри. Он указал на север. Щурясь на солнце, Карлсен заметил в небе стаюкрупных птиц. С приближением стали слышны их резкие крики, напоминающиелягушачье кваканье. Они летели на юго-запад, направляясь в сторону отдолины. Но еще в двух милях стая сменила направление и взяла прямо нарасселину. На более близком расстоянии Карлсен разглядел, что это не птицы,а скорее огромные летучие мыши с размахом крыла футов двадцать с лишним,нескладно хлопающие крылья выдавали вместе с тем недюжинную сноровистость. И тут дошло, что заставило их сменить направление. Он и сампочувствовал некую тягу, словно тело превратилось в металл и норовилоприльнуть к плите. Ощущение не лишенное приятности: легкий трепет, откоторого по коже волнами расходится тепло. Птицы опасности явно не чуяли: странные крики, вблизи напоминающиескорее отрывистое рявканье, служили тому, чтобы стае держаться скопом.Вытянутые за туловищем лапы поражали своей длиной, а когти такие, что уцепятбарана. И вот, когда стая затмила небо, подул сильный ветер. Одновременноувеличилась магнитная сила, притиснув к камню так, что мышцы занемели. Ветерпостепенно перерос в бурю, разметавшую птиц, словно осеннюю листву. Горыогласил заполошный клекот — сигнал тревоги. В этот момент произошло нечто неожиданное. Гогот становился всепронзительнее и назойливей, а разметанная было стая снова сбивалась в кучу.Совершенно неожиданно сумятица утихла и стая, сменив направление, взмылаединым согласованным порывом. Даже те из птиц, что потеряли ориентир,перестали пикировать в низину и быстро набирали высоту. С минуту Карлсенчетко сознавал, что между совокупной волей стаи и силой, влекущей вниз, идетнекая борьба: кто кого. Несколько секунд, и стая, заложив вираж на запад,скрылась за зазубренной кромкой откоса по ту сторону долины. Посмотрев вниз, Карлсен увидел, что несколько птиц вырваться не смогли— они отчаянно бились, продолжая между тем снижаться. Все дальше и слабееслышалось испуганное квохтанье. Через несколько минут все было кончено: онинедвижно лежали, черными мотыльками распластавшись на наледи. — Они мертвы? — спросил Карлсен. — Нет, что ты. Жизнь из них убудет через несколько часов. Крайски начал выбираться, страхуя спуск руками. Карлсен попыталсянаправиться следом, и тут с беспокойством заметил, что соскальзывает вбок.Плита, к которой он прижимался, имела покатость, вначале как бы и несущественную: удавалось упираться носками в трещину. Теперь этого нехватало: ветер гнал верхнюю половину тела к краю плиты. А уж там зоолитчерез брешь вытянет в смежную долину. — Крайски! Крайски, подняв голову, раздраженно фыркнул. Упираясь коленями в скалу,двинулся обратно. — Быстрее, держаться нет сил, — поторопил Крайски, стараясь голосом невыдать страха. Крайски будто не слышал — осмотрительно полз. Резкий порыв ожившеговдруг ветра безошибочно предназначался для Карлсена. Левой рукой онсудорожно искал за что-нибудь ухватиться, но закраина плиты была округлой, ипальцы соскальзывали. Он что было силы притиснулся к гладкой поверхности,пытаясь обхватить ее руками, носки вогнав поглубже в трещину. Между темкорпус дюйм за дюймом смещался вправо, выворачивая обе лодыжки. Мышцы левойруки жгло от напряжения: удержаться! Почувствовав у себя на щиколотке хватку Крайски, он забеспокоился, чтосейчас его потащит вперед ногами. А от этого держаться за камень ещетрудней, и потянет дальше в сторону. — Да нет, не так... — Заткнись давай, и ноги вынь. Карлсен послушался, и его тут же буквально опрокинуло. Плита внизумгновенно сдвинулась. Отпустись сейчас Крайски, и он вылетит как пробка избутылки. Но Крайски прочно держал обеими руками с такой силой, что не ровенчас кости хрустнут. В считанные секунды его стянуло с шаткой плиты и прижалок стене утеса, где появилась возможность зацепиться пальцами за шероховатуюповерхность. Ветер усилился, но тем самым лишь сильнее прижимал Карлсена кутесу. От облегчения он закрыл глаза и припал щекой к скале будто к подушке.На секунду, показалось даже, задремал. Тычок снизу дал понять, что ветер прекратился, и пора двигаться. Оноттолкнулся от стены и начал спускаться. — Спасибо, — сказал он вниз. Крайски не ответил. Десятью футами ниже сила, прижимавшая к скале, также исчезла, отчеготело сделалось легким как воздушный шар. Тепло солнца показалось вдругволшебным даром. — Может, отдохнем чуть-чуть? — спросил он у Крайски. — Нет. Отдыхать в этом краю опасно. С этими словами Крайски, повернувшись, легко толкнулся в воздух.Карлсен устало взлетел следом. Что угодно б сейчас отдал, лишь бы поспать насолнышке. Вскоре стало ясно, что Крайски держит курс на самый высокий из пиков,уходящий вершиной в серую кору облаков. Но еще задолго до того он отклонилсяк вершине поменьше, петушиной шпорой выпирающей из склона, и приземлился наее заснеженную поверхность. — Вот здесь безопасно. Никаких тебе зоолитов, — сказал он, дождавшись,когда Карлсен опустится рядом. Карлсен посмотрел вниз, в долину, чьи похожие на седло склоны покрывалатрава, манящая, словно теплая постель. — Куда нам? Крайски указал на равнину, едва различимую с такой высоты. Под голубымсолнцем она отливала серебром. — Вон она, земля Хешмар. Видишь вон тот вырост, напоминает дерево? -(Карлсен покачал головой: свет слепил глаза). — Там внизу Хешмар-Фудо, городженщин. — Сколько до него? — Недолго. Только подходить надо осторожно, долина за долиной. — А напрямую пролететь нельзя? — Лети, если хочешь. Зоолиты тебя быстро проводят куда надо. Миль сто до серебристой равнины, никак не меньше. Карлсен вздохнул. — В таком случае мне надо отдохнуть. Сил уже не осталось. — Ладно, — Крайски покорно пожал плечами. — Полчаса. Облегчение от этих слов охватило неимоверное. Встреча с женщинами-груодами в теперешнем состоянии — перспектива мало заманчивая. Долина хотя и была залита светом, в самой низине воздух пока еще непрогрелся. Журчащий понизу ручеек наполовину был покрыт льдом, вытекал он изскважины в холме. На прихваченной инеем жесткой траве лежать былоневозможно, но, пройдя немного вдоль ручья, Карлсен у истока набрел натолстый мох, похожий на синий бархат. Нагнувшись, пощупал: и вправду мягкий,вот удача-то. Распластавшись на спине, он закрыл глаза. — Я тут рядом поброжу, — сказал Крайски. Карлсен кивнул, уже разморенно. Но через несколько минут резко очнулся. Оказывается, безопасностьчувствовалась лишь в присутствии Крайски, стоило остаться одному, и ее какне бывало. Карлсен открыл глаза навстречу серому небу, и нахлынула вдругбезмерная тоска по дому: ужасно тянуло обратно на Землю. БескрайностьВселенной пугала, выбивая точку опоры из-под такой пустячной, погрязшей всебе безделицы, как человеческий род. Как-то разом, вдруг он почувствовалсебя невыразимо одиноким, заброшенным. Понятно, причиной здесь было утомление — следствие только что пережитойопасности. Вместе с тем, напряжения и угнетенности это не снимало. Как нивнушай себе, что это глупо, страх все равно остается. Он повернулся на бок и попытался расслабиться, прогнав все мысли ислушая единственный в долине звук — звонкое журчание воды. Оно чем-тонапоминало Землю, а потому успокаивало. Хотя и здесь крылось какое-торазличие. Чего-то словно не хватало: какой-то земной размеренности, гладостишума. Или это просто чуд