Следующая пуля – ему в череп, – предупредила я.

Ты не посмеешь, – заявил Падма.

– Ты это уже говорил. Для ясности, Зверский Мастер:

Фернандо не изнасилует Ханну. Я его раньше убью.

Тогда я убью тебя.

Отлично, но это не вернет к жизни твоего сына. – Я медленно выдохнула, чувствуя, как мной овладевает спокойствие. – Решай, Зверский Мастер.

Я – Мастер Зверей.

Хоть Санта Клаус. Он ее отпустит, или он покойник.

Жан-Клод, уйми свою слугу.

Если ты можешь ее унять, Падма, я даю тебе такое право. Но будь осторожен. Анита никогда не блефует. Она убьет твоего сына.

Думай, – тихо сказала я. – Думай – думай – думай...

Мне очень хотелось спустить курок. Очень, потому что мне было ясно как день: если я не убью его сейчас, это придется сделать потом. Слишком он был нагл, чтобы отступить, слишком ослеплен собственной силой, чтобы отпустить Ханну, а иметь ее он не будет. Переступить линию эту и остаться в живых он не может.

Отпусти ее, Фернандо, – велел Падма.

Отец!

Она спустит курок, Фернандо. Она хочет это сделать. Правда, Анита?

Ага.

Пули серебряные, насколько я понимаю, – сказал Падма.

Никогда без них из дому не выхожу.

Опусти ее, Фернандо. Даже я не смогу тебя спасти от серебряной пули.

Нет, она моя! Ты обещал!

Я бы на твоем месте послушалась папу, Фернандо.

Ты ослушаешься меня, сын мой?

В голосе Падмы было что-то такое, от чего теплый ветер прошел по комнате. Намек на гнев. Что-то пролетело у меня по коже, но не касание вампирской силы – не совсем оно. Падма не пытался подчинить себе Жан-Клода. В этом касании был привкус более теплой крови, электрический танец, выдающий ликантропа. Что было невозможно. Вампир не может быть ликантропом – и наоборот.

Фернандо сжался, прижимая к себе Ханну, как куклу, пряча лицо в ее желтых волосах.

Нет, отец! Я никогда тебя не ослушаюсь!

Тогда сделай как я сказал.

Фернандо отшвырнул Ханну. Она заковыляла к Вилли. Он обнял ее, стал промокать носовым платком кровь с ее лица.

Я опустила пистолет.

Фернандо ткнул в меня темной рукой.

Может, я попрошу, чтобы мне тебя отдали поиграть.

Круто берешь, крысенок. А духу у тебя хватит подкрепить свои угрозы?

Я его подначивала. И понимала, что хочу, чтобы он на меня бросился. Мне нужен был повод его убить. Нехорошо. Нехорошо. Надо успокоиться, или действительно из-за меня нас всех перебьют.

Черный леопард, в холке выше моей талии, начал подползать ко мне. Он припал брюхом к земле, подрагивая напряженными мышцами. Дуло пистолета смотрело уже на него.

Даже не пытайся.

Элизабет! – сказал Падма.

Это имя меня поразило. Я видела Элизабет в образе человека, хотя и на расстоянии. Она была из местных леопардов-оборотней. А я было думала, что леопарды входили в свиту, которую Падма привез с собой. Если Элизабет – местная, то второй леопард тоже может быть здешний. Я только знала, чтo это не Зейн и не Натэниел, а так это мог быть кто угодно. Но Зейн признал меня альфой, и поэтому здесь он быть не может. Если он и сам был альфой, то это давало мне власть над всеми леопардами, и ни одного из них здесь бы не было. По крайней мере, теоретически. Поскольку я человек, а не ликантроп. Мастер Зверей все же мог призвать кисок. Но я бы попыталась не подвергать их опасности. Интересно, сделала ли такую попытку Элизабет?

Она рычала на меня, на него, на всех. Клыки у нее были цвета слоновой кости и на расстоянии меньше трех футов чертовски впечатляли. На таком расстоянии даже обыкновенный леопард мог бы вцепиться мне в горло раньше, чем я произведу смертельный выстрел. На крупную дичь с пистолетом не охотятся.

Леопард пододвинулся ближе.

Элизабет!

Это слово обожгло мне кожу, заставило судорожно вдохнуть. Леопардиха резко остановилась, будто ее удержал натянутый поводок, и покатилась по полу, полосуя когтями воздух.

Она тебя ненавидит, Анита, – сказал Падма. Голос его стал обычным, но что-то он продолжал делать с леопардом-оборотнем. Я ощущала, будто по моей коже маршируют термиты. И у каждого раскаленная кочерга в лапках.

Я глянула на Жан-Клода: он это чувствует? Но его лицо было пустым, чистым, непроницаемым. Если ему и было больно, он этого не показывал.

И вряд ли стоит сознаваться, что я это чувствую.

Прекрати, – сказала я.