Москва. ЦКБ
…Мама у меня в палате, в принципе, старается не плакать. Зато потом, как выходит, не может остановиться часами. Я знаю. И сам догадываюсь, и Виктор Юрьевич, мой лечащий врач, рассказывал, когда просил маму хоть как-то приободрить и успокоить. Самое страшное-то, по его словам, – уже позади. И жить буду, и идиотом, кажется, не останусь. И вообще ей, по-хорошему, уже можно к отцу в Испанию лететь. Меня все равно отсюда раньше чем через три месяца не выпишут. Еще минимум две-три операции, говорят. Плюс какое-то время на реабилитацию после каждой и на подготовку к следующей. А пока я тут, в больнице, – ни помочь, ни навредить мне ее присутствие не может ни под каким соусом. Ага, послушает она… А так – мне, в общем-то, говорят, повезло. Черепушка крепкая, как выяснилось, от природы. Даже арматурой развалить не получилось. Хотя, опять-таки говорят, – старались эти конявые ее развалить, и не по-детски. Не их вина… Вот инвалидом стать – это, конечно, в моем нынешнем положении – весьма и весьма вероятно. Позвоночный столб, он, знаете ли, – не череп все-таки… Но это уже – совсем другая история, касаться которой Виктор Юрьевич по понятным причинам не любит. Угу. А какому врачу понравится обсуждать со своим пациентом проблемы его будущей инвалидности? А так – вроде бы все более-менее ничего. Мне даже читать потихоньку уже разрешили и телевизор смотреть. Недолго, правда. …Да. И посетителей принимать, разумеется. По желанию. Вот только в том и загвоздка, что никаких посетителей я принимать не хочу. Ну нет такого желания, и все дела. Не хочу, и все. Имею право. Отстаньте. …А то – ишь, повадились… Вот и сейчас Виктор Юрьевич с таким лицом зашел, что сразу видно, кто-то в приемном покое ждет. И – не мама. Мама сегодня уже была. Я вздыхаю. Ну сколько можно объяснять, что «никого» это и значит «никого»? Ну не предусматривается этим словом ровным счетом никаких исключений… … Однако на этот раз объяснить профессору медицины, мэтру, можно сказать, и светилу в одном лице, некоторые филологические нюансы отдельных идиоматических выражений, характерных для русского языка, у меня просто не получается. Потому что не успевает он открыть рот, как следом за ним в палату входит Али. Сухощавый, сильный, улыбающийся. В белом летящем халате поверх стильной джинсовой куртки ослепительно белого цвета. Я когда-то, помню, о такой мечтал… Ну, понятно… Этот, если чего решил, – его даже десантный полк не остановит. Вот ведь, блин, думаю… И ругаться на профессора бессмысленно. – Ладно, – говорю, – Виктор Юрьевич. Раз уж вы не сумели его остановить, пообщаюсь… Али улыбается. – Профессор, – вздыхает, – судя по всему, молодой человек будет на меня за что-то ругаться. Так вот, сильно ему повредит, если я приоткрою окно и закурю сигарету? А то, знаете ли, в такие моменты… – Да дымите на здоровье, – машет рукой Виктор Юрьевич. – С легкими у него все в порядке, с головой, вроде, тоже. Можете даже ему дать разок затянуться, но не более. А то он у нас пока еще слабенький. – Вот даже как? – удивляется Али. – Я тут погляжу, вы от нашего студента уже тоже натерпелись… – Ох, – вздыхает профессор, – и не говорите. Он когда только из комы вышел, сразу руками махать начал. Драться, значит. Нуда ладно, я пойду, дела еще с другими больными имеются. А вы пообщайтесь. Но – помните, не больше тридцати-сорока минут… И – ушел. А мы с Али начали внимательно рассматривать друг друга. Потом он отошел к окну, приоткрыл створку, достал из кармана фляжку, сделал глоток и наконец-то закурил сигарету. – Что? – спрашиваю. – Хорош? – Да я, – жмет плечами, – думал, что хуже будет… Молчим. Потом я не выдерживаю. – Ты, – говорю, – извини за тот разговор дурацкий. Ну, в Питере… – С чего бы? – удивляется. – Мне тебя извинять-то? Особенно, если учесть, что ты в тот раз прав был по всем позициям. Я и сам эту байду потихоньку уже догонять начинал, только мозги, видно, жирком заплывать стали. Так что мне тебя тут не извинять, а благодарить надо… – Вот как, – откидываюсь на подушках, – значит. А я все гонял, мол, – яйца курицу не учат… – Сколько раз мне тебе, сопляку, говорить, – морщится. – Учиться можно и нужно везде и у всех. Иначе – кирдык сразу же и по полной программе. А в моем с Ингой случае счет уже и вправду на дни шел, даже не на месяцы… – Спасибо, – шепчу, – Глеб. В уголках глаз предательски теплеет. – А скажи, – спрашиваю, – только не ври мне, пожалуйста, а то мне и так все врут. И мать, и врачи. Я так и останусь инвалидом, ведь правда? Он молчит. Вздыхает. Затягивается. – Вероятность того, что ты сумеешь пойти, даже с костылями, – не более сорока процентов. Того, что восстановишься полностью, – не более двадцати… Теперь замолкаю уже я. – Спасибо, – говорю. – По крайней мере, – это честно. Он внимательно смотрит на меня, вроде как бы чего не понимая. – Ты что, совсем идиот? – спрашивает. – Двадцать процентов – это вполне нормальный шанс, более чем. Его надо просто суметь реализовать. Я хорошо знаю людей, которые и меньшие шансы использовали, причем – только в путь. А двадцать процентов, Данька, – это просто шикарно в твоей ситуации… Я молчу, морщусь. Не верю. – Там, наверное, опять Лида в приемном покое сидит? – спрашиваю. – Угу, – усмехается. – Как стойкий оловянный солдатик. Причем прехорошенький. Ты б перестал мучить девку, что ли? – Да я, – шепчу, – как раз хотел тебя попросить с ней поговорить. Сам не могу просто, а с мамой бесполезно, плачет все время. Ты бы объяснил ей, что не нужно сюда ходить, а? – Это еще с какого перепуга? – удивляется Глеб. – Я должен такую глупость-то учинить? Мне, знаешь, и своей дури по жизни хватает, чтобы я еще и чью чужую на собственном горбу выволакивал… – Ну, – морщусь, – Али, ты дурака-то не включай, не надо. Ты же ее видел, да? Ну и где сейчас она и где я, а? Я еще неизвестно, смогу ли хотя бы даже на костылях передвигаться… Как он оказался у моей постели, лицом к лицу со мной, я не понял. Боец. Глаза – бешеные. Повезло мне, мысль мелькает, что он тогда в Питере не сорвался… – Ты, – шипит, – даже – не идиот. Ты – трус и дешевка. Потому что нет в мире большей подлости, чем не попытаться сделать счастливой любимую женщину. И если ты хочешь, чтобы я когда-нибудь тебя впоследствии снова зауважал, постарайся сделать так, чтобы я это дерьмо забыл, понял? Так же резко откидывается, подходит к окну, делает большой глоток из фляжки, закуривает, мотает башкой. Такое чувство, что я ему только что нанес прямо-таки личное оскорбление… – Али, – говорю, – а тебе не приходило в голову, что я как раз и хочу сделать так, чтобы она была счастлива? – Нет! – рубит. – Потому что ты сейчас не ее пытаешься счастливой сделать, а себя несчастненького жалеешь! Это ведь легче всего: в благородную позу встать и – жалеть себя, бедного, до изнеможения. Тебя, щенка, между прочим, в фестлайн никто за руку не тянул, ты сам этот путь выбрал! Ну так и веди себя достойно и не изображай мне тут страданий молодого, блядь, Вертера. Тебя девка любит? Сам знаешь – любит! И еще как, у нее уже глаза сухие, слез не осталось! И ты ее любишь, сам знаешь! И все, что сейчас от тебя, дурака, требуется, это придумать, как сделать так, чтобы ей было с тобой хорошо, даже если у тебя ноги не пойдут, и, извиняюсь, йенг никогда не встанет… – Да с этим-то как раз у меня все нормально, – краснею, – стоит, еще как. Не в йенге дело… – Да уж куда уж, – смотрит издевательски. – Конечно, не в нем. А в тебе. Потому как тебе не за нее, а за себя, сопляк, страшно. Потому что сильным, здоровым, любимым быть – легко. Вот только твоей жизненной задачи, в том числе и с этой девушкой, твоя болезнь вообще-то, извини, – не отменяет. Осложняет – да, кто б спорил. Но – не отменяет, ни в коем случае. Ее отменить можешь только ты сам, и это, брат, – будет уже не жизненными обстоятельствами, а твоим личным решением, твоим личным поражением и твоей личной трусостью… Я откидываюсь на подушки, Али прикуривает новую сигарету. Я, в принципе, тоже об этом думал, в больнице – времени много. Но не вот так же… как бы это сказать-то поточнее?.. Безжалостно, что ли… – Дай затянуться, что ли, – вздыхаю, – пожалуйста… Он подходит, подносит к моим губам окурок, я вдыхаю в себя горький сигаретный дым и закашливаюсь. – Да, – говорю, – кстати. Я же у тебя не только за Питер прощения попросить хотел. – А за что еще? – удивляется и снова отходит к открытому окну. – Я что-то о тебе не знаю? – Да нет, – морщусь, – не в этом дело. Ты же столько со мной возился, видимо, на что-то от меня рассчитывал, а я, вон, – видишь, как сломался… Он долго и недоуменно смотрит на меня, потом до него, наконец, доходит, и он хохочет так, что сам закашливается и выбрасывает сигарету в окно. – Ну, – выдыхает, – ты все-таки, конечно, совсем мальчишка, Данька. Тебе кто-то, наверное, сказал, что я ничего просто так в этой жизни не делаю, так ведь? Или – сам додумался? Ну что ж, какая-то доля истины в этом есть, врать не буду. Но – не в твоем случае… – А почему, – удивляюсь, – не в моем? Ты для чего тогда со мной так возился, натаскивал, думать заставлял, с людьми знакомил? Время свое на меня зачем убивал, я же не мальчик, догадываюсь, что оно для тебя немалого стоит… – А для чего, – ухмыляется, – ты думаешь, волки волчат натаскивают? Для того, что ли, чтоб они им в старости жратву в логово таскали? Так не смеши, это противно самой волчьей природе… – А для чего? – теряюсь. – Видимо, – жмет плечами, – инстинкт. И неожиданно подмигивает мне так, что я не выдерживаю, и мы оба хохочем. Он – в полный голос, я – насколько позволяет организм, разумеется… – Ну ладно, – вздыхает, отсмеявшись, Глеб. – Мои сорок минут, кажется, истекли. Лиде я скажу, что ты пока не совсем в порядке, но в течение недели очень хочешь ее видеть. Ну и что любишь и все такие прочие дела. А дальше – сами разберетесь, действительно, не маленькие. Жмет мне руку и направляется к двери. Потом неожиданно хлопает себя ладонью по лбу и разворачивается. – Да, – говорит, – кстати. Подонков, что тебя поломали, мы – вычислили… Я сглатываю резко подступивший к горлу комок. – Уже наказали? – спрашиваю. Это – не только мое дело и, даже если бы мне этого очень захотелось, я бы не смог их от имени всей бригады простить и ничего бы не смог отменить. Даже если бы проникся идеями всепрощения и прочими сопливостями. Репутация «фирмы», долг чести. Но – мне ничего и не хочется отменять, они должны получить свое – то, что заслуживают. – Нет пока, – ухмыляется. – Но – не переживай. Недолго осталось… Я медленно киваю. Правильно. Все правильно. – А как их просчитать-то смогли? – интересуюсь. – Это ж вообще левак какой-то, гоблины галимые, их миллионы по всем окраинам бродит… Али жмет плечами. – А их, – говорит, – кони сдали. И, кстати, правильно сделали… – Кони сдали? – удивляюсь. – Своих?! Да ни в жизнь не поверю! – Да какие они им свои, – машет рукой. – Погоди-погоди! Так ты что, считаешь, что вас тогда кони, что ли, накрыли?! – А кто еще? – удивляюсь. – Вот ведь, блин, – трясет головой, – незадача какая… Кони здесь, Дэн, совершенно не при чем. Мажоровы бойцы просто в Питере пошумели нормально на выезде. И не они одни, они-то как раз, скорее, скаутами чутка поработали. А тем временем, пока мы в поезде у всех на виду тряслись, – туда по-тихому пять басов с основой пришли, ты ведь и не знал, да?! Ну и накрыли их по-взрослому. Прямо в пабе, где они сидели, планы на игру и околофутбол строили. Мало не показалось. За день до игры, кстати, так что сам матч наши парни уже в Москве по телеку отсматривали, в тапочках. А эти в ответку решили свою гопоту сюда послать, скарферов наших по поездам да по кабакам вылавливать, самая их излюбленная тактика. Это ведь тебе не с хардкором рубиться, сам понимаешь. Ну те и рады стараться, понятное дело, – подвиг, блин, отрабатывают, к тому же – никакого серьезного сопротивления от одиночек-то. А когда поняли, что серьезного чела на глушняк завалили и будут разборы, так ведь, блин, не нашли ничего лучшего, чем к коням обратиться, чтобы те выехать помогли. Мясо-то, сам понимаешь, как взбесилось, – это же, считай, «подъездная война» начинается, в самом чистом виде, когда в свой собственный подъезд с оглядкой входить приходится! Кони им сначала помогли – как же, вражин завалили! – а потом и до них слушок дошел, что и как на Ленинградском вокзале случилось. Ну тут уж и они сами на дыбы встали. Подъездные войны вообще никому не нужны – ни нам, ни конявым, ни, кстати, бомжарам из серьезных, сам понимаешь… – Так это что получается? —вскидываюсь. – Меня, выходит, бомжи поломали?! Али грустно кивает. – Вот такая фигня, брат… – Вонючий Питер, – откидываюсь на подушки. – Мы к ним приедем, – начинает Глеб. И тут меня словно пружиной подбрасывает. – А вот в этом, – шиплю, – можешь даже не сомневаться. Я теперь точно знаю, что эти свои двадцать процентов, которые мне врачи дают, на все двести использую. Мы к ним приедем, Али, ох как мы к ним приедем. Я ради этого одного ходить заново научусь, ты меня понимаешь? – Я тебя, – улыбается, – очень хорошо понимаю. И мы к ним обязательно приедем. И все будет правильно, так, как решим…
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке RoyalLib.ru Написать рецензию к книге Все книги автора Эта же книга в других форматах
|
