Воламур 9 страница

...Лида вылетела из таможенной зоны запыхавшаяся, раскрасневшаяся и жутко недовольная.

Объятья Родины, блин.

Сначала сорок минут в душной прокуренной очереди на паспортный контроль, потом тусклые тюремные глаза пограничников, потом еще полчаса в ожидании багажа, потом невозможность взять тележку без оплаты «услуг» носильщика, чтобы этот самый багаж самостоятельно вывезти.

За границей от этих реалий как-то подозрительно быстро отвыкаешь, по себе знаю...

А ей в этот раз пришлось много чего везти: подарки, зимние вещи, книг целую кучу, уже не нужных больше в Лондоне.

Несколько сумок набралось, довольно объемистых.

Приняла цветы, чмокнула в щеку, потащила к выходу.

За нами, как привязанный, тащился «оплаченный» носильщик с совершенно гнусной жирной рожей. Подвез тележку к машине, перегружать вещи в багажник напрочь отказался, зато затянул песню о чаевых, типа, «у нас так принято, перед девушкой не позорься».

Я посмотрел на него как на конявого перед дерби, он заткнулся и растворился в воздухе.

Мы поехали.

Лида первое время, правда, только дулась и смотрела в окно, но потом ничего, оттаяла. А день рождения у ее папы, как оказалось, на наше общее счастье приходится на двадцать второе, а не на двадцать третье.

А потом я перетащил вещи в ее квартиру, пообщался, пока она принимала душ, с ее мамой, попил с ними с обеими чаю, проводил маму до дверей и, как-то неожиданно и очень естественно, остался у нее ночевать.

Просто позвонил родителям, сказал, что останусь у ребят, а потом мы уедем к приятелю за город на дачу.

И все.

Я вообще-то, конечно, как-то не совсем так представлял себе свою первую ночь с любимой девушкой.

Ну там, типа, — шампанское, вопли, сопли, безумие.

А вот ни фига подобного!

Все было очень тихо, радостно, светло, но — почему-то очень и очень спокойно и естественно.

А потом она, замученная перелетом и всем остальным, уснула, а я завернулся в полотенце и долго курил на балконе, и мне почему-то совсем не было холодно...

...С утра меня разбудил звонок дребезжащего на прикроватной тумбочке телефона. Я, сдуру и спросонья, схватился за трубку, совершенно почему-то забыв, где я нахожусь и кто может мне вообще звонить по этому номеру.

— Да, — говорю, — слушаю.

— Доброе утро, Данила, — отзывается трубка голосом Лидиного папы, — а Лида еще спит?

— Угу, спит, — мямлю, — и вам доброго утра, Андрей Евгеньевич.

— Ну тогда не буди ее, — вздыхает, — пусть отдохнет ребенок. А как проснется, пусть мне позвонит, нужно с ней кое-что уточнить по сегодняшнему вечеру, хорошо?

— Хорошо, — бледнею, соображая, наконец, в какую подставу вляпался.

— Вот и отлично, — говорит, — всего доброго.

— До свиданья, — выдавливаю и опасливо поглядываю на сопящую на соседней подушке Лиду.

Не проснулась, интересно?

А какая, блин, думаю, разница.

Все равно рассказывать придется...

Ой, только бы не убила.

И — ведь будет права, такое палево...

...Однако, когда я за завтраком рассказал Лиде о случившемся, она только плечиками пожала и засмеялась.

— Вот и хорошо, — говорит, — зато не надо ничего придумывать, как им преподнести, что мы какое-то время собрались вместе пожить. И если подойдем друг-другу, то это время может стать неопределенно долгим...

— Умеете вы, — вздыхаю завистливо, — финансисты из хороших семей, эдак заковыристо выражаться. И при этом — очень точно формулируете...

Она хохочет.

— Да уж, не то, что вы, журналисты-словоблуды. Мне, может, вчера хотелось от тебя услышать, как ты меня сильно любишь, а ты вместо этого только пыхтел и краской заливался...

— Это я сдерживался, — хмыкаю, — на сегодня речи берег.

— Ну так расскажи, — заигрывает.

— И расскажу! — смеюсь....И, кстати, — рассказал.

Но об этом уже вам знать — совсем не обязательно...

...День рождения ее отца я, между прочим, выдержал просто как солдат, обязанный стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы. Компания ее родаков оказалась точной копией компании моих.

Ну может, чуть постарше и потоньше, а так — все то же самое.

Надо ее, думаю, с Али познакомить, с Гарри, с Депешем.

С Ингой, в конце концов.

Чтобы она могла понять, что все может быть совсем по-другому и что к сорока годам вовсе не обязательно становится тем, что почему-то принято называть «взрослым человеком».

Потому что я для себя уже все решил.

А значит, ей придется принять это мое решение.

Или уйти.

Как бы это не было больно для нас обоих...

...На следующее утро после дня рождения я уселся за ее компьютер, написал материал в газету, загрузил на си-ди элистинские фотографии, а потом отвез все это в редакцию и поехал к парням «разминаться» перед футболом.

Лида все поняла и не возражала.

Она, по ее словам, слишком долго прожила _в Англии, чтобы понимать, что девушка против футбола возражать не должна ни в ком случае.

— Себе, — говорит, — дороже. У меня подружка, Сандра, из-за этого дела с бой-френдом рассталась, а у них уже к свадьбе все шло. Оба из хороших семей, красивые. Но когда она вопрос ребром поставила, что ему дороже, он долго мучился, но выбрал все-таки «Челси»...

Ну и правильно, думаю.

Я бы, наверное, — тоже «Спартак» выбрал.

При такой-то дурной постановке вопроса особенно.

Но говорить об этом Лиде, естественно, не стал...

А вот на футбол идти вместе со мной она наотрез отказалась.

— У каждого, — качает головой, — должна быть только его, исключительно его и никого больше, территория. И переться на эту территорию только потому, что ты любишь человека, который этой территорией владеет — праздное занятие. Так что, — иди, болей, пей пиво, дерись. Только береги себя, ты теперь не только себе самому нужен...

В общем, — поцеловал ее и поехал.

Правда, одним поцелуем, конечно, не обошлось. Но это, опять-таки, — наше с ней исключительно личное дело.

Наше.

Личное,

Отвалите...

...Другая фигня, что это «личное дело» у меня, похоже, просто на лбу было написано, когда я к парням в паб приехал.

И почему у счастливого человека всегда такие глупые и сложные щщи?

Надо бы как-нибудь потом разобраться...

...А играли мы безобразно и сгоняли очередную тусклую ничейку, 1:1. Судья, конечно, тот еще маргинал оказался, но и самим свои моменты надо тоже реализовывать.

Просто беда какая-то со «Спартаком» в этом году. Хотя какие-то проблески того, Романцев-ского, стиля, все-таки вроде как начали проявляться.

Может, еще все и наладится?

А с Питером нам уже следующую игру через неделю играть.

На выезде.

Правда, молодежным составом на Кубок Федерации, но — какая разница.

Выезд в Питер — это всегда праздник.

При любых обстоятельствах...

 

Глава 10

 

Санкт-Петербург. Зенит. Кубок Лиги. Четвертьфинал

 

Лиду в Лондон я проводил утром двадцать пятого апреля, после чего полдня прослонялся по столице, совершенно не зная, куда себя деть и как стереть глупое и недоумевающее выражение со своего собственного лица.

То в жар, то в холод колбасило, причем по полной.

И вроде — вон оно, счастье, ехидное и взаимное, с постоянной легкой улыбкой на чуть полноватых губах и с нестерпимо зелеными, мерцающими таинственной глубиной глазами.

И — нет его, в Лондон улетело, а я тут остался.

Но вроде, — а какая разница, где она сейчас, здесь или в съемной квартире недалеко от Гайд-парка, если у нас все хорошо, если она меня любит, и мы по-любому очень и очень скоро встретимся?

Либо она ко мне прилетит, либо я сам не выдержу.

Забью болт на все дела, включая «золотой выезд», и улечу к ней, в столицу Соединенного Королевства.

Так, сходу, без стакана и не разберешься...

Даже Никитос, о страданиях ближнего своего по жизни не слишком-то сильно заморачиваю-Щийся, поинтересовался прислучайной встрече, с чего бы это я на таких сложных щщах рассекаю.

А то и погода вроде нормальная, и пиво, которым мы угостились в палатке рядом с Патриаршими прудами, вкусное, а у меня на репе «то говно, то карамелька».

Я промолчал.

Все равно не поймет, а бить его, дурака, вроде как бы и не за что.

Перевел разговор на предстоящий выезд в Питер, он туда с моей прежней фирмой собрался.

С Мажоровыми бойцами.

Ну не со всеми, разумеется.

С молодежным составом.

По-любому, думаю, какой-нибудь околофутбол мутить будут, обмороки.

Пусть и игра полутоварищеская, и основа выезжать в этот раз туда совершенно не собирается. И так «бомжей» по всей первопрестольной погоняли перед прошлой игрой по полной маме, им, уродам этим питерским, — надолго запомнится.

Рассказывали потом, сволочи.

Хвастались.

Да так, что я чуть на слюну не изошел.

Как они, — бомжары эти поганые, — только, говорят, не шифровались, — все одно вычислили и отдуплили по полной программе.

И правильно, ибо — не фиг...

Мы — «Спартак», а вы — говно.

По-любому...

...Но эти-то волки — все одно найдут, где в Питере беспорядки устроить.

Поплясать, так сказать, слегонца на бомжатских косточках.

Жалко, что меня и близко не подпустят, потому как - так лидер решил.

Хотя, — что я жалуюсь-то?

Гарри же мне предоставлял возможность выбора, так?

Так.

И выбрал — я сам.

Значит, все вопросы — сюда, ко мне самому, к моей личной воле, к моему личному решению, к моей личной репутации.

И не фиг поскуливать...

...На Ленинградский вокзал отправлялись из культового «Подвала» Толика Герцына.

Степаша уговорил, они с Толяном — друзья, да и мы сильно не возражали.

Там, в «По», правильная публика собирается, и, хоть мы с ними почему-то не слишком часто по жизни пересекаемся, — абсолютно наша.

Прям, как Гарри сказал, — однояйцевые близнецы какие-то.

Надо будет туда, к ним, почаще понаведываться, благо — зовут.

А когда уважаемые люди зовут, — грех отказывать...

... Короче, в поезд садились уже под таким «шофе», что проводница поначалу в вагон пускать отказывалась.

А потом Али дал ей сто долларов, и она сразу подобрела.

Устроились в купе, достали Степашину сумку с провиантом, Мажор пробку скрутил у беленькой, и не успели мы выйти на перрон покурить, как поезд тронулся. Пришлось долбануть по второй, потом по третьей и идти курить в тамбур, где тоже было не скучно.

Один из полузнакомых парней из «Подвала», ехавших в соседнем купе, уже забил и пустил по кругу прямо в тамбуре косячок, и они вовсю спорили об эстетике Ницше, о «человекобоге и богочеловеке» и об «опошлении» Ницше «гением, блять, серости» Адольфом Гитлером.

Али с ходу азартно включился в спор, а мы с Гарри добили сигареты и пошли в купе к некурящему Степаше.

От марихуаны, кстати, вся наша компания наотрез отказалась.

Али и Мажор из наркоты юзали исключительно «первый», а я чувствовал, что уже и так нахожусь в состоянии «легкого говнеца», и решил не усугублять.

Пришли в купе, хлопнули по рюмашке, стали слушать бесконечные Степашины истории.

Хорошо...

...Через минут сорок к нам в купе вернулся злой, встрепанный и какой-то слегка потерявшийся Али.

Хлопнул, ни с кем не чокнувшись, рюмку, уставился в окно.

— Что-то случилось? — спрашиваю.

— Угу, — отвечает и тут же наливает себе вторую. — Ты представляешь, переспорили, гады! Во волки выросли, долбануться можно...

— А это плохо? — интересуюсь.

— Почему плохо? — удивленно поднимает бровь. — Просто неожиданно...

Посмотрел на нас троих, извинился, налил всем.

Смеемся.

— Что, — спрашивает Гарри, — не ожидал?

— А то, — фыркает в ответ Али. — Интеллектуалы хреновы. И ведь что самое страшное, блин, — никаких авторитетов не признают, волчары. Таких даже бить бесполезно, либо убеждать, либо — сразу убивать...

— Можно подумать, — поднимает на него мутноватый пьяненький взгляд Степаша, — тебя самого по другим чертежам собирали. Ага. Сколько лет мы уже с тобой знакомы-то, чудо олигархическое? Много? Ну вот тогда — пей и не пизди...

— Да я что, — немного смущается Глеб, — возражаю, что ли? Просто немного непривычно, когда тебя вчерашние щенки мордой по столу возят. И, блин, что самое обидное — вполне по делу...

— Ну вот тогда — и пей! — требует Степа, протягивая в его сторону пластиковый стаканчик с водкой.

— А я что делаю? — удивляется Али. — Доклад по разрядке международной напряженности что ль готовлю?!

Чокается со всеми и одним глотком отправляет водку строго по назначению.

Потом оглядывает собравшихся, вздыхает и поворачивается в мою сторону.

— Слышь, — говорит, — студент, дверь закрой на замок, пожалуйста.

Жму плечами, не понимая зачем, но просьбу выполняю. А что?

Мне не сложно...

...Глеб еще раз вздыхает, оглядывая заставленный водкой и заваленный Степашиными закусками небольшой купейный столик, лезет к себе в сумку, достает оттуда компакт «Cure», а из кармана небольшой серебряный портсигар.

Насыпает на компакт порошок, растирает кредиткой, раскатывает три длинных жирных дорожки.

— Тебе, — строго смотрит на Степашу, — не предлагаю, а нам с парнями взбодрится, по ходу, нужно. А то даже у меня легкий мутнячок в мозгах, что уж тут о молодом-то говорить...

— Да я, — мелко трясет головой Степаша, — и не претендую. Если мне на мой спирт еще и ваш «бодрячок» наложить, то тут пиздец всему вагону придет. Однозначно. А то, может, и всему выезду...

— Ну, — вздыхает Али, — вагону кирдык, кажется, по-любому намечается. Больше трети состава — злющее мясо едет. И пьяное — уже сейчас в говно-говнище. Мы, в принципе, с парнями из «По» уже проводнице еще дополнительного бабла занесли, так что, по идее, с ее стороны вызов ОМОНа вроде как не намечается. Но кроме нее и нас тут еще и «гражданские» пассажиры присутствуют...

И начинает заботливо сворачивать в трубочку стоевровую купюру.

— Более правильная валюта, — поясняет. — Доллар все-таки пошершавее чутка. Про наши деньги — вообще молчу, технологии каменного века.

— Если б наши деньги только по качеству допдевайса для нюханья кокса не прокатывали, — вздыхает банкир Гарри, принимая у Али компашку с порошком, — это бы, старый, полбеды было. А технологии у нас пока еще даже не каменные, а самые что ни на есть деревянные...

Втягивает дорожку в два приема, сначала правой, а потом левой ноздрей, закидывает голову вверх, потом бережно протягивает мне «Greatest Hits» самой великой британской группы конца восьмидесятых годов прошлого века и продолжает.

— До сих пор не могу понять, как при таких запасах нефти и газа да еще при таких на них ценах у нас до сих пор такая говенная валюта...

— Да хрен его знает, — жмет плечами Али. — Я не финансист, в отличие от тебя, в конце-то концов. Лучше скажи, как стафф?

— Вроде, — кивает Гарри, — ничего. Но еще не прочувствовал...

Я подражаю Мажору и тоже справляюсь со своей дорогой в два приема.

Али чугь презрительно морщится и втягивает свою долю одной, правой, ноздрей. После чего стирает пальцем с компашки остатки порошка и втирает в десны.

— Хрена себе «ничего», — удивленно смотрит на Гарри. — У меня аж всю челюсть через секунду заморозило.

Гарри жмет плечами и улыбается. Я почти на физическом уровне ощущаю, как отступает алкоголь и у меня яснеет в башке. Или, думаю, это всего лишь самовнушение?

Где-то за окнами стучат колеса и проносятся гигантские безмолвные пространства России.

Али и Гарри насыпают себе еще по одной, а я извиняюсь и иду курить в тамбур.

На этот раз он пуст, и это опять-таки — очень и очень хорошо.

Мне кажется, что я наконец-то начинаю чуть-чуть разбираться в механизме воздействия кокаина...

Не знаю, как у других, а у меня он слегка очищает мозг и плюс помогает более тонко чувствовать.

Собеседника, компанию, просто мир вокруг.

Неважно.

Вот, к примеру, обратил ли бы я в какой другой ситуации внимание на то, как красиво мерцает огонек зажженной сигареты при отражении в стекле полутемного тамбура девятого вагона скорого поезда Москва— Санкт-Петербург?

Вряд ли бы, думаю.

А сейчас я это отлично понимаю, и мне от этого хорошо.

Я докуриваю сигарету и просто смотрю в темный прямоугольник окна. Очень громко, как всегда бывает в тамбуре, стучат колеса по стыкам. Говорят, что в Европе такого стука нет, у них другая технология укладки путей, и там нет зазоров между рельсами, вот и стучать не по чему.

С одной стороны, это, наверное, здорово, а с другой, — что это за поездка в поезде без стука колес, к которому привыкаешь и который совсем не мешает, а, наоборот, убаюкивает?

Не знаю, не знаю...

Как иногда говорит мой отец на даче, когда собирается со своими пожарить шашлычка под водочку: «Главное в пьянке это не напитки, а антураж».

Согласен, наверное...

Вот, казалось бы, какая смешная деталь, этот самый стук колес.

А без него уже и поезд как бы не поезд.

Я прислоняюсь лбом к холодному темному стеклу и лезу в пачку за следующей сигаретой.

За окном стремительно мелькают редкие огни: какие-то фонари, иногда переезды, иногда — какие-то странные, убогие даже в ночи, пристанционные домики.

Тоска, конечно, на самом-то деле.

А — хорошо.

Я вздыхаю, докуриваю сигарету и иду возвращаться в купе, к парням.

Там светло, там смех, там не так страшно жить, и Степаша, небось, опять рассказывает свою очередную историю...

...Действительность, однако, превзошла все мои ожидания.

В купе было не только тепло и смех, там сидело еще человек восемь гостей.

Это помимо троих хозяев.

Просто как кильки в бочке.

Еще человека четыре стояло полукрутом в коридоре.

Заглядываю внутрь — так и есть: Доу, Деспер, Депеш, Егор, Никитос, Игги, Шальке, Крупа, Бак, Олигарх, Мосфильмовский, Макс Стаканов, еще кто-то смутно знакомый.

Все наши...

Судя по гоготу и всхлипываниям, речь держал, естественно, Степа.

Я на правах хозяина протиснулся внутрь купе и кое-как уселся рядом с раскрасневшимся от хохота Гарри.

А народ, кстати, все продолжал и продолжал подтягиваться...

Степаша витийствовал.

— Ну и вот. Я тебе точно говорю, ночью и в дождь...

— Погоди, Степа, — ржет кто-то у входа, — ты про шестнадцать тысяч раз забыл сказать!

— Кто? Я?! — искренне удивляется Степаша. — Забыл?!! Я тебе точно говорю, Степа, ты еще вчера мне был братом, не мог я такого забыть, шестнадцать тысяч раз, ночью и в дождь...

Гогот.

С удивлением обнаруживаю прямо напротив себя, рядом со Степашей, молоденькую проводницу, тоже раскрасневшуюся от смеха, со стаканчиком водки в красивых руках со слегка потрескавшимся маникюром.

— Ну так бишь, на чем я остановился?! — грозно вопрошает у собравшихся Степа.

Народ гогочет.

— А-а-а! — радостно хлопает себя по лбу, потом хлопает рюмку водки, шарит рукой в воздухе.

Кто-то услужливо вкладывает ему в ладонь кусочек огурчика, Степаша закусывает.

— А-а-а, — повторяет, — на лифте в Самаре. Ой, это такое дело было, просто беда какая-то, восемнадцать тысяч раз, ночью и в дождь...

— Может, — кто-то всхлипывает, — все-таки, шестнадцать?!

— Я сказал восемнадцать, значит, восемнадцать! — хмурит расползающиеся, как тараканы, брови пьяный Степаша. — Это вообще лучший в моей жизни выезд был, хоть я за «мясом» и полмира объездил! Вон, Гарри не даст соврать! И Али тоже не даст. Ща вон, прям допьет — и не даст ни фига! Так вот, играли мы тогда — здоровски, команда вдесятером осталась, а все равно вынесли «прокладки» два-ноль, без шансов практически. Мойзес тогда еще дебютировал, помните? Ну вот. Игра-то клевая была, да только менты на секторе продержали после свистка еще с час, наверное. Выходим, Али сразу к ментам: отцы, а где у вас здесь туалет-то, значит? А они — да ссы прям здесь, под колонной, закрыт сортир, уже полгода как ремонтируется...

Мы хохочем, а я вспоминаю тот выезд.

Действительно, очень хороший был, только по околофутболу скучноватый.

Драться в Самаре, в общем-то, не с кем особо, а зажечь с тем же Степашей я еще там не мог, по причине отсутствия знакомства. Я вообще тогда никого еще из «стариков» не знал, кроме Гарри, разумеется.

И смотрел на них почти что как на небожителей...

— Ну, — Степа вытирает вспотевший лоб, — Али и поссал, вместе, вон, с Гарри и Депешем, они у нас парни без комплексов. А я, да и остальная братва, — как-то постеснялись. И напрасно, как выяснилось. Потому как пока эти гады ссали. а мы стеснялись, Мосфильмовский за деньги с ментами договорился, что они нам «пазик» дадут до гостиницы доехать с комфортом. А то где там, у стадио, такси-то ловить в этой пердяевке. А Самара, сцуко, оказывается, город большой, ехать до-о-олго, а писать-то хочется...

— Погоди-погоди, — ржет Али, — давай-ка выпьем, пока ты, гад, до кульминации не дошел...

— И это правильно! — поднимает вверх указательный палец Степаша. — Потому как, когда дойду, вы не то что пить, — дышать, правду говорю, не сможете!

Народ, гомоня, разливает водку. Али поднимает стакан вверх:

— За Великий! Могучий!! Всех в рот ебучий!!! Футбольный Клуб «Спартак» Москва!!!

— Да-а-а!!! — дружный рев, раздающийся из минимум пары десятков луженых, тренированных террасами всех значимых стадионов России и Европы, глоток, еще долго гуляет эхом по пустым коридорам мчащего через ночь испуганного поезда...

— На выезд едем! Со «Спартаком» мы!

И будем ез-дить с ним все-гда!!

И скоро станешь!

Ты чемпионом!

Великий клуб «Спар-так» Мос-ква!!!

— «Спар-так»! — три хлопка.

— «Спар-так»! — три хлопка...

Ой, думаю, — весело ж сейчас тем бедолагам, которые не на футбол в Питер сейчас в нашем вагоне едут...

Ну да ладно. Их проблемы.

Тут ведь ничего личного — просто люди оказались не в том месте и не в то время.

Иногда и хуже бывает, что тут поделаешь...

— Ну так вот, — продолжает, вытирая рот после опрокинутой внутрь рюмки Степаша. — Самара — город, сцуко, большой. Ехать по нему, сцуко, долго, а писать — хочется. Пива-то перед игрой — ого-го сколько в себя залили! А кое-кому — так вроде даже и какать...

— Все, хорош, — вмешивается красный от смеха Гарри, — дальше я, а то ты неправильно роль своей личности в истории освещать будешь...

Али с Мосфильмовским сгибаются в приступе беззвучного хохота, вытирают выступающие из глаз слезы.

— Кто? Я?! — удивляется Степаша. — Ну ты даешь, Степа! А еще вчера был мне братом...

Гарри только рукой машет и башкой трясет:

— Так вот, — продолжает, — там в этой пердяевской гостиничке, куда мы наконец доехали, — всего один лифт, причем, сцуко, медленный и скрипящий. Конструкции, если мне склероз не изменяет, аж Карачаровского механического завода. Причем, тысяча девятьсот мохнатого года выпуска, ага. Ну мы с Али и пропустили туда особо страждущих, сами у дверей остались. Нам-то — не так срочно туда надо, можно и перекурить на холодке. А те — уже в предвкушении в лифте пританцовывают, ага. Типа, ща мы до номеров-то доберемся! И тут мимо нас — метеор, бля, ракета! Комета, блять, бесхвостая!! Степаша, как в метро в час пик, весом их своим на скорости уминает! Хлобысь!!! Двери ме-е-едленно закрываются, лифт поднимается на полметра и, естественно, ломается от, блять, перевеса...

...Хохот в купе и рядом стоит такой, что, кажется, дребезжат вагонные стекла...

— Да тише вы! — машет на всех руками Али. — Самое интересное чуть попозже было, когда он, ну в смысле, лифт, — остановился. Ну там сначала — все как положено: мат, вопли, жалобы на неудавшуюся жизнь. А потом такой спокойный и даже, я бы сказал, несколько недоумевающий, негромкий Степин голос: типа, а я-то какого хера сюда к вам в лифт этот гребаный полез, у меня ж номер на первом этаже?! Как они там его не отдуплили — просто ума не разложу...

В вагоне уже — форменная истерика... У всех, включая проводницу...

— Да мы бы, может, и отдуплили, — выдыхает, отхохотавшись, Стаканов. — Да в этом сраном лифте не то чтобы кого приложить, руку поднять невозможно было. Утрамбовал, скотина жирная. А я только и мог, что зубы стискивать, чтоб, пардон, моча верхним маршрутом не отправилась...

— Да, — утирает слезы, присоединяясь к разговору, кто-то из банкиров, — тот выезд в Самару вообще зачетным получился. Все, блин, отличились, каждый по-своему. Помните, как Виталик всех всю дорогу фотографировал? Позировать заставлял, флаги разворачивать, файера жечь, с ментами обниматься? А потом перед отъездом сели в какой-то ресторации похарчеваться, Крейг у него фотик взял посмотреть да и спрашивает:

«Бля, Виталя, а почему это у тебя тут в окошечке уже девяносто восемь кадров обозначено? У тебя что он — какой-то новой системы? Или, может, ты просто пленку забыл в аппарат вставить?!»

Тут уже и я вместе со всеми плачу от хохота.

Виталик «Ха» — личность в узких кругах более чем известная...

И, чего уж там, — колоритная...

...Кто-то произносит очередной тост за самый великий российский футбольный клуб, мы выпиваем, и я подмигиваю Никитосу.

Мол, — пойдем покурим.

Пора.

А то смеяться уже больше — просто сил никаких нет.

В принципе.

И песни орать — тем более.

Пусть они даже и миллион раз родные, миллион раз красно-белые.

Послезавтра на трибуне наоремся по полной программе...

...Протискиваемся через толпу, выбираемся в коридор, потом в тамбур, где я достаю из кармана полусмятую пачку курева.

Никитос с готовностью угощается.

Он вообще из всех сортов сигарет предпочитает исключительно «Чужие».

И тут его — уже точно не переделаешь...

— Ну, — спрашиваю, — ты, похоже, тут у нас уже совсем обжился?

Он кивает, прикуривает и, ничего не говоря, поднимает вверх большой палец.

Типа, — заметано.

Глотаем дым, наслаждаемся относительной тишиной и прохладой тамбура.

— Слушай, Данил, — говорит, — а я тут тебя с девчонкой случайно в Москве видел, в районе у Патриарших. Молодая такая, светловолосая. Модная очень. У вас с ней как, серьезно? Просто, как я понимаю, для простого перепихона выходного дня девчонка слишком уж правильная, хоть и высокомерная. Да ты и сам такой, так что — два сапога. Атак — держит себя очень свободно. И — красивая, чего уж там...

— Да вроде, — жму плечами, — серьезно. А что не подошел-то, если видел?

— Да, — жмет плечами в ответ, — что-то постеснялся. А скажи вот, как это бывает, если серьезно? А то я все хочу влюбиться в кого-нибудь, а — не получается почему-то ни фига, просто как зараза какая-то...

— Ни хрена себе, — чешу затылок, — ты вопросы задаешь. Так сразу и не ответишь...

— А ты попробуй, — просит. — Для меня это реально важно, я не просто тут перед тобой на жопе еложу. Мне уже двадцать один год, между прочим, а я не то чтобы никто никогда по-серьезному не любил, но даже, похоже, и не влюблялся...

Я вздыхаю и лезу в пачку за следующей сигаретой.

Прикуриваю и — неожиданно — ощущаю полную беспомощность.

Что я ему сказать-то могу?

Ничего не понимаю!

...Спасают меня открывающаяся дверь и вваливающийся в тамбур Али.

— О, — говорит, — привет, парни! Вы что тут, секретничаете, что ли? А я там уже как-то потерялся, в этом шуме и воплях кошачьих. Просто не могу больше — и все тут, а народ разве разгонишь? Друзья все-таки...

— Ну так, — улыбаюсь, — и мы здесь по той же причине. И не секретничаем ни фига, какие уж тут могут быть секреты. Тишиной наслаждаемся...

— А пойдем-ка тогда, — зажигается Глеб, — в вагон-ресторан! Тыщу лет как в вагонах-ресторанах не был! Посидим, водки выпьем, закусим, чем Бог послал. Покурим заодно в нормальных условиях. А как вернемся — так, глядишь, и народ угомонится, спать завалимся. А то приехать в Питер и по городу не погулять — это как-то совсем неправильно...

И — направляется в межвагонный тамбур прямиком.

Все правильно, нам туда, ресторан — прямо через два вагона, я на перроне спецом рассматривал...

...Пришли, уселись.

Там, в вагоне-ресторане, и вправду хорошо было.

Тихо, спокойно.

Время позднее, мы — единственные посетители.

Заспанная официантка принесла нам бутылку водки, пару баттлов минералки и пакет томатного сока.

А потом, поддавшись на обаяние и уговоры Али, еще и тарелку с солеными огурчиками, по порции селедки с холодной картошкой, четыре порции яиц под майонезом и несколько бутер, бродов с красной икрой.

— Для изготовления чего-либо более серьезного, — говорит, — надо будить повара. Я, конечно, типа, могу, но...

Глеб махнул отрицательно рукой, мол, не надо, и предложил ей составить нам компанию.

— Нет, — зевает, — вы, ребят, лучше давайте, прям сразу сейчас расплатитесь, да я пойду подремлю. И мне хорошо, и вам мешать не буду водку пить да разговоры за жизнь разговаривать. Что я, пассажиров не знаю, что ли? У вас сейчас самое то время наступает, когда надо за жизнь друг другу в жилетку поплакаться. А у меня у самой все невесело, чтоб я еще вашу дурную энергетику на себя принимала...

Получила деньги и ушла, позевывая.