Дела ножные

 

 

Рассказ Матери‑Природы

Нет, вы не смейтесь, но на курсах ароматерапии вас специально предупреждают, что нельзя зажигать свечу с ароматом лимона и корицы одновременно с гвоздичной свечой и свечой с ароматом кедрового масла и мускатного ореха. Только не говорят почему…

Специалисты фэн‑шуй об этом не распространяются, но чтобы убить человека, достаточно просто поставить кровать не в то место, и концентрация энергии чи будет смертельной. Только с помощью акупунктуры можно вызвать аборты на поздних сроках. Работой с кристаллами или аурой можно вызвать у человека рак кожи.

Только не смейтесь, но любой элемент ныо‑эйджа можно, так или иначе, превратить в орудие убийства.

В последнюю неделю курсов массажа вам объясняют, что на пятке есть зона перекрестных рефлексов, которую ни в коем случае нельзя массировать. Нельзя массировать также свод левой стопы. И особенно – внешнюю левую сторону. Но не говорят почему. В этом и состоит разница между «светлым» и «темным» аспектом массажного дела.

Ты поступаешь на курсы рефлексологии. Это наука о стимуляции точек на стопе, посредством которой можно лечить болезни и обеспечивать правильную работу определенных органов. В основе рефлексологии лежит идея, что человеческое тело делится на десять энергетических меридианов. Например, большой палец ноги напрямую связан с головой. Чтобы вылечить перхоть, нужно массировать точку сразу за ногтем на большом пальце ноги. Если болит горло, надо массировать средний сустав большого пальца. В услуги по медицинской страховке все это не входит. Рефлексолог – это вроде как врач, только без заработка. Люди, которые хотят, чтобы для излечения рака мозга им растирали места между пальцами – обычно у них не бывает денег. Только не смейтесь, но даже если ты – специалист с многолетним стажем, ты все равно зарабатываешь гроши и занимаешься тем, что трешь ноги людям, для которых иметь много денег – не самое главное в жизни.

Не смейтесь, но вот однажды идешь по улице и встречаешь девчонку, с которой вы вместе ходили на курсы массажа. Эта девчонка, вы с ней ровесницы. Вы обе носили на шее бусы из определенных камней. Плели косички из сухого шалфея и жгли их, чтобы очистить свои энергетические поля. Вы заплетали волосы в косы, ходили босыми и были достаточно юными, чтобы считать, что вы занимаетесь благородным делом, растирая грязные ноги бомжей на практических занятиях в бесплатной клинике.

Это было давным‑давно.

Ты по‑прежнему бедная. У тебя уже волосы выпадают. То ли от плохого питания, то ли под действием силы тяжести, но людям кажется, будто ты хмуришься, даже когда ты не хмуришься.

А эта девчонка, с которой вы вместе ходили на курсы, она выходит из шикарной гостиницы, и швейцар держит ей дверь. Она вся в каких‑то невозможных мехах и на высоченных шпильках, которые не наденет ни один рефлексолог.

Пока швейцар ловит для нее такси, ты подходишь к ней и говоришь:

– Лентил?

Женщина оборачивается, и да – это она. На шее сверкают бриллианты, настоящие бриллианты. Длинные волосы отливают блеском, густые роскошные волосы, волны рыжего и каштанового. От нее вкусно пахнет: лилиями и розами. У нее совершенно потрясная шуба. На руках – кожаные перчатки. Такие гладкие, ровные – лучше, чем кожа у тебя на лице. Женщина оборачивается и сдвигает на лоб свои темные очки. Она смотрит на тебя в упор и говорит:

– Я вас знаю?

Вы вместе ходили на курсы массажа. Когда были молодыми… моложе.

Швейцар придерживает открытую дверцу такси.

И женщина говорит: ну конечно, она тебя помнит. Она смотрит на часы у себя на руке, искрящиеся бриллиантовой россыпью, и говорит, что через двадцать минут ей надо быть на другом конце города. Она спрашивает у тебя: может, поедем со мной?

Вы садитесь в такси, на заднее сиденье, и женщина дает швейцару двадцатку. Он берет под козырек и говорит, что всегда рад ее видеть.

Женщина называет таксисту адрес, какое‑то место в престижном районе, и мы отъезжаем.

Только не смейтесь, но эта женщина – Лентил, твоя старая подруга, – она снимает с руки свою сумочку, с мехового пушистого рукава, открывает ее, и внутри лежат деньги. Сумочка буквально набита деньгами. Банкнотами по пятьдесят и сто долларов. Затянутой в перчатку рукой она роется в сумочке, в этом богатстве, и достает сотовый телефон.

Тебе она говорит:

– Это буквально на полминуты.

Рядом с ней твоя хлопчатобумажная индийская юбка, пластиковые сандалии и ожерелье из медных колокольчиков выглядят уже не шикарно и не этнически. Ты, со своими глазами, густо подведенными тушью, и поблекшими узорами, нарисованными хной на руках – как будто ты никогда в жизни не мылась. Рядом с ее бриллиантовыми сережками‑гвоздиками, твои любимые серебряные «висюльки» похожи на елочные украшения из магазина подержанных товаров. Она говорит в трубку:

– Я уже еду. – Она говорит – В три часа не могу, вернее, могу, но только на полчаса. – Она говорит: – пока. – И отключается.

Она прикасается к твоей руке мягкой, гладкой перчаткой и говорит, что ты очень даже неплохо выглядишь. Интересуется, чем ты теперь занимаешься.

Да тем же самым. Массажем ног. При неплохом, кстати, списке постоянных клиентов.

Лентил закусывает губу, смотрит на тебя и говорит:

– То есть ты по‑прежнему в рефлексологии?

И ты говоришь: ага. Старость, конечно, не обеспечишь, но на жизнь хватает.

Целый квартал она смотрит на тебя, не говоря ни слова. Потом спрашивает, какие у тебя планы на ближайший час. Говорит, что если ты свободна и хочешь заработать хорошие деньги, наличкой, можно устроить массаж в четыре руки ее следующему клиенту. Одну ногу – ей, одну ногу – тебе.

Ты говоришь, что ни разу не делала рефлексологию с кем‑то на пару.

– Всего час работы, – говорит она, – и нам платят две тысячи долларов.

Ты: а это легально? И Лентил говорит:

– Две тысячи. Каждой. Ты: просто за массаж ног?

– И вот еще что, – говорит она. – Не называй меня Лентил. – Она говорит: – Там, куда мы едем, меня зовут Анжелика.

Только не смейтесь, но это правда. Темная сторона рефлексологии. Конечно, мы кое‑что знали. Мы знали, как вызвать у человека запор, воздействуя на подошвенную сторону большого пальца. Или как вызвать понос, массируя лодыжку ближе к стопе. Воздействие на внутреннюю поверхность пятки делает мужчину импотентом, также оно вызывает мигрени, только на всем этом денег не сделаешь, так что зачем забивать себе голову?

Такси подъезжает к нагромождению резных камней, посольству какой‑то нефтяной державы с Ближнего Востока. Охранник в форменной куртке открывает дверцу, и Лентил выходит из машины. Ты тоже выходишь. Другой охранник, в фойе, проверяет вас металлодетектором: ищет ножи, пистолеты, чего там еще. Третий охранник – тот, который сидит за столом со столешницей из гладкого белого камня, – звонит кому‑то по телефону. Четвертый заглядывает к Лентил в сумочку, разгребает бумажные деньги, но кроме них в сумочке нет ничего.

Открывается дверь лифта, и еще один охранник машет вам: заходите. Лентил говорит:

– Просто делай, как я. – Она говорит: – Вот увидишь: такого у тебя еще не было, чтобы так легко заработать деньги.

Только не смейтесь, но там, на курсах массажа, ходили слухи. Как сманить на «темную сторону» хорошего рефлексолога. Чтобы работать с определенными точками удовольствия на подошве стопы. Давать людям то, о чем они только шепчутся. То, что они называют, хихикая, «заделать ноги».

Лифт открывается. Длинный пустой коридор. В самом конце – двойная дверь. Других дверей нет. Стены отделаны полированным белым камнем. Пол тоже каменный. Двойная дверь из матового стекла открывается в комнату, где за белым столом сидит человек. Они с Лентил целуются в щечку.

Человек за столом: он смотрит на тебя, но разговаривает только с Лентил. Называет ее Анжеликой. У него за спиной – очередная двойная дверь. В спальню. Человек делает вам двоим знак, чтобы вы проходили туда. Но сам не заходит. Он запирает дверь. Запирает вас внутри.

В спальне, на огромной круглой кровати, застеленной белым шелком, лежит человек. Лежит на животе. На нем шелковая пижама – блестящий синий шелк. Босые ноги свешиваются с края кровати. Анжелика снимает перчатку. Она снимает вторую перчатку. Вы обе опускаетесь на колени на мягкий ковер, и каждая берет по ноге.

Вместо лица вам виден только затылок, черные волосы, густо намазанные гелем, и здоровенные уши, из которых торчат пуки черных волос. Все остальное утонуло в белой шелковой подушке.

Только не смейтесь, но это не просто слухи. Анжелика надавливает на пятку с подошвенной стороны, где располагается зона генитальной рефлексии, и мужчина в пижаме стонет, уткнувшись лицом в подушку. У тебя еще руки толком не устали, а мужик уже глухо рычит, весь в поту, его шелковая пижама прилипла к спине и ногам. Когда он умолкает, даже трудно понять, дышит он или нет. Анжелика шепчет, что пора на выход.

Мужчина за белым столом дает вам по две штуки долларов. Каждой. Наличными.

Охранник на улице ловит Анжелике такси.

Садясь в такси, Анжелика сует тебе в руки визитную карточку. На ней – телефон какой‑то комплексно‑оздоровительной клиники. Снизу приписано от руки: «Спросить Ленни».

Мягкая кожа ее перчаток, ее духи с запахом роз, звук ее голоса, все говорит: «Обязательно позвони мне».

Есть много причин, почему люди уходят в «заделку ног». Лишние деньги – они никогда не лишние. Хочется как‑то порадовать папу с мамой, обеспечить им старость. Купить им машину. Или квартиру у моря, где‑нибудь во Флориде.

День, когда ты вручила им ключ от этой квартиры, – это был самый счастливый день в твоей жизни. В тот день они оба расплакались и признались, что никогда и не думали, что их дочь сможет так хорошо зарабатывать, растирая чужие вонючие ноги.

За этот день тебе придется расплачиваться всю оставшуюся жизнь.

Только не смейтесь, но это вполне легально. Ты просто делаешь массаж ног. Никакого интима не происходит, но клиент получает оргазм, так что потом пару дней лежит в лежку, не в силах ходить. Мужчина, женщина – это не важно. Ты обрабатываешь определенные точки у них на ногах, и они кончают, как будто в припадке. Так что потом надо проветривать комнату, потому что у них происходит непроизвольное опорожнение кишечника. Так, что они только смотрят на тебя, пуская слюни, и тычут дрожащим пальцем в пачку сто долларовых банкнот на тумбочке у кровати или на журнальном столике, чтобы ты их взяла.

Ленни звонит из клиники, и ты летишь в Лондон на самолете, который прислали специально за тобой. Тебе звонят из клиники, и ты мчишься в Гонконг. Клиника – это, собственно, только Ленни, парень с русским акцентом, который живет в многокомнатном номере в отеле «Парк Хэмптон» и которому ты отдаешь половину выручки. Голос с русским акцентом говорит тебе по телефону, каким рейсом лететь и куда, в каком отеле или на каком частном острове тебя ждет следующий клиент.

Только не смейтесь, но у тебя совершенно нет времени бегать по магазинам и тратить деньги. Деньги просто накапливаются. Твоя форменная одежда – дорогая шуба. Чтобы соответствовать этому новому миру, нужно носить золотые и платиновые украшения. Следить за собой. Чтобы волосы всегда были чистыми и блестящими. Иной раз в холле. «Ритц Карлтон» ты встречаешь ребят и девчонок, с которыми вы вместе ходили на курсы рефлексологии. Теперь они носят костюмы от Армани и коктейльные платья от Шанель. Бывшие строгие вегетарианцы, которые ездили только на велосипедах, теперь разъезжают на лимузинах. Обедают‑ужинают в одиночестве за маленьким столиками в ресторанах при дорогих отелях. Пьют коктейли в барах в частных аэропортах в ожидании следующего специально зафрахтованного самолета.

Бывшие мечтатели‑идеалисты, соблазнившиеся профессиональной «заделкой ног».

Эти девчонки с хипповскими дредами, воплощения Матери‑Природы, эти мальчики‑неформалы с тонкими эспаньолками, теперь они говорят по мобилам со своими биржевыми маклерами, распоряжаясь, что покупать, что продавать. Хранят деньги на оффшорных счетах и в депозитных сейфах швейцарских банков. Скупают неграненые бриллианты и крюгерранды.

Мальчики, которых когда‑то звали Форель, Пони, Ящерка или Устрица, теперь они все стали Дирками. Девочки, бывшие Лютики, теперь они все – Доминики.

Столько народу занято на «заделке ног». Понятно, что цены падают. Очень скоро с миллионеров от программного обеспечения и нефтяных шейхов ты опускаешься до гостиничных баров, где, одетая в платье из прошлогодней коллекции «Прада», исполняешь легкую стимуляцию стоп за двадцать баксов за раз. Лезешь под столики в ресторанах, чтобы заделать ноги участникам съезда. Выскакиваешь из огромных тортов к дню рождения и «делаешь ноги» целой футбольной команде, или выкладываешься на мальчишнике, просто чтобы хватало денег платить за родительскую квартиру.

И уже дело времени, когда какой‑нибудь неизлечимый ножной грибок заберется под твой французский маникюр с покрытием из жидкого шелка.

И это все для того, чтобы погасить только проценты по долгу, по тем деньгам, которыми тебя ссудил Ленни со своей русской мафией. Чтобы ты вложила их в акции, которые прогорели. В акции, рекомендованные тебе Ленни. Чтобы ты купила себе украшения и туфли, без которых, по утверждению Ленни, просто нельзя обходиться при твоей работе.

Ты сидишь в баре в отеле «Парк Хэмптон» и пытаешься уговорить пьяного бизнесмена, чтобы он заплатил тебе десять долларов за эротическую стимуляцию стоп в мужском туалете. И вдруг видишь ее, Анжелику. Она идет через фойе, в сторону лифтов. Ее волосы отливают блеском. Меха волочатся по ковру следом за высоченными каблуками. Анжелика по‑прежнему выглядит потрясающе. Ваши взгляды встречаются, и она машет тебе рукой, затянутой в кожаную перчатку.

Когда лифт подъезжает, она говорит, что идет к Ленни, в пентхаус. В клинику.

Она смотрит на твои сбитые каблуки, на твои страшные ногти и говорит:

– Пойдем посмотрим, какие у нас перспективы развития…

Лифт останавливается на последнем этаже. Ленни занимает целый пентхаус. У дверей стоят‑охраняют два полосатых костюма, сплошь набитые мышцами. Именно этим гориллам ты отдаешь долю Ленни, половину всего, что зарабатываешь. Один из охранников называет ваши имена в микрофон, пришпиленный к лацкану, и дверь открывается с громким жужжанием.

Внутри только ты, Анжелика и Ленни.

Только не смейтесь, но твоя одинокая жизнь, где сплошные чужие ноги – у Ленни все еще хуже. Запертый здесь, наверху, он целый день ходит в махровом купальном халате, считает деньги и говорит по телефону. Всей мебели – только стул с заляпанным грязным сиденьем. У стеклянной стены с видом на город лежит одинокий матрас. На экране компьютера безостановочно ползут цифры: цены на акции.

Ленни подходит к вам, халат не завязан, под халатом – мятые полосатые боксеры. Белые носки давно пожелтели. Ленни тянет руки к лицу Анжелики и говорит:

– Мой ангел, мое сокровище. – Он берет ее лицо в ладони и говорит: – Как ты, солнце мое?

На своих высоченных шпильках она чуть ли не на голову выше него. Она улыбается и говорит:

–Ленни…

И Ленни бьет ее по лицу, сильно, с размаху, и говорит:

– Ты же обманываешь меня. – Он замахивается, готовый ударить еще раз. – Берешь клиентов у меня за спиной, да?

Анжелика подносит руку в перчатке к лицу, закрывает красный отпечаток Ленниной ладони и говорит:

– Малыш, нет…

И Ленни опускает руку. Поворачивается к Анжелике спиной. Подходит к окну, смотрит на город, распростертый как раз под его матрасом.

– Малыш, – говорит Анжелика. – Дай я тебе покажу что‑то новенькое.

Анжелика смотрит на меня.

Потом подходит к нему, встает у него за спиной, кладет руки в перчатках ему на плечи. Она говорит:

– Сейчас ты увидишь, как мамочка любит своего малыша… Она мягко давит ему на плечи, чтобы он сел на матрас. Потом – лег. Она снимает с него пожелтевшие носки.

– Давай, малыш, – говорит она. Снимает перчатки и говорит: – Ты знаешь, как я умею заделать ноги…

А потом она делает то, чего я в жизни не видела. Никогда. Она опускается на колени. Открывает рот. Губы растянуты широко‑широко, в тонкую линию. Она проводит языком по всей подошве его стопы. Анжелика обхватывает губами Леннину пятку, и Ленни стонет.

Только не смейтесь, но есть работа, которая хуже самой поганой из всех поганых работ. Медиамагнат, у которого в жизни не поднималось давление, умирает от сердечного приступа в номере «Четырех сезонов». Рок‑звезда, абсолютно здоровый лось, умирает от почечной недостаточности после массажа ног в «Шато Мармот».

У нас есть доступ к ногам президентов и султанов. Директоров крупных компаний и кинозвезд. Королей и королев. Мы знаем, как сделать, чтобы заказное убийство смотрелось как смерть по естественной причине.

Об этом тебе и рассказывает Анжелика, когда вы едете вниз на лифте. Уже после того, как Ленни стонал и бился, словно в припадке. Уже после того, как Анжелика вылизывала его ногу до тех пор, пока он не сел на матрасе, схватившись руками за сердце, и хватая ртом воздух, и глядя на Анжелику, которая продолжала сосать его пятку. Когда его сердце остановилось, Анжелика прикрыла его простыней, до самого подбородка. Вытерла помаду с его ноги, подкрасила губы. Она отключила его телефоны и сказала охранникам, что Ленни решил вздремнуть.

Когда вы едете вниз на лифте, Анжелика говорит, что она больше не будет «заделывать ноги». Это был ее последний раз. Ленни ей заказало конкурирующее агентство. Эта «заделка» стоила миллион долларов, налом. И теперь Анжелика «отходит от дел», навсегда.

Анжелике нужно чего‑нибудь выпить, чтобы отбить вкус ноги Ленни. В баре отеля вы берете себе по коктейлю. Последняя выпивка, на прощание. А потом Анжелика тебе говорит: посмотри вокруг. Видишь, в холле. Эти мужчины в костюмах. Женщины в дорогих мехах. Они все – убийцы от рольфинга. Убийцы от рэйки [2]. Убийцы от глубоких очистительных клизм.

Анжелика говорит, что в гемматерапии есть особые приемы: если, скажем, положить кристалл кварца кому‑то на сердце, потом – аметист на печень и бирюзу на лоб, человек впадет в кому, и так и умрет. Если знающий фэн‑шуист заберется по‑тихому к тебе в спальню и чуть сдвинет мебель, у тебя разовьется неизлечимая болезнь почек.

– Прижиганием, – говорит Анжелика, имея в виду метод, основанный на возжигании ароматических конусов на точках акупунктуры, – можно убить. И шиатсутоже.

Она допивает коктейль и снимает свое жемчужное ожерелье.

Все эти лекарства, которые, по утверждению производителей, сделаны только из натуральных компонентов, а значит, полностью безопасны – Анжелика смеется. Говорит, цианид – натуральный компонент. И мышьяк тоже.

Она отдает ожерелье тебе и говорит:

– Теперь я снова Лентил.

Такой ты хочешь запомнить ее, Анжелику, а не такой, какой она была на фотографии в газете на следующий день, когда ее тело в промокшей норковой шубе выудили из реки. Убийцы забрали ее сережки и часы с бриллиантами, чтобы это выглядело как ограбление. Она умерла не от умелой «заделки ног», ее умертвили вполне традиционным способом: пулей в затылок, прямо в ее безупречную французскую косу. Предупреждение всем Диркам и Доминикам, которым захочется «отойти отдел».

Звонят из клиники. Не Ленни, кто‑то другой, тоже с русским акцентом. Хотят направить тебя к клиентам, но ты им не доверяешь. Охранники видели тебя с Лентил. Там, в пентхаусе. Вполне вероятно, тебя тоже ждет пуля в затылок.

Родители звонят из Флориды и говорят, что их постоянно преследует черный автомобиль, и еще им звонили и спрашивали, где тебя можно найти. А ты теперь постоянно переезжаешь из одной ночлежки в другую и «делаешь ноги» прямо на улице, чтобы у тебя были деньги на жизнь.

Ты говоришь папе с мамой: вы там осторожнее. Говоришь, чтобы они не давали делать себе массаж никому, кого они не знают. Ты звонишь им с телефона‑автомата и говоришь, чтобы они не связывались с ароматерапией. Аурами. Рэйки. Только не смейтесь, но теперь тебе постоянно придется срываться с места на место. Может быть, всю оставшуюся жизнь.

Нет, объяснить ты не можешь. У тебя уже не осталось четвертаков, и ты говоришь папе с мамой: ну ладно, пока.

 

3.

 

В первую неделю мы ели мясо под соусом «Веллингтон», а Мисс Америка обходила все двери и, встав на колени, ковырялась в замках мастихином, позаимствованным у Герцога Вандальского.

Мы ели морского окуня, а Мисс Апчхи глотала пилюльки и капсулы из гремящих пузырьков у нее в чемодане. Кашляла в кулачок и вытирала нос рукавом свитера.

Мы едим тетраззини с индейкой, а Леди Бомж играет своим кольцом с бриллиантом, оправленным в платину. Она перевернула его на пальце и разговаривает с ним вслух, словно держа огромный бриллиант в ладони.

– Пакер? – говорит она. – Это совсем не то, чего я ожидала. – Леди Бомж говорит: – Как я могу написать что‑то достойное, когда окружение… не соответствует?

Разумеется, Агент Краснобай снимает ее на видео. Граф Клеветник достает свой диктофон, ловит каждое слово.

Там кхе‑кхе. Тут кхе‑кхе. Ворчание. Нытье. Все недовольны, все жалуются. Мисс Апчхи говорит, что здешний воздух буквально забит токсичными спорами плесени.

Там кхе‑кхе. Тут так‑так. Никто не работает. Никто не написал ни строчки.

Худющий Святой Без‑Кишок, словно голодный птенец с вечно раззявленным ртом и запрокинутой головой, вливал в себя картофельную запеканку с мясом, или яблочный пирог, или острые пирожки с чили из серебристых шуршащих пакетов из майларовой фольги. Заглатывал чуть теплую массу, даже не пережевывая. Его острый кадык ходил вверх‑вниз при каждом глотке.

Хваткий Сват выплюнул табачную жвачку на грязный ковер и сказал, что это промозглое здание, сумрачное и унылое, совсем не похоже на писательскую колонию, как он ее себе представлял: люди пишут на свежем воздухе, зеленые лужайки услаждают взор; у каждого – свой отдельный коттедж; по утрам им приносят завтрак в коробке. Цветущий сад, абрикосовые деревья в белой метели лепестков. Послеобеденный сон под каштанами. Крокет.

Мисс Америка даже еще не бралась за конспект своего киносценария, своего будущего шедевра, а уже заявила, что у нее ничего не выходит. Грудь болит – невозможно писать. Руки какие‑то вялые. От одного только запаха сегодняшних котлет из телятины ее немного стошнило вчерашними крабовыми лепешками.

У нее почти на неделю задерживается менструация.

– Это синдром нездорового здания, – сказала ей мисс Апчхи. Ее красный нос уже свернулся на сторону оттого, что она постоянно вытирает его рукавом.

Леди Бомж провела пальцами по перилам, по резным спинкам кресел и показала нам пыль.

– Видишь, – сказала она бриллианту в своей ладони, – Пакер? Пакер, это же неприемлемо.

В первую неделю затворничества Мисс Апчхи постоянно кашляла и дышала со свистом, глухим и низким, как стоны волынки.

Мисс Америка пыталась взломать замки на дверях. Рывком раздвигала зеленые бархатные занавески в холле, обставленном в стиле итальянского ренессанса, но все окна были заложены кирпичами. Рукояткой своего розового колеса‑тренажера она разбила витражное окно в готической курительной комнате и увидела лишь бетонную стену с горящими лампочками, создающими имитацию дневного света.

Диваны и кресла в холле Людовика XV обтянуты васильковым бархатом, стены украшены замысловатой лепниной в виде позолоченных завитков. Мисс Америка встала посреди комнаты в своем спортивном купальнике из ярко‑розового спандекса и потребовала ключ. Ее светлые волосы были как белое море, бушующее у нее за спиной. Она сказала, что ей нужен ключ, чтобы выйти наружу, буквально на пару дней.

– Вы пишете романы? – спросил мистер Уиттиер. Его руки, даже когда лежали неподвижно на хромированных подлокотниках инвалидного кресла, все равно будто бы отбивали невидимую телеграмму. Под сморщенной кожей в оплетке из выступающих вен его кости непроизвольно дрожали.

– Киносценарии, – сказала Мисс Америка, уперев кулаки в бедра, обтянутые розовым спандексом.

Глядя на нее, высокую, стройную, гибкую, мистер Уиттиер сказал:

– Да, конечно. Ну, так напишите сценарий о том, что такое усталость.

Нет, Мисс Америке нужно сходить к гинекологу. Ей нужно сдать кровь на анализ. Ей нужны предродовые витамины.

– Мне нужно кое с кем встретиться, – сказала она.

С ее парнем.

И мистер Уиттиер сказал:

– Вот поэтому Моисей и увел племена Израилевы в пустыню…

Потому что они столько лет прожили в рабстве. Поколение за поколением, они учились, как быть беспомощными.

Чтобы создать расу хозяев из расы рабов, сказал мистер Уиттиер, чтобы научить забитых, смиренных людей самим управлять своей жизнью, Моисею приходилось быть сволочью.

Мисс Америки сидела на краешке василькового кресла и кивала блондинистой головой. Ее волосы взметались и падали. Она все понимает. Она понимает. А потом она сказала:

– Ключ?

И мистер Уиттиер сказал ей:

– Нет.

Он держал на коленях серебристый майларовый пакет с курицей в винном соусе. Потертый синий ковер у него под ногами был липким от темной плесени. Каждое влажное пятно – словно тень с руками и ногами. Словно заплесневелый призрак. Зачерпнув ложкой курицу в винном соусе, мистер Уиттиер говорит:

– Пока вы не научитесь не обращать внимания на внешние обстоятельства и делать то, что вам надо делать, не зависимо ни от чего, – он говорит, – вас так и будут держать под контролем.

– А это как называется? – говорит Мисс Америка, разгоняя рукой пыльный воздух.

И мистер Уиттиер говорит, в первый раз, и потом повторит это неоднократно:

– Я всего лишь хочу, чтобы вы выполнили обещание. – И добавляет: – То, что не дает вам развернуться всю жизнь, сдерживает вас и здесь.

То в воздухе что‑то такое носится. То вам нездоровится, то давит усталость. Отец снова напился. Жена к вам охладела. Всегда найдется какое‑то оправдание, чтобы не жить собственной жизнью.

– А если что‑то случится? Если у нас вдруг закончится вся еда? – говорит Мисс Америка. – Тогда вы откроете дверь, ведь откроете?

– Но у нас ее много, еды, – говорит мистер Уиттиер с полным ртом пережеванной курицы с каперсами. – И она не закончится.

Да, тогда еще – нет.

В первую неделю в том доме мы ели овощное карри с рисом. Лосося, замаринованного в терияки. И все – замороженные полуфабрикаты.

Мы ели зеленую фасоль, запаянную в майларовые пакеты, которые не разорвешь руками. «Гарантированная защита от паразитов и грызунов» было оттиснуто черной краской на каждом серебристом пакете. Мы ели зеленую фасоль, гарантированно защищенную от паразитов и грызунов, и тушеную курицу, и вареную сладкую кукурузу. В пакетах что‑то гремело: палочки, камушки и песок. Они были похожи на серебряные подушечки, потому что их закачали азотом, чтобы содержимое не «ожило» и не испортилось. Лазанья с мясным соусом или равиоли с сыром.

Невзирая на гарантированную защиту, наше Недостающее Звено разрывал эти пакеты голыми руками, до неприличия волосатыми лапищами.

Чтобы приготовить обед, надо разрезать пакет ножницами или ножом. Потом надо вытащить маленький бумажный пакетик с окисью железа – его кладут для того, чтобы абсорбировать кислород. Вынимаешь пакетик с окисью железа и заливаешь содержимое указанным количеством кипящей воды. У нас была микроволновка. Пластмассовые вилки и ложки. Бумажные тарелки. И водопровод.

Не успеешь прочесть и десяти страниц какого‑нибудь вампирского романа, и обед готов. Вместо палочек‑камушков и горячей воды получаешь серебряную подушку с бефстрогановом или мясным рулетом «по‑домашнему».

Мы сидели на синем ковре на лестнице в холле, на перекатах этого синего водопада. Лестница была очень широкой: можно было усесться всем на одну ступеньку, даже не соприкасаясь локтями. Мы ели тот же бефстроганов, который будет, есть президент у себя в бункере во время ядерной войны. От того же производителя.

На серебристых пакетах было написано по трафарету: «Шоколадный торт „Чертик“ и „Банановый фостер“. Картофельное пюре. Макароны с сыром. Замороженный картофель фри.

Такая удобная еда.

И до боли знакомая.

На каждом пакете стоит срок годности, который закончится только тогда, когда мы все умрем. Когда умрут наши дети.

Клубничные кексы со столетним сроком годности.

Мы ели замороженную говядину с замороженным мятным желе, а Леди Бомж осознавала всем сердцем, что она действительно любила своего покойного мужа. Я любила его, кричала она в сложенные чашечкой ладони. Сотрясалась рыданиями, сгорбившись под своей норковой шубой. Держа огромный бриллиант на ладони, она говорила, что ей надо выйти отсюда и похоронить своего дорогого супруга в три карата на семейном участке.

Мы ели денверский омлет, а Герцог Вандальский жевал свою никотиновую жвачку, пытался выдувать из нее пузыри и сокрушался, что выбрал не самое подходящее время для того, чтобы бросить курить. А у Святого Без – Кишок онемела левая рука – в результате повторяющихся однообразных движений при попытках кончить без визуальной поддержки.

Кот Директрисы Отказ, кот по имени Кора Рейнольдс, доедал остатки морского окуня, а Графиня Предвидящая и Преподобный Безбожник все переживали, что здесь недостаточно безопасно. Мы сами забрались в ловушку. Они боялись, что нас найдут, и… Они сказали мистеру Уиттиеру, что им нельзя долго сидеть в одном месте, им надо бежать, надо скрываться.

Преподобный Безбожник, сжимая в руках альбом Барбры Стрейзанд, читал слова песен из вложенной книжечки, беззвучно шевеля губами, похожими на две кровяные колбаски. Он сказал в диктофон Графа Клеветника:

– Я даже не сомневался, что тут будет стереосистема. В видоискателе камеры Агента Краснобая, Повар Убийца поднес ко рту полную ложку суфле из шпината, с которого капал зеленый сок, и сказал:

– Я профессиональный повар. Я не критик продуктов питания, но я не выдержу целых три месяца нерастворимом кофе…

Разумеется, все говорили, что они непременно напишут свои романы, стихи и рассказы. Обязательно сотворят свой шедевр. Только не здесь. Не сейчас. Потом, где‑нибудь в другом месте. Снаружи.

В первую неделю мы вообще ничего не делали. Только жаловались и возмущались.

– Это не оправдание, – сказала Мисс Америка, поддерживая свой плоский живот обеими руками. – Это человеческая жизнь.

Мисс Апчхи кашлянула в кулак. Шмыгнула носом, выпучила красные слезящиеся глаза и сказала:

– Я тут не выживу. Я тут умру.

Сунула руку в карман, достала очередную таблетку.

И конечно же, мистер Уиттиер покачал головой:

– Не умрете.

Сидя в кресле, обтянутом синим бархатом, в окружении золоченой лепнины и бархата, мистер Уиттиер зачерпнул ложкой суп из моллюсков из майларового пакета и сказал:

– Расскажите мне про отца ребенка. – Он сказал, обращаясь к Мисс Америке. – Опишите мне сцену, как вы познакомились.

И камера Агента Краснобая взяла лицо Мисс Америки крупным планом.