В процессе развития романтической прозы 1820-1830-х годов складывается особая жанровая разновидность, которую часто называют бытовой (или нравоописательной) повестью. Ее становление как самостоятельного жанра происходит в сопряжении с предшествующей традицией бытописательства. Истоки этой традиции уходят в петровскую рукописную повесть, демократическую сатиру XVII в., переводную литературу западного происхождения. Сам же термин “бытовая повесть” впервые был употреблен А. Н. Пыпиным по отношению к повестям XVII в. о Савве Грудцыне и Фроле Скобееве.
Начиная с древнерусской литературы, с бытописанием прочно связывалась тенденция “овладения” бытом. Объектом изображения оказывается современная бытовая жизнь, обиходная, повседневная, будничная, с акцентированием в ней характерных деталей, которые заполняют повествование, играя в тексте определенную роль. “Бытовой” элемент закономерно обусловливал демократический характер литературы, так как осмысливался по преимуществу быт среднего сословия: низшего духовенства, купечества, чиновничества, городских низов.
Бытописательство становится приметной чертой массовой беллетристики второй половины XVIII в., и происходит это в немалой степени под влиянием европейского плутовского романа: героев окружает и властно опутывает густая сеть мелочных забот и рутинных отношений (В. Левшин. “Досадное пробуждение”), враждебных малейшим проявлениям человеческой души (Неизвестный автор. “Несчастный Никанор, или Приключение жизни российского дворянина Н*****”). Несмотря на это, некоторым героям удается выстоять под давлением порочных и губительных жизненных обстоятельств (М. Чулков. “Пригожая повариха, или Похождение Мартоны”).
Все эти аспекты бытописания в XVIII в. нашли отражение у В. Т. Нарежного. Однако, вследствие своей сосредоточенности на изображении бытовой стороны жизни, он достаточно противоречиво воспринимался современниками. С одной стороны, Нарежного причисляли к “грубым фламандцам” от литературы, с другой, он, по мысли П. А. Вяземского, – “первый и покамест один”, кто “схватил” “оконечности живописные” “наших нравов”. Способность живописать бытовую сторону жизни в ее мелочах и поэтических проявлениях обнаружилась в повестях: “Бурсак, малороссийская повесть”, “Два Ивана, или Страсть к тяжбам”, “Гаркуша, малороссийский разбойник”, “Российский Жилблаз” и др.
На фоне предшествующей бытописательной традиции особенно отчетливо проявляется своеобразие романтического осмысления быта.
Романтики разделяли сложившееся в литературе представление о быте как о внешней, обыденной стороне человеческой жизни. Однако быт для них не является самоценным эстетическим объектом изображения и, как правило, имеет в романтическом произведении подчинительное значение: быт выступает преимущественно “как материал оценочный”.
Ассоциируя быт с исключительно отрицательной формой бытия, романтики с помощью воссоздаваемых ими бытовых реалий, картин, образов выражали свое непосредственное отношение к окружающей действительности как к миру порочному. Здесь русская бытописательная литература сохраняла ощутимую связь с традицией дидактико-сатирического бытописания XVIII в. сориентированного на воссоздание пороков, “странностей” и аномалий общества. Однако быт у романтиков выступал и в прямо противоположной оценочной тональности.
Бытовая повесть в ее романтическом изводе оформляется на протяжении 1810-1820-х годов. Тогда же она получает признание в критике. Н. И. Надеждин называет ее “дееписательной”, О. М. Сомов – “простонародной”.
Типологической общностью, позволяющей выделить этот жанр, является ориентация на художественное воссоздание быта и нравов средних и низших слоев общества, осмысление бытовой стороны их жизни.
В ряде бытовых повестей, нередко называемых “простонародными” (“Иван Костин” В. И. Панаева, “Нищий” М. П. Погодина, “Мореход Никитин” А. А. Бестужева, “Мешок с золотом”, “Рассказы русского солдата” Н. А. Полевого), главным объектом изображения является быт “простого” человека. Бытовой материал выполняет функцию “элемента” романтической оппозиции “патриархальный мир – цивилизация” и в пределах ее осмысливается как высшая реальная, противопоставленная действительному миру. По этой причине мир “простого” человека, простонародный, патриархальный, исполненный поэзии старого русского быта, прежних нравов, воспринимается в качестве положительной формы человеческого бытия. Такой быт осмысливается идеальным, гармоничным социальным организмом. Это позволяет воспроизвести его в качестве инобытия существующей реальности.
Патриархальный мир – это “место”, не тронутое “ни исправником, ни помещиком”. Тут правит мировой сход, или, как пишет Н. А. Полевой, “толкуют и судят миром и с миром”. В центре патриархального мироздания стоит мужик, крестьянин, землепашец, чей труд является созидающей первоосновой. В простонародной повести есть перечень примет, характеризующих патриархальное пространство как олицетворение жизненной благодати. Здесь и “высокие скирды сложенного… на гумне хлеба”, и готовящееся “пиво к храмовому празднику”, и “тучные, беззаботные стада”, и “хоровод, середи широкой улицы или на зеленом лужку у околицы”.
Полагая основанием патриархального характера добродетельные качества, романтики этим еще более заострили выстраиваемую ими оппозицию “природное – цивилизованное”. Простой человек у них прежде всего выступает носителем христианского благонравия (“Пойдем в церковь их… Посмотрим на ряды крестьян, вглядимся, как тихо, внимательно слушают они слово Божие, как усердно, в простоте сердца кладут земные поклоны…”; “Мешок с золотом”), как, например, панаевский Иван Костин, когда он “почтительно” “упредил” объятия матери, бросившейся навстречу возвратившемуся сыну: “Он… поклонился ей в ноги и потом уже допустил прижать себя к материнскому сердцу”.
Сродни сыновней почтительности Ивана поведение Сидора и Дуняши (“Рассказы русского солдата” Н. А. Полевого), мучительно переживающих отказ отца девушки благословить их союз. Исполнена благонравия и героиня Панаева Дуня: насильственно разлученная с любимым, она хранит верность постылому мужу (“Прощай, Иван!.. Бог с тобою!.. Видно, уж такая наша доля!..”). Мстит своему барину, посягнувшему на чужую невесту и тем самым нарушившему Божью заповедь, Егор (“Нищий” М. П. Погодина).
Простонародные герои стремятся сохранить чувство собственного достоинства, доминирующее в характере простого человека. Будучи обречен на нищету, Егор никогда “никого из проходящих не просил” о подаянии милостыни, “никого не сопровождал молящими глазами”, и это “придавало ему вид какого-то благородства”. Больше того, отказ кем-либо из прохожих в милостыне не воспринимается стариком как обида, а, напротив, неким даром, от которого он “становился богаче”.
Простонародные герои оказываются и перед непростым испытанием на нравственное самостояние. “Мертвый в законе”, Егор решается на личную кровавую месть барину-обидчику (“Я, как волк, выскочил… прямо к нему навстречу и закатил нож…”). Последовавшие затем солдатская лямка, тяжкий труд, нищета – ничто не сломило его, истово сносящего суровые испытания судьбы. Достойно стоит он на паперти, достойно отказывается от благодеяния повествователя-филантропа (“Нет, ваше благородие, спасибо за ласку: я привык к своему состоянию… и отправился, опираясь на свою клюку”). Ему подстать Иван Костин, который, узнав о несчастье сестры Марии, “забыл помышлять о своих выгодах”, отдал ей все заработанные им в течение пяти лет деньги, столь необходимые самому для женитьбы на Дуне (“Возьми их, купи рекрутскую квитанцию и представь ее вместо Ефима. Обо мне не думай: Бог и вперед меня не оставит; была бы работа, а деньги будут”). Поступок этот оказался для Ивана роковым, но он никогда “не раскаивался в своем пожертвовании”.
Победу над собственным корыстолюбием одерживает Ванюша, нашедший чужой мешок с золотом. Однако, в отличие от Погодина и Панаева, изображавших характеры героев сформировавшимися, так что их действия воспринимаются вполне закономерными, Ванюша у Полевого идет к принятию решения – пустит он или “не пустит гончею собакою свою совесть” – через полосу сомнений, отчаянно преодолевая в себе искус корыстолюбия. И то, как герой Полевого проявляет себя в ситуации с мешком золота, свидетельствует о его нравственной зрелости и самоуважении.
Бытовая повесть А. А. Бестужева-Марлинского “Мореход Никитин” (1834). На фоне более чем скромной по своему художественному уровню массовой романтической бытовой (простонародной) повести заметно выделяется “Мореход Никитин” А. А. Бестужева-Марлинского, в которой отчетливо прослеживается функция быта, имеющего целью представить поэзию русской патриархальной старины и патриархального характера, противостоящих современному жизненному укладу и человеку в нем. В повести Бестужева выдержана романтическая оппозиция “патриархальный мир – цивилизация”, сполна проявившая специфику бытописательной тенденции. Однако, в отличие от Панаева, Погодина и Полевого, у Бестужева эта романтическая оппозиция не составляет содержательного ядра повествования. В центре повести – характер “простого” человека, представленный не по контрасту с человеком цивилизации, а самостоятельной, самоценной личностью. В изображении героя из народа в “Мореходе Никитине” возникает особый ракурс, который позже получит развитие у Н. С. Лескова, – очарование русской души и зачарованность ею.
“Простой” человек у Бестужева очаровывает прежде всего своим искренним обожанием окружающего мира и неподдельным детским восторгом перед его величием. Однако это не исключает в нем опытности, житейской мудрости, сметливого ума, природной хватки. Притягательно в бестужевском герое из простонародья и то, что он воспринимает себя исключительно в соотношении с другими людьми; родовое единство является едва ли не самой важной социальной связью в патриархальном мире. В этом смысле показательно поведение Савелия Никитина в плену у англичан. Мореход ведет себя как член родового коллектива, проникнутый чувством всеобщего единения в радости и в горе (“Он отломил каждому из своих товарищей по кусочку собственной бодрости”).
Большой, сильный человек, Савелий наделен способностью самозабвенно любить. Бестужев изображает героя плачущим от переполняющей его горечи разлуки с любимой. Любовное чувство богатыря-морехода погружено в фольклорную лирическую стихию (“взгляды его ныряли в воду, словно он обронил туда свое сердце, словно он с досады хотел им зажечь струю-разлучницу”). Вместе с тем, в личном переживании Никитин изображается автором и трогательно-непосредственным человеком. Стоило только выйти “доброму солнышку”, которое “весело взглянуло в очи” печальному Савелию, как он тут же “улыбнулся”, а подувший ветерок “смахнул и высушил даже следы слез” на лице влюбленного морехода.
Подтрунивая над героем, изображая его в добродушно-ироническом свете, Бестужев одновременно ставит читателя перед проблемой непредсказуемости и неразгаданности русской души. Кто и какой он, этот русский человек, который одинаково храбро защищает собственную жизнь, родину, Катерину Петровну и заветные “узелки” Ответ на этот вопрос таила в себе русская патриархальная жизнь.
Бытовые повести М. П. Погодина “Нищий” (1826), “Черная немочь” (1829). Эти повести внесли новые тенденции в литературу. В повести “Нищий” писатель впервые в русской литературе со всей правдивостью изображает положение крестьянина. И хотя социальный мотив здесь заслонен личным: драма Егора, сына зажиточного крестьянина, в том, что помещик ради своей мимолетной прихоти увозит его невесту, расстраивая тем самым уже подготовленную свадьбу. Но острота конфликта от этого ничуть не ослабевает. После неудачного покушения на своего обидчика Егор осужден на двадцать лет солдатской службы, а затем вынужден нищенствовать на московских улицах. Обесчещенная девушка вскоре умирает. Полная беззащитность, безграничное самодовольство и полная беззаконность – такова картина, нарисованная Погодиным.
В повести “Черная немочь” изображена иная, мещанско-купеческая среда. В ней возникает трагедия молодого человека, всей душой стремящегося к образованию, “самоусовершенствованию”, но вынужденного сидеть за прилавком и выгодной женитьбой умножать капитал своего отца. “На что нам миллионы – спрашивает Гаврила отца. – Нас только трое. Нам довольно и того, что имеем. Ведь лишнее – и миллион и рубль – равны”. Но отец непреклонен. Он настаивает на свадьбе и назначает ее день. И тогда юноша бросается в реку с каменного моста. В предсмертной записке священнику он пишет: “Моего терпения не стало больше. Меня хотят убить тысячью смертями. Я выбираю одну”. В этой записке философствующего молодого человека есть просьба замолить еще один его грех: “Смерть мила мне еще как опыт”. Потребность в знании настолько велика, что стала одной из причин гибели.
В этой повести бытовой материал наделен функциональностью совсем иного рода. Он составляет одну из сторон конфликта: неприятия высоким романтическим героем низкой существенности купеческого мира. Автор стремился к детализированному описанию купеческого быта, что, по мнению критика Кс. Полевого, брата писателя и журналиста Н. А. Полевого, делает повесть “грубой” и “прозаической”. Критик приходит к мысли об автономии бытописания в “Черной немочи”. Однако это не совсем так.
Писатель и в самом деле подробно и нарочито прозаически воспроизводит диалог протопопицы и купчихи о капустных грядках, описывает сговор родителей Гаврилы со свахой Савишной относительно предстоящего сватовства дочери купца Куличева; детально выписана сцена, когда купец Аввакумов обсуждает приданое будущей невестки, вплоть до перечисления количества одеял, перин, юбок и т. д. Но все эти разговоры о капусте, о женитьбе, а также описания купеческих хором, огорода, лавки у Погодина были подчинены единственной цели – обнаружить непреходящее сиротство юноши среди чужих людей, в чужом мире, проявить несовместимость высокой духовности героя и низкой мелочности быта.
Главное в изображении Погодиным купеческого мира в “Черной немочи” заключается в том, что перед читателем предстает раз и навсегда сложившийся уклад жизни, утомительное повторение одних и тех же событий, в то время как настоящая жизнь, о которой мечтает Гаврила, – это нарастание новых и новых жизненных впечатлений, это неустанное движение вперед. Поначалу герою нравятся суета, шум, разнообразие лиц, возрастов, званий в лавке отца. Но протекло два года, а “общее действие” в купеческой лавке продолжало оставаться неизменным: “перед глазами всегда одно и то же”. Трагическое осознание своей обреченности “всю жизнь до гроба, до гроба… проводить одинаково, покупать, продавать, продавать, покупать” заставляет Гаврилу воспротивиться предначертанной купеческим бытом жизненной участи: “Если все следующие тридцать лет моей жизни будут похожи на один день, то зачем мне и жить их ”.
Юноша устремлен к абсолютному знанию о мире (“Мне все хочется знать. и отчего солнце восходит и закатывается, и отчего месяц нарождается., что такое судьба., что такое добро, разум, вера.”), а ему взамен предлагается ритуальное, предсказуемое существование. И тогда он напишет в своей прощальной записке, что “смерть мила” ему, поскольку только она может освободить его от непосильной рутинной жизни и даст возможность начать “новую”, “свободную”, но за пределами купеческого мира.
Трагедийный финал “Черной немочи” Погодина, плотность ее бытового содержания, явившегося составной частью конфликта, ощутимо свидетельствовали о сориентированности бытовой повести 30-х годов на углубленное осмысление проблемы человека и среды, жизненных конфликтов – ведущих тенденций историко-литературного процесса в преддверии “натуральной школы”.
Повести Погодина, являющиеся, пожалуй, наиболее характерными образцами жанра бытовой повести конца 18201830-х годов, значительны с точки зрения расширения границ изображения социально-бытовой сферы российской действительности, и, как следствие этого, введения в литературу разнообразных социальных типов, а также стремления воссоздать картины общественных нравов и достоверные характеры их представителей.
Например, в создании образов служителей культа писатель идет от народного иронического к ним отношения. Отец Федор (“Черная немочь”) изображен “заспанным, в шерстяном колпаке на голове” (“Лег отдохнуть, – замечает протопопица, – нынче было много именинников, так он устал за молебном и поздно вышел из церкви”), погруженным в глубокие раздумья о состоянии церковных дел (“богатый граф Н., после похорон своего дяди, купил очень мало парчи на ризы, и потому они будут несколько коротки и узки, особливо для дьякона”), распивающим чаи с купчихой и попадьей. На протяжении всего повествования отец Федор ни разу не изображен в торжественной ризе и стоящим за алтарем, а его рассуждения о “христианских добродетелях”, “об отчаянии как одном из смертных грехов”, о “святой вере”, как правило, прерываются мирскими замечаниями типа: “Эхма, лампадка-то погасла, знать масла плут-лавочник отпустил не свежего.”.
В ряде случаев Погодин намеренно отказывается от непосредственного описания сословного быта и нравов; например, в повести “Невеста на ярмарке” картины жизни провинциального дворянства возникают опосредованно, через рассказ героини Анны Михайловны о своем житье-бытье с Петром Михеевичем. Но именно это безобидное повествование любящей жены о верном, заботливом отце и предприимчивом муже недвусмысленно формировало образ судьи-лихоимца, взяточника, безгранично и безнаказанно пользующегося служебным положением.
Рассказ купчихи Марьи Петровны в доме священника отца Федора (“Черная немочь”) аналогичным образом воссоздает жизненную обстановку в купеческой среде и характер купца-самодура Аввакумова.
Чтобы более полно и многогранно раскрыть характеры героев, Погодин показывает их в различных бытовых ситуациях. Так в “Черной немочи” протопопица предстает не только своенравной барыней-хозяйкой, вечно бранящейся со слугами. В сцене внезапного визита купчихи Марьи Петровны это обыкновенная женщина, “сгорающая” от любопытства по поводу срочного разговора гостьи со священником, а в разговоре с прислугой Афанасьевной – заядлая сплетница, наделенная особым “умением решать всякие запутанные дела”.
Настоящее театральное представление разыграли друг перед другом две давнишние подруги Анна Михайловна и Прасковья Филатьевна (“Невеста на ярмарке”). Наперебой льстили одна другой, радовались и умилялись внезапной встрече. Но стоило только Анне Михайловне узнать, что блестящий офицер Бубновый, неописуемый богач (по его собственным словам), претендент в мужья одной из ее дочерей, никто иной как сын Прасковьи Филатьевны, “любезная подружка” сразу стала для нее “нищенкой”, “целый век таскающейся по чужим домам”. Оскорбленная за себя и за сына, Прасковья Филатьевна, в свою очередь, высказала собственное суждение по поводу материального благосостояния Анны Михайловны: “Я хоть таскалась, да не грабила середь бела дня, не заедала сиротского хлеба”.
С целью углубленного раскрытия характера героя Погодин исследует обстоятельства жизни, в которых тот рос и воспитывался. Своего рода “рассказ-биография” возникает на страницах повести “Невеста на ярмарке”, когда речь заходит о гусаре Бубновом. Чтобы создать яркий, живой образ офицера-гуляки, мота, влюбленного в самого себя и в легкую, разгульную жизнь, с которой ему нестерпимо тяжело расставаться, писатель использует также внутренний монолог героя.
Одним из оснований обращения Погодина к бытописанию является попытка социальной трактовки характера, осмысление жизни и судьбы человека в аспекте общественных взаимоотношений героя из “низов” и представителей господствующего класса.
Сам выходец из крепостных, писатель со всей откровенностью поведал об участи русского мужика, находящегося под игом жестокосердных хозяев-помещиков (“Дьячок-колдун”, “Нищий”, “Невеста на ярмарке”, “Черная немочь”). Особое внимание Погодин уделил изображению будней крепостного права, каждодневным его проявлениям. По мысли писателя, будничное, привычное должно было показать бесчеловечность крепостного права глубже и резче, чем картины исключительные.
Крепостной быт проявляется каждодневно в форме сквернословия, пощечин и зуботычин. Вся дворня протопопицы (“Черная немочь”) и Анны Михайловны (“Невеста на ярмарке”) звалась не иначе, как Степками, Ваньками, Федьками… Этим именам неминуемо сопутствовали постоянные бранные определения: “Федька, врешь, дурак!”. “Ванька, Ванька! Оглох что ли ты, болван ” Неуклюжий Ванька “лет пятидесяти” превращен своей хозяйкой Анной Михайловной в мальчика на побегушках: “Ванька! Поставь самовар, да сходи за барышнями., вели Федьке в три часа закладывать, вымажи хорошенько колеса, збрую осмотри”. Погодин с возмущением говорит о праве крепостников на покупку и продажу крепостных людей. В “Невесте на ярмарке” Анна Михайловна хвалится, что ее муж, “еще будучи губернаторским секретарем, накупил вволю и мальчиков и девочек – иных за бесценок”.
В начале 30-х годов бытописательная тенденция отчетливо проявилась в повестях О. Сомова, но по сравнению с Погодиным это бытописание иной тональности. Сомов сосредоточен по преимуществу на изображении повседневной мирно текущей жизни дворянских усадеб, на “неповторимых приметах уходящего в прошлое архаичного провинциального быта”. В его бытописании больше незлобивого юмора, чем резкой иронии и сарказма, столь свойственных бытописанию Погодина. В “Романе в двух письмах” герой, столичный молодой человек, попадает в простодушное и хлебосольное семейство дяди – сельского помещика. В письмах к другу он слегка подтрунивает над своим деревенским времяпрепровождением, сдобренным назиданиями тетушки и “блеском сельского остроумия” молоденькой кузины, хозяйственным витийством дядюшки и пусканием бумажных змеев с маленькими двоюродными братцами. Но от внимательного взгляда не может ускользнуть и то, как приятно и тепло находиться столичному денди в кругу этих людей: ранним утром купаться в реке, бродить уединенно “по окрестностям, иногда с книгой”, пить послеобеденный кофе с густыми сливками, а в довершение всего однажды повстречать “уездную барышню” и влюбиться.
Вслед за автором “Евгения Онегина” Сомов не преминул описать и сельский бал, наводнив его легко узнаваемыми пушкинскими персонажами. В повести много занимательных поворотов и ситуаций, выписанных в присущей писателю юмористической и добродушно иронической манере.
В появившейся вслед за “Романом в письмах” повести “Матушка и сынок” ощутимо сходство с характерами и ситуациями “Ивана Федоровича Шпоньки и его тетушки”. Здесь писателя интересует не столько провинциальная жизнь как таковая, сколько проступающий в ней духовный облик, нравственные запросы, воспитание, образование поместного дворянства. Как и Погодин, Сомов стремится объяснить характеры законами среды, подтверждая это историей героя повести Валерия Вышеглядова.
Помимо Погодина и других авторов бытовые повести писал и Н. А. Полевой. Его большая, в двух частях, повесть “Рассказы русского солдата” (1834) посвящена крестьянской и солдатской жизни (первая часть была озаглавлена “Крестьянин”, вторая – “Солдат”). Полевой написал также в духе “простонародных” повести “Мешок с золотом”, “Эмма”, “Дурочка”, в которых рассказал о судьбах людей из бесконечного моря житейского.
Проблема бытописания в русской литературе 1830-х годов часто приобретала дискуссионный характер. Так было в связи с выходом романа Булгарина “Иван Выжигин” – типичного образца тогдашней “массовой” продукции, рассчитанного на невзыскательного читателя. Однако эта тема выходит за пределы жанра бытовой повести.
Романтические повести, кроме основных четырех жанров, заключали в себе и множество жанровых разновидностей, которые, не образуя самостоятельного вида, отличались особенностями, позволяющими выделить их в особую группу. К таким жанровым разновидностям относят повести о “гении” (художнике) и повести с историко-героической тематикой. Их специфичность определяется объектом изображения и особым фоном: “гений” (художник) представляет собой часть оппозиций “избранник – толпа”, “гений – обыкновенность или заурядность”, “творческое безумие – сухая рассудочность”. В историко-героических повестях оппозиции иные: “дикость – цивилизация”, “общество естественное – общество просвещенное”, “природа – город”, “человек простой и цельный – человек сложный и внутренне дисгармоничный, раздвоенный, противоречивый”.
