Шикаять 7 страница

 

– Ее больше не существует. В 1856 году один британский лейтенант, работавший над большим геодезическим изысканием в Индии, взобрался на гору и увидел два пика на Каракорумском хребте примерно в ста тридцати милях от него. Он пометил их как К-1 и К-2. Позже оказалось, что у К-1 уже есть название, Машербрам. Но К-2 сохранилось.

 

– Вы поднимались на нее, – сказала я. Грег не ответил. Я выпалила: – Вы говорили сегодня вечером с Адамом? Вы должны. Он очень переживает по поводу того, что пишут газеты о Чунгават. Можно я провожу вас к нему? Вы тем самым и мне сделаете одолжение, а заодно спасете его от тех ярких экзальтированных женщин.

 

Явно пребывая в замешательстве, Грег не смотрел мне в глаза, а озирался по сторонам, как поступают обычно люди на вечеринках, если слушают вас вполуха и осматриваются в поисках достойного собеседника. Он, видимо, знал, что я не альпинистка, и не ожидал услышать ничего интересного, поэтому я ощутила неловкость.

 

– Он переживает, да? – тихо повторил Грег, по-прежнему не глядя на меня. – И с чего это?

 

Для чего я это делаю? Я набрала полную грудь воздуха.

 

– Ас того, что это преподносится в таком виде, который не имеет ничего общего с тем, что на самом деле произошло в горах, во время бури и всего остального.

 

При этих словах Грег, не посмотрев в мою сторону, позволил себе устало усмехнуться. Когда он заговорил, стало ясно, что это потребовало от него усилия, словно он все еще чувствовал боль.

 

– Я считаю, – медленно проговорил он, – что человек, который возглавил экспедицию, должен принять на себя ответственность за нее.

 

– Это была не увеселительная прогулка, – возразила я. – Каждый участник экспедиции знал, что отправляется в очень опасное место. Никто не может гарантировать хорошую погоду на горе, подобной этой, словно речь идет всего лишь о праздничном пикнике.

 

Морщины у него на лице поползли вверх. Казалось, что время, проведенное им в Гималаях под яростным солнцем и в разряженной атмосфере, наградило его обликом древнего буддийского монаха. На морщинистом загорелом лице сияли красивые кристально-голубые глаза младенца. Я почувствовала, что он принял на себя весь груз произошедшего. Он очень мне нравился.

 

– Да, Элис, – ответил он. – Это верно.

 

То, как это было сказано, выглядело не столько неким оправданием, сколько очередным примером ошибочных суждений.

 

– Мне бы хотелось, чтобы вы обсудили все это с Адамом, – в отчаянии пролепетала я.

 

– Для чего мне говорить с ним, Элис? Что он скажет мне?

 

Я немного подумала, собираясь с мыслями.

 

– Скажет, – наконец ответила я, – что там, на высоте около восьми тысяч метров, совсем другой мир и что нельзя морализировать по поводу того, что произошло.

 

– Проблема в том, – Грег едва шевелил губами, – что я с этим не согласен. Я знаю, что… – Он помедлил. – Я знаю, Адам чувствует, что вверху все по-другому, не похоже на все остальное. Но я полагаю, что можно морализировать по поводу поведения на вершине горы, как и в любом другом месте. Единственно необходимо воспринимать это правильно.

 

– Что вы имеете в виду?

 

Он вздохнул и огляделся, чтобы посмотреть, не вслушивается ли кто-нибудь в наш разговор. К счастью, все были заняты друг другом. Он сделал глоток из своего стакана, потом еще один. Я пила белое вино, он – виски.

 

– Должен ли я снова и снова казнить себя? Возможно, было безответственно с моей стороны вести относительно неопытных альпинистов на Чунгават. Я полагал, что отлично подготовлен. – Он твердо посмотрел на меня, в глазах появился новый, суровый блеск. – Возможно, я и по сей день так считаю. Мне стало плохо в горах, по-настоящему плохо, меня практически волоком пришлось стаскивать в базовый лагерь. Тогда была страшная буря, одна из самых сильных, которые мне доводилось видеть в мае. Но я думал, что создал систему закрепленных веревок и крючьев, которая при наличии носильщиков и профессиональных инструкторов обеспечивала полную безопасность. – Мы смотрели друг на друга, и тут я увидела, что его лицо начало смягчаться, пока на нем не появилось очень-очень печальное выражение. – Однако, скажете вы или другие люди, погибли пять человек. И кажется… да, неуместно делать заявления о том, что не выдержали та веревка или тот колышек, что мои мысли были заняты другими вещами. – Он едва заметно пожал плечами.

 

– Простите, – сказала я. – Я не сильна в технических деталях.

 

– Верно, – сказал Грег. – Многие не сильны.

 

– Но я знаю об эмоциях, последствиях. Это было ужасно для всех. Я прочла книгу Клауса. Он переживает по поводу того, что оказался беспомощным там, наверху. И Адам. Он все еще мучается из-за того, что не смог спасти свою подругу Франсуазу.

 

– Бывшую подругу, – ровным голосом поправил Грег. Было похоже, что он безутешен. Внезапно к нам подошла молодая женщина.

 

– Привет, – радостно сказала она. – Я Кейт из издательства, работала с книгой Клауса.

 

Возникла пауза, пока мы с Грегом обменивались взглядами, вдруг ощутив себя заговорщиками.

 

– Меня зовут Элис, – представилась я.

 

– Я – Грег.

 

По лицу женщины было ясно – она поняла, кто перед ней.

 

– О, вы были…

 

Кейт смущенно замолчала и покраснела.

 

 

* * *

 

– …Было ужасно неловко, – рассказывала я. – Не пауза, а какая-то черная дыра. Ясно, что Грег не мог вступить и закончить за нее фразу, назвать себя одним из тех, кого обвиняют в катастрофе, а я полагала, что не мое дело вмешиваться и помогать ей выпутываться. Она все краснела, краснела, а потом просто отошла в сторону. Это… ой, холодно.

 

Адам натянул на меня одеяло.

 

– О чем ты разговаривала с Грегом?

 

Произнося это, он уложил мои конечности и перевернул меня, словно манекен.

 

– Аккуратнее. Я подумала, что должна увидеться с кем-нибудь, кто для тебя имеет значение. И еще я хотела рассказать ему, как ты переживаешь всю эту шумиху.

 

Я попыталась перевернуться, чтобы взглянуть Адаму в глаза.

 

– Ты против?

 

Я ощутила его руки у себя на затылке, потом он схватил меня за волосы и с силой вжал лицом в матрас. Я не сдержалась и вскрикнула.

 

– Да, я против. Это тебя нисколько не касается. Что ты знаешь об этом? – У меня на глаза навернулись слезы. Я попыталась перевернуться, но Адам локтем и коленом прижимал меня к кровати, одновременно водя пальцами по моему телу. – Твое тело так неисчерпаемо прекрасно, – нежно сказал он, его губы коснулись моего уха. – Я по уши влюблен в каждую его частицу, и я люблю тебя.

 

– Да, – простонала я.

 

– Но, – его голос стал жестче, хотя и теперь он был не громче шепота, – я не хочу, чтобы ты вмешивалась в дела, которые тебя абсолютно не касаются, потому что это меня бесит. Тебе ясно?

 

– Нет, – сказала я. – Я в самом деле не понимаю. Я не согласна.

 

– Элис, Элис, – укоризненно сказал он, перемещая пальцы от моих волос вдоль позвоночника, – нам нет дела до наших миров, до прошлых жизней друг друга. Значение имеет только то, что мы здесь, в этой кровати.

 

Вдруг я дернулась.

 

– Ой, больно! – вскрикнула я.

 

– Подожди, – сказал он. – Подожди, тебе лишь нужно расслабиться.

 

– Нет, нет, я не могу! – Я попыталась перевернуться на спину, но он надавил на меня так, что стало трудно дышать.

 

– Расслабься и верь мне, – говорил он, – верь мне.

 

Вдруг мое тело пронзила боль, это было словно вспышка света, которую я могла видеть и чувствовать, и она пробегала сквозь меня снова и снова – бесконечно, и я услышала крик, который словно исходил откуда-то. Но кричала я.

 

 

* * *

 

Врач, которая за мной наблюдала, Кэролайн Воган, всего на четыре-пять лет старше меня, и каждый раз, когда я обращаюсь к ней – обычно по поводу каких-нибудь предписаний или прививок, – чувствую, что мы те люди, которые обязательно подружились бы, познакомься при других обстоятельствах. В данном случае по этой причине было немного неловко. Я позвонила ей и упросила срочно принять меня по дороге на работу. Да, это важно. Нет, я не могу ждать до завтра. Внутреннее обследование было болезненным, и я кусала костяшки пальцев, чтобы не закричать. Кэролайн болтала со мной, а потом вдруг замолчала. Спустя несколько секунд она стянула перчатки, и я ощутила ее теплые пальцы на верхней части спины. Она сказала, что можно одеваться, а сама стала мыть руки. Когда я вышла из-за ширмы, она сидела за столом и делала записи. Она подняла глаза.

 

– Можете сесть?

 

– С трудом.

 

– Я удивлена. – У нее был очень серьезный, почти торжественный вид. – Как вы отнесетесь к тому, что у вас обширная анальная трещина?

 

Я постаралась взглянуть на Кэролайн спокойно, словно речь шла о гриппе.

 

– И что это значит?

 

– Она, возможно, зарастет сама собой, но вам следует в течение следующей недели или около того потреблять побольше фруктов и клетчатки, чтобы избежать дальнейшего ухудшения. Я пропишу еще легкое слабительное.

 

– Это она?

 

– Что вы имеете в виду?

 

– Очень болит.

 

Кэролайн немного подумала и дописала что-то в рецепт.

 

– Это анестезирующий гель, он должен помочь. Приходите провериться на следующей неделе. Если трещина не затянется, нам придется подумать о расширении анального прохода.

 

– Это что такое?

 

– Не беспокойтесь. Это несложная процедура, но ее делают под общим наркозом.

 

– Боже.

 

– Не бойтесь.

 

– Хорошо.

 

Она отложила ручку и передала мне рецепт.

 

– Элис, я не собираюсь читать вам лекции по поводу нравственности. Но, ради Бога, относитесь к своему телу с уважением.

 

Я кивнула. Я не могла придумать, что сказать.

 

– У вас синяки на внутренних поверхностях бедер, – продолжала она. – На ягодицах, на спине и даже слева на шее.

 

– Как видите, я ношу блузку с высоким воротником.

 

– Вы ни о чем не хотите поговорить со мной?

 

– Все кажется хуже, чем есть на самом деле, Кэролайн. Я недавно вышла замуж. Мы увлеклись.

 

– Думаю, что должна вас поздравить, – сказала Кэролайн, но произнесла она это без тени улыбки.

 

Я, поморщившись, поднялась, чтобы идти.

 

– Спасибо.

 

– Элис.

 

– Да?

 

– Жестокий секс…

 

– Это совсем не то…

 

– Я договорю. Жестокий секс может привести в штопор, из которого трудно выйти. Это как наркотик.

 

– Нет. Вы ошибаетесь. – Меня охватил жар, злость, унижение. – Секс всегда связан с болью, не так ли? С силой, подчинением и прочими вещами.

 

– Конечно. Но не с анальными трещинами.

 

– Да.

 

– Будьте осторожнее, о'кей?

 

– Да.

 

 

Глава 21

 

 

Найти ее не составило труда. Было письмо, на которое я насмотрелась до боли в глазах. Мне было известно ее имя; адрес выведен в заголовке листка почерком с завитушками. Просто однажды утром я позвонила с работы в справочную и узнала номер ее телефона. Несколько минут смотрела на цифры, записанные на обратной стороне использованного конверта, раздумывая, позвонить или нет. Кем я должна притвориться? Что, если кто-то другой снимет трубку? Я прошла по коридору к автомату с напитками, налила себе в пластмассовый стаканчик апельсинового чая и уселась в кабинете, плотно притворив за собой дверь. Я подложила под себя мягкую подушку, но сидеть все равно было больно.

 

Телефон звонил довольно долго. Должно быть, ее не было дома, скорее всего она на работе. Какая-то часть меня вздохнула с облегчением.

 

– Алло.

 

Все-таки ответила. Я прокашлялась.

 

– Здравствуйте, это Мишель Стоу?

 

– Да, это я.

 

У нее был высокий и довольно писклявый голос, в котором звучал западный акцент.

 

– Меня зовут Сильвия Бушнелл. Я коллега Джоанны Нобл по газете «Партисипант».

 

– Да? – Теперь голос стал осторожным, напряженным.

 

– Она передала мне вашу записку, и мне хотелось бы узнать, могу я поговорить с вами об этом.

 

– Даже не знаю, – сказала она. – Не стоило мне писать. Я была очень рассержена.

 

– Мы просто хотели бы узнать эту историю, как вы ее видите, вот и все.

 

Тишина.

 

– Мишель? – сказала я. – Вам достаточно рассказать мне то, что сможете.

 

– Не знаю.

 

– Я могла бы приехать и повидаться с вами.

 

– Мне не хотелось бы, чтобы вы публиковали что-нибудь в газете без моего согласия.

 

– Ни в коем случае, – достаточно аккуратно сказала я.

 

Мишель отнекивалась, но я была настойчивой, и она согласилась, а я сказала, что приеду к ней завтра утром. Она жила всего в пяти минутах от станции. Все оказалось так просто.

 

Я не читала в поезде. Сидела неподвижно, морщилась при покачивании вагона и наблюдала через окно, как дома Лондона уступали место сельскому пейзажу. День был мрачно-серый. Накануне вечером Адам растер меня всю с массажным кремом. Он очень аккуратно касался синяков, нежно притрагивался к их багровой поверхности, словно это были славные боевые шрамы. Он искупал меня, завернул в два полотенца и положил ладонь мне на лоб. Он был так заботлив, так гордился мной и моими страданиями.

 

Поезд проезжал по длинному туннелю, и я посмотрела на свое отражение в окне: худое лицо, распухшие губы, тени под глазами, плохо уложенные волосы. Я достала из сумочки расческу, резинку и туго закрепила волосы. Мне пришло в голову, что я не захватила ни блокнота, ни ручки. Куплю на станции.

 

Мишель Стоу открыла дверь, держа на руках младенца, припавшего к ее груди. Он кормился. Глаза были крепко зажмурены на сморщенном покрасневшем личике. Губы жадно двигались. Когда я вошла через дверь, младенец на секунду оторвался от груди, и я увидела, что он сделал слепое инстинктивное движение – рот открылся, крошечные пальчики разжались и стали хватать воздух. Потом он снова нашел сосок и стал ритмично причмокивать.

 

– Я уже заканчиваю кормление, – сказала женщина.

 

Она провела меня в маленькую комнату, в которой почти все пространство занимал коричневый диван. Пылал переносной камин. Я села на диван и стала ждать. Мне было слышно, как она тихо воркует, а ребенок хнычет. В воздухе стоял сладковатый запах талька. На каминной полке – фотографии младенца, иногда с Мишель, иногда с худым лысым мужчиной.

 

Мишель вошла в комнату уже без ребенка и села на другой конец дивана.

 

– Хотите чаю или еще чего-нибудь?

 

– Нет, спасибо.

 

Она выглядела моложе меня. У нее темные вьющиеся волосы и полные бледные губы, выделявшиеся на круглом настороженном лице. Все в ней казалось мягким: блестящие завитки волос, маленькие белые руки, молочно-белые груди, еще округлый после родов животик. Она выглядела и соблазнительной, и уютной в своем поношенном кремовом кардигане, в красных тапочках на ногах, с пятнышком молока на черной тенниске. Впервые в жизни во мне шевельнулся материнский инстинкт. Я вытащила из сумочки скрепленный металлической спиралью блокнот и положила на колени. Приготовила ручку.

 

– Почему вы написали Джоанне?

 

– Кто-то показал мне статью, – сказала она. – Не знаю, что у них было в голове. Меня изнасиловала знаменитость.

 

– Расскажите мне об этом.

 

– Почему бы и нет? – сказала она.

 

Я не отрывала глаз от блокнота и время от времени чертила в нем значки, которые можно было принять за скоропись. Мишель говорила с усталой фамильярностью человека, который в сотый раз рассказывает бородатый анекдот. В то время, когда произошел инцидент – она использовала это странное слово, видимо, после всех полицейских и судебных процедур, – ей было восемнадцать лет, а случилось все на вечеринке в деревне рядом с Глочестером. Вечеринку устраивал приятель ее парня («Тони тогда был моим парнем», – пояснила она). По дороге на вечеринку она поссорилась с Тони, он бросил ее там, отправившись с двумя приятелями в соседний паб. Она была рассержена и смущена, сказала она, и опьянела от сидра и дешевого красного вина, выпитых на пустой желудок. К тому моменту, когда она познакомилась с Адамом, у нее в глазах все кружилось. Она стояла в углу, болтая с подругой, когда пришли он и другой мужчина.

 

– Он был симпатичный. Возможно, вы видели его на фото. – Я кивнула. – Значит, появились эти двое, и я, помню, сказала Джози: «Твой блондин, а я подхвачу красавчика».

 

Пока все совпадало с рассказом Адама. Я нарисовала в углу блокнота увядший цветок.

 

– Что произошло потом? – спросила я. Но Мишель даже не нужно было спрашивать. Ей хотелось рассказать свою историю. Хотелось поговорить с незнакомкой, чтобы ей наконец поверили. Она думала, что я на ее стороне, журналистка-психолог.

 

– Я подошла к нему и пригласила на танец. Мы немного потанцевали, потом стали целоваться. Мой парень все не возвращался. Я подумала, что проучу его. – Она подняла глаза, не шокировал ли меня задуманный ею прием, заявление о котором, должно быть, и привело к перекрестному допросу. – Значит, я принялась за дело. Я поцеловала его и засунула ему руки под рубашку. Мы вместе вышли на улицу. Там уже были и другие, они целовались и хохотали. Он потащил меня к кустам. Он сильный. Что ж, он лазает по горам, разве нет? Когда мы были еще на лужайке и все вокруг на нас смотрели, он начал расстегивать мне платье на спине. – Она резко втянула в себя воздух, это прозвучало как всхлип. – Звучит глупо, я не какая-нибудь там дурочка или что-то в этом роде, но я не хотела… – Она замолчала, потом вздохнула. – Я просто хотела подшутить, – проговорила она неубедительно. Обеими руками откинула с лица свои темные волосы. Она выглядела слишком молодой, чтобы быть восемнадцатилетней восемь лет назад.

 

– Что произошло, Мишель? – спросила я.

 

– Мы отошли от остальных, за дерево. Мы целовались, и все пока было нормально. – Теперь ее голос был очень тихим, и мне пришлось податься вперед, чтобы слышать, что она говорит. – Потом он просунул руку мне между ног, а я сначала не противилась. Потом я сказала, что не хочу этого. Что хочу вернуться в дом. Мне показалось вдруг, что все не так, как надо. Я подумала: может, вернулся мой парень. Адам был такой высокий и сильный, а я если открывала глаза, то видела, что он смотрит прямо на меня, если же закрывала, то меня начинало ужасно тошнить и все вокруг вертелось. Я здорово напилась.

 

Когда Мишель описывала мне сцену, я старалась концентрироваться на словах, а не представлять все в картинках. Когда я поднимала на нее глаза, чтобы ободряюще кивнуть или хмыкнуть в поддержку, то старалась не фокусировать взгляд на ее лице, а видеть лишь расплывчатое пятно, бледный кусок кожи. Она говорила, что пыталась вырваться. Адам стащил с нее платье, швырнул в темноту кустов и снова поцеловал ее. На этот раз поцелуй был болезненным, к тому же его рука вызывала боль между ног. Она испугалась. Принялась вырываться, но он лишь крепче держал ее. Она попыталась закричать, Адам рукой зажал ей рот. Она помнила, что старалась выговорить «пожалуйста», но из-под его пальцев доносилось только невнятное мычание.

 

– Я думала, что если он услышит мои мольбы, то остановится, – сказала Мишель; теперь она была готова расплакаться. Я нарисовала в блокноте большой квадрат и маленький внутри его. В маленьком квадрате я написала слово «пожалуйста».

 

– Какая-то часть меня еще не верила в то, что происходит. Я все думала, что он в конце концов остановится.

 

Этого не может быть, думала я, это не изнасилование. Должен быть мужчина в маске, который внезапно появляется из темной аллеи, вы знаете эти рассказы.

 

Он повалил меня на землю. Было очень колко. Крапива обожгла мне икру. Он по-прежнему зажимал мне рот рукой. Один раз он убрал руку, чтобы меня поцеловать, но это уже не было похоже на поцелуй, просто другой вид кляпа. Потом он снова зажал мне рот. Я все время боялась, что меня вырвет. Он просунул другую руку мне между ног и попытался сделать так, чтобы я захотела его. Он действительно очень старался. – Мишель посмотрела сквозь меня. – Я не могла не ощущать определенного удовольствия, и это было хуже всего, вы понимаете? – Я снова кивнула. – Хотеть, чтобы тебя изнасиловали, – это уже не изнасилование, не так ли? Не так ли?

 

– Не знаю.

 

– Потом он сделал это со мной. Вы не представляете, какой он сильный. Казалось, он наслаждается, делая во время этого мне больно. Я просто лежала, вся мокрая, и ждала, когда все это закончится. Когда он кончил, то опять поцеловал меня, как будто все произошло по обоюдному согласию. Я не могла говорить, не могла ничего сделать. Он принес мое платье и трусики. Я плакала, а он просто смотрел на меня, словно ему было интересно. Потом сказал: «Это просто секс», или: «Это всего лишь секс», или что-то в этом роде и просто взял и ушел. Я оделась и вернулась в дом. Я увидела Джози с ее блондином, она мне подмигнула. А он уже танцевал с другой девушкой. Даже не взглянул на меня. Мишель, казалось, оцепенела, лицо ее было почти безразличным. Ей приходилось не раз рассказывать это. Я спросила ровным голосом, когда она обратилась в полицию. Она сказала, что подождала неделю.

 

– Почему так долго?

 

– Я чувствовала себя виноватой. Я напилась, завлекла его, я действовала за спиной у своего парня.

 

– Что же тогда заставило вас заявить о случившемся?

 

– Мой парень прослышал об этом. Мы поскандалили, и он ушел от меня. Тогда я пошла в полицию.

 

Мишель вдруг оглянулась, поднялась и вышла из комнаты. Я несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, прежде чем она вернулась с ребенком. Она снова села на диван, завернутый в одеяло младенец уютно лежал у нее на руках. Время от времени она подносила к его губам свой мизинец, и тот принимался с готовностью его сосать.

 

– В полиции ко мне отнеслись довольно сочувственно. На теле еще оставались синяки. Еще он… он проделывал со мной всякое, было заключение врача. Но суд прошел ужасно.

 

– Что случилось?

 

– Я дала показания, а потом поняла, что судят меня. Адвокат спрашивал о моем прошлом… в смысле о моих прошлых половых связях. Со сколькими мужчинами я переспала. Потом заставил меня рассказать все, что произошло на вечеринке. Как я поссорилась со своим парнем, что на мне было надето, сколько я выпила, как я первая его поцеловала, как заигрывала с ним. Он – Адам – сидел на скамье подсудимых с серьезным и печальным видом. Судья прекратил процесс. Мне хотелось провалиться сквозь землю… все вокруг показалось грязным. Вся моя жизнь. Я никого никогда не ненавидела так сильно, как его. – Она помолчала. – Вы мне верите?

 

– Вы были очень откровенны, – сказала я. Ей хотелось от меня чего-то большего. Ее лицо было по-девичьи полным, и она смотрела на меня с напряженным выражением мольбы. Я почувствовала к ней жалость, к себе тоже. Она подняла ребенка и уткнулась лицом в мягкий изгиб его шеи. Я встала. – И еще вы были смелой, – выдавила я из себя.

 

Она подняла голову и посмотрела на меня.

 

– Вы что-нибудь с этим сделаете?

 

– Здесь проблемы с законом. – Меньше всего мне хотелось обнадеживать ее.

 

– Да, – кивнула она безнадежно. Казалось, она мало чего ждет. – Что бы вы сделали, Сильвия? Скажите.

 

Я заставила себя посмотреть ей в глаза. Было такое ощущение, что я смотрю не с той стороны подзорной трубы. На меня опять нахлынуло чувство двойного предательства.

 

– Я не знаю, что бы я сделала, – сказала я. Потом мне в голову пришла мысль: – Вы не выбираетесь в Лондон?

 

Она озадаченно нахмурилась.

 

– С ним? – она показала глазами на ребенка. – И зачем мне это?

 

Она казалась вполне естественной; да и телефонные звонки с письмами, казалось, прекратились.

 

Младенец заплакал, и она подняла сына так, что его головка уткнулась ей в подбородок. Он лежал у нее на груди, раскинув руки, словно крошечный альпинист, прижавшийся к поверхности скалы. Я улыбнулась ей.

 

– У вас прекрасный мальчик, – сказала я. – Вы хорошо потрудились.

 

Ее лицо расплылось в ответной улыбке.

 

– Да, потрудилась, разве нет?

 

 

Глава 22

 

 

– Что вы сделали?

 

До того момента я считала, что выражение об отвалившейся челюсти всего лишь метафора или преувеличение, но тут никаких сомнений быть не могло: у Джоанны Нобл просто отвалилась челюсть.

 

Возвращаясь на поезде, и без того шокированная и расстроенная, я ощутила приступ настоящей паники, когда до меня впервые дошло, что в действительности я натворила. Я представила себе Мишель, которая звонит в «Партисипант», спрашивает Сильвию Бушнелл, чтобы пожаловаться или что-нибудь добавить к своему рассказу, узнает, что там никого с таким именем нет, и тогда связывается с Джоанной. Едва ли потребуется много времени и усилий, чтобы выйти на меня. Что подумает Мишель по поводу того, что проделали в отношении ее? Другой не совсем абстрактный вопрос – что случится со мной. Если даже напрямую не нарушен никакой закон, я представила, как объясняю Адаму, что натворила.

 

Я урегулировала вопрос, насколько это было возможно, немедленно. По дороге домой позвонила из автомата Джоанне Нобл и ко времени завтрака на следующий день была у нее в квартире.

 

Я посмотрела Джоанне в лицо.

 

– Пепел нужно стряхнуть, – сказала я.

 

– Что? – переспросила она, все еще пребывая в оцепенении.

 

Я нашла на столе блюдце и подставила его под покачивающийся цилиндрик пепла на кончике сигареты, которую она держала в правой руке. Я сама тронула пальцем сигарету, и пепел осыпался в блюдце. Я приготовилась излагать дополнительные детали к голым фактам своей исповеди. Все должно было быть изложено максимально ясно.

 

– Мне очень стыдно, Джоанна. Позвольте мне рассказать, что именно я натворила, а потом вы скажете, что думаете обо мне. Я позвонила Мишель Стоу, назвалась вашей коллегой по работе в газете. Я поехала к ней, поговорила, и она рассказала, что произошло между ней и Адамом. Я не могла заставить себя отказаться от желания выяснить это, а другого способа придумать не смогла. Но это было ошибкой. Я чувствую себя ужасно.

 

Джоанна воткнула сигарету в блюдце и подожгла другую. Она провела ладонью по своим волосам. Журналистка была по-прежнему в халате.

 

– Что, черт побери, вы делаете?

 

– Расследую.

 

– Она думала, что говорит с репортером. Думала, что делает смелое заявление от имени жертв насилия, а вместо этого удовлетворила ваше любопытство по поводу того, что ваш муженек, – последнее слово Джоанна произнесла с горьким презрением, – выкидывал со своим петушком до того, как вы поженились.

 

– Я не пытаюсь оправдываться.

 

Джоанна сделала глубокую затяжку.

 

– Вы назвались вымышленным именем?

 

– Я сказала, что меня зовут Сильвия Бушнелл.

 

– Сильвия Бушнелл? Где вы такое откопали? Вы… – Это было для нее уже слишком. Джоанна начала хихикать, потом не смогла сдержаться и захохотала. Она опустила голову и пару раз даже ударилась о столешницу. Она снова затянулась сигаретой и принялась одновременно кашлять и смеяться. Наконец ей удалось взять себя в руки. – Вы явно умеете задевать за живое. Вам следовало бы заняться моей работой. Мне необходимо немного кофе. Хотите?

 

Я кивнула, она вскипятила воду и за разговором намолола кофейных зерен.

 

– Так что же вам удалось узнать?