Въ похвальномъ слове онъ кратко описываетъ свою болезнь и исцеленіе. Чудеса прежде бывшія не записывались и потому авторъ описываетъ большею частію чудеса современныя ему.

Въ принадлежности этого сочиненія Софронію нельзя сомневаться и по внутреннимъ признакамъ, и по внешнимъ. Мы уже видели, что на 7 вселенскомъ Соборе оно приписывалось ему [41]; слогъ его сходствуетъ съ другими произведеніями этого автора.

Сергій, Епископъ Могилевскій

Источникъ: Чудеса святыхъ мучениковъ Кира и Іоанна. // «Душеполезное Чтенiе». Ежемесячное изданіе духовнаго содержанія. 1889. Часть 2. — М.: Въ Университетской типографіи, 1889. — С. 18–41.

Житіе преподобныя матери нашея Маріи Египетскія

Въ изданіи житія преподобной матери нашей Маріи Египетской нами исключительно руководило желаніе сохранить старый русскій языкъ этого шедевра православной духовной литературы. Въ некоторахъ заграничныхъ изданіяхъ были попытки перередактировать это замечательное произведеніе на более модерный языкъ. Такія переработки, однако, не увенчались успехомъ, чего и надо было ожидать, потому что житіе преп. Маріи Египетской — не просто разсказъ, который можно представить современному читателю на современномъ русскомъ языке въ любомъ изданіи, а почти что уже богослужебное чтеніе, которое требуетъ особаго стиля, особаго духовнаго аромата и внутренней гармоніи съ великопостнымъ православнымъ богослуженіемъ.

Этотъ старый русскій языкъ въ предлагаемомъ здесь житіи святоотеческаго творенія Святителя Софронія, патріарха Іерусалимскаго, замечателенъ еще и темъ, что онъ вполне понятенъ для широкой массы верующихъ, но темъ не менее онъ и не современный русскій языкъ, который могъ бы звучать диссонансомъ среди богослужебныхъ церковно–славянскихъ текстовъ стихиръ и тропарей.

Тайну цареву скрывать хорошо, дела же Божіи открывать славно. — Такъ сказалъ ангелъ Товіи, после чудеснаго исцеленія отъ слепоты очей, после всехъ опасностей, черезъ которыя онъ провелъ и отъ которыхъ избавилъ его своимъ благочестіемъ. Не сохранить тайны царя — дело опасное и страшное. Умолчать же о чудныхъ делахъ Божіихъ — опасно для души. Посему и я, движимый страхомъ умолчать о божественномъ и вспоминая о наказаніи, обещанному рабу, который, влявъ отъ господина талантъ, зарылъ его въ землю и данное для работы скрылъ безплодно, — не умолчу о священной повести дошедшей до насъ. Никто да не усумнится поверить мне, писавшему о слышанномъ, и не думаетъ, что я сочиняю басни, пораженный величіемъ чудесъ. Избави меня Богъ солгать и подделать разсказъ, въ которомъ поминается имя Его. Мыслить же низменно и недостойно величія воплощеннаго Бога Слова и не верить сказанному здесь — по моему, неразумно. Если же найдутся такіе читатели сего повествованія, которые, пораженные чудесностью слова, не пожелаютъ верить ему, да будетъ къ нимъ милостивъ Господь; ибо они, помышляя о немощи человеческой природы, считаютъ невероятными чудеса, повествуемыя о людяхъ. Но приступлю къ повести моей, о делахъ явленныхъ въ нашемъ поколеніи, какъ поведалъ ее мне благочестивый мужъ, съ детства научившійся божественному слову и делу. Пусть не ссылаются въ оправданіе неверія, что невозможно въ нашемъ поколеніи совершиться такимъ чудесамъ. Ибо благодать Отца, текущая черезъ роды въ роды по душамъ святыхъ, творитъ друзей Божіихъ и пророковъ, какъ объ этомъ учитъ Соломонъ. Но время начать сію священную повесть.

Жилъ человекъ въ палестинскихъ монастыряхъ, славный жизнью и даромъ слова, съ младенческихъ пеленъ воспитанный въ иноческихъ подвигахъ и добродетеляхъ. Имя старцу было Зосима. Да не подумаеть кто–либо, судя по имени, что я называю того Зосиму, который некогда былъ обличенъ въ неправославіи. То былъ совсемъ другой Зосима, и между ними большое различіе, хотя оба носили одинаковое имя. Этотъ Зосима былъ православный, съ самаго начала подвизавшійся въ одной изъ палестинскихъ обителей, прошедшій все виды подвижничества, искушенный во всякомъ воздержаніи. Соблюдалъ онъ во всемъ правило, завещанное отъ воспитателей на поприще этой духовной атлетики, многое и отъ себя примыслилъ, трудясь покорить плоть духу. И не миновалъ онъ своей цели: столь прославился старецъ духовною жизнью, что многіе изъ ближнихъ, а то и изъ дальнихъ монастырей, нередко приходили къ нему, чтобы въ ученіи его найти для себя образецъ и уставъ. Но столь потрудившись въ жизни деятельной, старецъ не оставлялъ попеченія и о божественномъ слове, ложась, и вставая, и держа въ рукахъ работу, которой кормился. Если же хочешь узнать о пище, которой онъ питался, то одно имелъ онъ дело неумолчное и непрестанное — петъ Богу всегда и размышлять о божественномъ слове. Часто, говорятъ, старецъ бывалъ удостоенъ божественныхъ виденій, озаряемый свыше, по слову Господа: очистившіе свою плоть и всегда трезвящіеся неусыпающимъ окомъ души узрятъ виденія озаряемыя свыше, имея въ нихъ залогъ ожидающаго ихъ блаженства.

Разсказывалъ Зосима, что, едва оторвавшисъ отъ материнской груди, былъ онъ отданъ въ тотъ монастырь и до пятьдесятъ третьяго года проходилъ въ немъ аскетическій подвигъ. Потомъ же, какъ самъ разсказывалъ, сталъ онъ мучиться помысломъ, будто бы онъ совершененъ во всемъ и не нуждается въ наученіи ни отъ кого. И такъ, по его словамъ, началъ разсуждать самъ съ собой: «Есть ли на земле монахъ, могущій оказать мне пользу и передать мне нечто новое, такой видъ подвига, котораго я не знаю и не совершилъ? Сыщется ли среди любомудрыхъ пустыни мужъ, превосходящій меня жизнью или созерцаніемъ»? Такъ разсуждалъ старецъ, когда предсталъ ему некто и сказалъ:

— «Зосима! Доблестно ты подвизался, въ меру силъ человеческихъ, доблестно свершилъ аскетическій путь. Но никто среди людей не достигъ совершенства, и больше подвигъ, предстоящій человеку, уже совершеннаго, хотя вы и не знаете сего. А чтобы и ты узналъ, сколько есть иныхъ путей ко спасенію, выйди изъ родной земли твоей, изъ дома отца твоего, какъ Авраамъ, славный среди патріарховъ, и ступай въ монастырь близъ реки Іордана».

Тотчасъ, повинуясь веленію, старецъ выходитъ изъ монастыря, въ которомъ съ детскихъ летъ подвизался, и, достигнувъ Іордана, святой реки, направляется въ путь, ведущій его въ монастырь, въ который послалъ его Богъ. Толкнувъ рукой дверь обители, видитъ сперва инока–привратника; тотъ проводитъ его къ игумену. Игуменъ, принявъ его и увидевъ благочестивый его образъ и обычай — сотворилъ онъ обычное монашеское метаніе (уставный поклонъ) и молитву — спросилъ его:

— «Откуда ты, братъ, и ради чего пришелъ къ смиреннымъ старцамъ?»

Зосима отвечалъ:

— «Откуда я, нетъ нужды говорить, пришелъ же я ради пользы душевной. Слышалъ я о васъ много славнаго и достохвальнаго, что можетъ душу приблизить къ Богу».

Игуменъ сказалъ ему:

— «Богъ одинъ, исцеляющій человеческую немощь, откроетъ, братъ, тебе и намъ Свою божественную волю и научитъ творить, что подобаетъ. Человекъ человеку помочь не можетъ, если каждый не будетъ внимать себе постоянно и трезвеннымъ умомъ делать должное, имея Бога сотрудникомъ делъ своихъ. Но если, какъ ты говоришь, любовь Божія подвигнула тебя увидать насъ, смиренныхъ старцевъ, останься съ нами, и всехъ насъ напитаетъ благодатью Духа Добрый Пастырь, давшій душу Свою во избавленіе за насъ и знающій овецъ Своихъ по именамъ.

Такъ говорилъ игуменъ, а Зосима, опять сотворивъ метаніе и испросивъ его молитвъ, сказалъ «аминь» и остался жить въ монастыре.

Увиделъ онъ старцевъ, славныхъ жизнью и созерцаніемъ, горящихъ духомъ, работающихъ Господу. Пеніе ихъ было непрестанное, стояніе всенощное. Въ рукахъ ихъ всегда работа, на устахъ псалмы. Ни слова празднаго, ни помысла о земныхъ делахъ: доходы, исчисляемые ежегодно, и заботы о земныхъ трудахъ даже по имени были имъ неизвестны. Но одно было тщаніе у всехъ — быть теломъ, какъ трупъ, умереть совершенно міру и всему, что въ міре. Пищей же ихъ неоскудевающей были боговдохновенныя слова. Тело питали они однимъ необходимымъ, хлебомъ и водой, ибо каждый пламенелъ божественной любовью. Видя это, Зосима, по словамъ его, весьма назидался, устремляясь впередъ, ускоряя свой собственный бегъ, ибо нашелъ соработниковъ себе, искусно обновляющихъ садъ Божій.

Прошло довольно дней и приблизилось время, когда христіанамъ заповедано совершать священный постъ, приготовляя себя къ поклоненію божественнымъ Страстямъ и Воскресенію Христову. Врата монастыря были всегда закрыты, позволяя инокамъ подвизаться въ тишине. Отворялись они лишь тогда, когда крайняя нужда заставляла монаха выйти изъ ограды. Пустынно было сіе место, и большинству соседнихъ монаховъ не только недоступно, но даже неизвестно. Соблюдалось же въ монастыре правило, ради котораго, думаю, и Богъ привелъ Зосиму въ тотъ монастырь. Какое это правило, и какъ соблюдалось, сейчасъ скажу. Въ воскресенье, которое дало имя первой седмице поста, совершались, какъ всегда, въ церкви Божественныя Таинства и каждый причащался техъ Пречистыхъ и Животворящихъ Таинъ. Вкушали и пищи немного, по обычаю. После того все сходились въ церковь и, помолившись прилежно, съ земными поклонами, старцы целовали другъ друга и игумена, обнимая и творя метаніе, и каждый просилъ помолиться о немъ и иметь его соподвижникомъ и сотрудникомъ въ предстоящей брани.

После сего монастырскія врата отворялись, а съ согласнымъ пеніемъ псалма: Господь просвещеніе мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь защититель живота моего, кого устрашуся? и далее, по порядку, — все выходили изъ монастыря. Одного брата или двухъ оставляли въ монастыре, не для того, чтобы стеречь имущество (не было у нихъ ничего, соблазнительнаго для грабителей), но чтобы не оставлять храма безъ службы. Каждый бралъ съ собой пищу, какую могъ и хотелъ. Одинъ несъ немного хлеба, по телесной потребности, другой смоквы, тотъ финики, этотъ зерна, размоченныя въ воде. Последній, наконецъ, не имелъ ничего, кроме собственнаго тела и покрывающихъ его рубищъ, и питался, когда природа требовала пищи, растеніями пустыни. Былъ же у каждаго изъ нихъ такой уставъ и законъ, нерушимо соблюдаемый всеми — не знать другъ о друге, какъ кто живеть и постится. Перейдя тотчасъ Іорданъ, они расходились далеко другъ отъ друга по широкой пустыне, и ни одинъ не подходилъ къ другому. Если же кто издали замечалъ брата, приближающагося къ нему, сейчасъ же сворачивалъ въ сторону; каждый жилъ съ самимъ собою и съ Богомъ, все время поя псалмы и мало вкушая отъ своей пищи.

Такъ проведя все дни поста, возвращались они въ монастырь за неделю предъ животворящимъ Воскресеніемъ Спасителя изъ мертвыхъ, когда Церковь установила праздновать съ ваіями предпраздничное торжество. Каждый возвращался съ плодами собственной совести, знающей, какъ онъ потрудился и какихъ трудовъ бросилъ въ землю семена. И никто не спрашивалъ другого, какъ онъ совершалъ предположенный подвигъ. Таковъ былъ уставъ монастыря, и столь строго онъ соблюдался. Каждый изъ нихъ въ пустыне боролся противъ себя самого предъ судіей борьбы — Богомъ, не ища угождать людямъ или поститься на глазахъ у нихъ. Ибо совершаемое ради людей, ради угожденія человеческаго, не только не на пользу делающему, но и бываетъ для него причиной великаго наказанія.

Тогда и Зосима по уставу монастыря того перешелъ черезъ Іорданъ, взявъ съ собой на дорогу немного пищи на телесную потребу и рубища, которыя были на немъ. И совершалъ правило, проходя черезъ пустыню, и давая время пище по природной нужде. Спалъ онъ ночью, опускаясь на землю и вкушая краткій сонъ, где заставалъ его вечерній часъ. Утромъ же снова отправлялся въ путь, горя неослабевающимъ желаніемъ идти все дальше и дальше. Запало ему въ душу, какъ онъ самъ говорилъ, углубиться въ пустыню, надеясь найти какого–либо отца, живущаго тамъ, который бы могъ утолить его желаніе. И онъ все шелъ неутомимо, словно спеша къ какой–то известной всемъ гостиннице. Онъ прошелъ уже двадцать дней и, когда насталъ шестой часъ, пріостановился и, обратившись къ востоку, совершилъ обычную молитву. Онъ всегда прерывалъ свой путь въ установленные часы дня и немного отдыхалъ отъ трудовъ, — то стоя воспевалъ псалмы, то молился, преклонивъ колена.

И когда онъ пелъ, не отвращая глазъ отъ неба, видитъ онъ справа отъ холма, на которомъ стоялъ, словно тень человеческаго тела. Сперва онъ смутился, думая, что видитъ бесовское привиденіе, и даже вздрогнулъ. Но, оградивъ себя знаменіемъ креста и отогнавъ страхъ (уже окончена была его молитва), онъ обращаетъ взоръ и видитъ, действительно, некое существо, идущее на полдень. Было оно наго, черно теломъ, словно спаленное солнечнымъ зноемъ; волосa на голове белы, какъ руно, и не длинны, спускаясь не ниже шеи. Увидевъ его, Зосима, словно въ изступленіи отъ великой радости, началъ бежать въ ту сторону, куда удалялось виденіе. Радовался же онъ радостью несказанной. Ни разу еще не видалъ онъ за все эти дни человеческаго лица, ни птицы, ни зверя земного, ни даже тени. Искалъ онъ узнать, кто этотъ явившійся ему и откуда, надеясь, что откроются ему некія великія тайны.

Но, когда призракъ увиделъ издали приближающагося Зосиму, онъ началъ быстро убегать вглубь пустыни. А Зосима, позабывъ о своей старости, не помышляя уже и о трудахъ пути, усиливался настигнуть бегущее. Онъ догонялъ, оно убегало. Но быстрее былъ бегъ Зосимы, и вскоре онъ приблизился къ бегущему. Когда же Зосима подбежалъ настолько, что можно было разслышать голосъ, началъ онъ кричатъ, поднимая вопль со слезами:

— «Что ты убегаешь отъ старца грешника? Рабъ Бога истиннаго, подожди меня, кто бы ты ни былъ, заклинаю тебя Богомъ, ради Котораго живешь въ этой пустыне. Подожди меня немощнаго и недостойнаго, заклинаю надеждой твоей на воздаяніе за трудъ твой. Остановись и подари мне старцу молитву и благословеніе ради Господа, не презирающаго никого.

Такъ говорилъ Зосима со слезами, и бежали они оба въ местности, похожей на русло высохшаго потока. Но сдается мне, что никогда тамъ не было потока (откуда въ той земле быть потоку?), но такой видъ имела тамъ земля отъ природы.

Когда достигли они этого места, бежавшее существо спустилось внизъ и поднялось на другой берегъ оврага, а Зосима, утомленный и уже не въ силахъ бежать, остановился на этой стороне, усиливъ свои слезы и рыданія, которыя могли быть уже слышны вблизи. Тогда бегущее подало голосъ:

— «Авва Зосима, прости мне, ради Бога, не могу я обернуться и показаться тебе лицомъ. Женщина я, и нагая, какъ видишь, съ непокровеннымъ стыдомъ своего тела. Но, если желаешь исполнить одну мольбу грешной жены, брось мне одежду твою, чтобы я могла прикрыть ей женскую немощь и, повернувшись къ тебе, получить твое благословеніе».

Тутъ ужасъ и изступленіе нашли на Зосиму, по его словамъ, когда онъ услышалъ, что она назвала его по имени, Зосимой. Но, будучи мужемъ остраго ума и мудрымъ въ делахъ божественныхъ, уразумелъ онъ, что не назвала бы она его но имени, не видевъ раньше никогда и не слыхавъ о немъ, если бы не была озарена даромъ прозорливости.

Тотчасъ исполнилъ онъ повеленное, и, снявъ съ себя ветхую и разодранную мантію, бросилъ ей, отвернувшись, она же, взявъ ее прикрыла отчасти наготу тела, обернулась къ Зосиме и сказала:

— «Зачемъ пожелалъ ты, Зосима, видеть грешную жену? Что узнать отъ меня или увидеть хочешь ты, не убоявшійся принять такой трудъ?»

Онъ, приклонивъ колена, проситъ дать ему обычное благословеніе; и она тоже творитъ метаніе. Такъ лежали они на земле, прося благословенія другъ у друга и одно только слово можно было слышать отъ обоихъ: «Благослови!» Спустя долгое время жена говоритъ Зосиме:

— «Авва Зосима, тебе подобаетъ благословлять и творить молитву. Ты почтенъ саномъ пресвитера, ты много летъ предстоишь святому престолу и приносишь жертву Божественныхъ Таинъ».

Это повергло Зосиму въ еще бoльшій ужасъ; задрожавъ, старецъ покрылся смертельнымъ пoтомъ, застоналъ, и голосъ его прервался. Говоритъ ей, наконецъ, съ трудомъ переводя дыханіе:

— «О, духоносная мать, явно по всей твоей жизни, что ты пребываешь съ Богомъ и почти умерла для міра. Явна и дарованная тебе благодать, если ты назвала меня по имени и признала пресвитеромъ, никогда ранее не видевъ меня. Благодать познается не саномъ, а духовными дарами — благослови же меня ты, ради Бога, и помолись за меня, нуждающагося въ твоемъ предстательстве».

Тогда, уступая желанію старца, жена сказала:

— «Благословенъ Богъ, пекущійся о спасеніи людей и душъ».

Зосима ответилъ:

— «Аминь!», — и оба встали съ коленъ. Жена говоритъ старцу:

— «Ради чего пришелъ ты, человекъ, ко мне грешной? Ради чего пожелалъ видеть жену, оголенную отъ всякой добродетели? Впрочемъ, привела тебя благодать Святаго Духа, чтобы совершить для меня некое служеніе благовременное. Скажи мне, какъ живетъ ныне христіанскій народъ? Какъ цари? Какъ пасется Церковь?»

Зосима сказалъ ей:

— «Вашими святыми молитвами, мать, Христосъ всемъ даровалъ прочный миръ. Но пріими недостойную мольбу старца и помолись за весь міръ и за меня грешнаго, чтобы не безъ плода для меня было хожденіе по этой пустыне».

Она отвечала ему:

— «Тебе подобаетъ, авва Зосима, имеющему санъ іерейскій, молиться за меня и за всехъ. Ибо къ этому ты призванъ. Но такъ какъ мы должны исполнять послушаніе, то охотно сделаю повеленное тобою».

Съ этими словами она обратилась на востокъ и, поднявъ глаза къ небу и воздевъ руки, шепотомъ начала молиться. Не слышно было раздельныхъ словъ, такъ что Зосима не могъ ничего понять изъ ея молитвы. Стоялъ же онъ, по его словамъ, съ трепетомъ, глядя въ землю и не говоря ни слова. И клялся онъ, призывая Бога въ свидетели, что, когда показалась ему длинной ея молитва, онъ отвелъ глаза отъ земли и видитъ: поднялась она на локоть отъ земли, и стоитъ, молясь, на воздухе. Когда онъ увиделъ это, имъ овладелъ еще бoльшій ужасъ и, не смея ничего вымолвить отъ страха, упалъ онъ на землю, повторяя лишь многократно: «Господи, помилуй!»

Лежа на земле, смущался старецъ помысломъ: «не духъ ли это, и не притворна ли та молитва?» Жена же, обернувшись, подняла авву, говоря:

— «Что смущаютъ тебя, авва, помыслы, соблазняя обо мне, будто духъ я и притворно творю молитву? Знай, человекъ, что я грешная женщина, хотя и ограждена святымъ крещеніемъ. И не духъ я, но земля и пепелъ, одна плоть. Ни о чемъ духовномъ не помышляю». — И съ этими словами ограждаетъ себе крестнымъ знаменіемъ чело и глаза, уста и грудь, говоря: «Богъ, авва Зосима, да избавитъ насъ отъ лукаваго и отъ козней его, ибо велика брань его на насъ».

Слышавъ и видевъ сіе, старецъ палъ на землю и со слезами обнялъ ноги ея, говоря: «Заклинаю тебя, именемъ Христа Бога нашего, родившагося отъ Девы, ради Котораго ты облеклась въ эту наготу, ради Котораго такъ истощила свою плоть, не таи отъ раба твоего, кто ты и откуда, когда и какъ пришла въ эту пустыню. Все поведай, да явны будутъ чудныя дела Божіи… Мудрость сокровенная и тайное сокровище — какая въ нихъ польза? Скажи мне все, заклинаю тебя. Ибо не ради тщеславія и оказательства скажешь, но чтобы открыть истину мне грешному и недостойному. Верю Богу, Которому ты живешь и служишь, что для того привелъ Онъ меня въ эту пустыню, чтобы явить пути Господни о тебе. Не въ нашей власти противиться судьбамъ Божіимъ. Если бы не было угодно Христу Богу нашему явить тебя и твой подвигъ, не далъ бы Онъ тебя видеть никому, и меня не укрепилъ бы совершить такой путь, никогда не желавшаго и не смевшаго выйти изъ кельи».

Многое говорилъ авва Зосима, жена же, поднявъ его, сказала:

— «Стыжусь, авва мой, разсказать тебе позоръ моихъ делъ, прости меня Бога ради. Но какъ ты виделъ уже мое нагое тело, обнажу предъ тобою и дела мои, чтобы ты зналъ, какимъ стыдомъ и срамомъ полна душа моя. Не тщеславія убегая, какъ ты подумалъ, не желала я разсказать о себе, да и чемъ мне тщеславиться, бывшей избраннымъ сосудомъ діавола? Знаю и то, что, когда начну свою повесть, ты убежишь отъ меня, какъ бежитъ человекъ отъ змеи, не смогутъ уши твои услышать безобразія делъ моихъ. Но скажу, ни о чемъ не умолчавъ, заклиная тебя, прежде всего непрестанно молиться за меня, чтобы найти мне милость въ день Судный». Старецъ плакалъ неудержимо, а жена начала свой разсказъ.

— «Родной братъ мой былъ Египетъ. Еще при жизни родителей, когда мне было двенадцать летъ; я отвергла любовь ихъ и пришла въ Александрію. Какъ я тамъ вначале погубила мою девственность, какъ неудержимо и ненасытимо отдалась сладострастію, стыдно и вспоминать. Приличней сказать вкратце, чтобы ты зналъ страсть мою и сластолюбіе. Около семнадцати летъ, прости, прожила я, будучи какъ бы костромъ всенароднаго разврата, вовсе не ради корысти, говорю истинную правду. Часто, когда мне хотели давать деньги, я не брала. Такъ я поступала, чтобы заставить какъ можно больше людей добиваться меня, даромъ совершая угодное мне. Не подумай, что я была богата и оттого не брала денегъ. Жила я подаяніемъ, часто пряжей льна, но имела ненасытное желаніе и неудержимую страсть валяться въ грязи. Это было для меня жизнью, жизнью почитала я всяческое поруганіе природы.

Такъ я жила. И вотъ однажды летомъ вижу большую толпу ливійцевъ и египтянъ, бегущихъ къ морю. Я спросила встречнаго:

— Куда спешать эти люди?» Онъ мне ответилъ:

— «Все отправляются въ Іерусалимъ на Воздвиженіе Честнаго Креста, которое предстоитъ по обычаю черезъ несколько дней».

Сказала ему я:

— «Не возьмуть ли и меня съ собою, если я пожелаю ехать съ ними?»

— «Никто тебе не воспрепятствуетъ, если имеешь деньги за провозъ и продовольствіе».

Я говорю ему:

— «По правде, нетъ у меня ни денегъ, ни продовольствія. Но поеду и я, взойдя на одинъ изъ кораблей. А кормить они меня будутъ, хотятъ того или нетъ. Есть у меня тело, возьмутъ его вместо платы за провозъ».

— «А ехать мне захотелось для того — прости мне авва, — чтобы иметь побольше любовниковъ для утолонія моей страсти. Говорила я тебе, авва Зосима, чтобы ты не принуждалъ меня разсказывать о своемъ позоре. Боюсь я, видитъ Богъ, что оскверню и тебя и воздухъ моими словами».

Зосима, орошая землю слезами, отвечалъ ей:

— «Говори, ради Бога, мать моя, говори и не прерывай нити столь назидательнаго повествованія».

Она же, продолжая свой разсказъ, сказала:

— «Юноша тотъ, услышавъ безстыдныя мои слова, разсмеялся и ушелъ. Я же, бросивъ прялку, которую въ то время носила съ собой, бегу къ морю, куда, вижу, бегутъ все. И, увидя юношей, стоящихъ на берегу, числомъ десять или больше, полныхъ силъ и ловкихъ въ движеніяхъ, я нашла ихъ пригодными для своей цели (казалось, одни поджидали еще путешественниковъ, другіе же взошли на корабль). Безстыдно, какъ всегда, я вмешалась въ ихъ толпу».

— «Возьмите, — говорю, — и меня съ собой, куда плывете. Я не окажусь для васъ лишней».

Прибавила я и другія слова похуже, вызвавъ общій смехъ. Они же, увидя мою готовность на безстыдство, взяли меня и повели на свое судно. Явилась и те, кого поджидали, и мы тотчасъ пустились въ путь.

То, что было затемъ, какъ разскажу тебе, человекъ? Чей языкъ выразитъ, чье ухо постигнеть то, чтo происходило на судне во время плаванія. Ко всему этому я принуждала несчастныхъ даже противъ ихъ воли. Нетъ вида разврата, выразимаго или не выразимаго словомъ, въ которомъ я не была бы учительницей несчастныхъ. Удивляюсь я, авва, какъ вынесло море наше распутство! Какъ земля не отверзла свой зевъ и живую не поглотилъ меня адъ уловившую въ сети столько душъ! Но, думаю, Богъ искалъ моего покаянія, ибо не хочетъ онъ смерти грешника, но ждетъ великодушно его обращенія. Въ такихъ трудахъ мы прибыли въ Іерусалимъ. Все дни, до праздника проведенные мною въ городе, я занималась темъ же самымъ, если не худшимъ. Я не довольствовалась юношами, которыхъ имела на море и которые помогли моему путешествію. Но и многихъ другихъ соблазнила на это дело — гражданъ и чужестранцевъ.

Уже насталъ святой день Воздвиженія Креста, а я все еще бегаю, охотясь за юношами. Вижу я на разсвете, что все спешатъ въ церковь, пустилась и я бежать съ прочими. Пришла съ ними къ притвору храма. Когда насталъ часъ святаго Воздвиженія, я толкалась и меня теснили въ толпе, пробивающейся къ дверямъ. Уже до самыхъ дверей храма, въ которыхъ показалось народу Животворящее Древо, протиснулась я несчастная, съ великимъ трудомъ и давкой. Когда же я ступила на порогъ дверей, въ которыя все прочіе входили невозбранно, меня удержала какая–то сила, не давая войти. Снова меня оттеснили, и я увидела себя стоящей одиноко въ притворе. Думая что это случилось со мной по женской немощи, я снова, слившись съ толпой, стала работать локтями, чтобы протиснуться впередъ. Но даромъ трудилась. Снова нога моя ступила на порогъ, черезъ который другіе входили въ церковь, не встречая никакого препятствія. Одну меня злосчастную не принялъ храмъ. Словно отрядъ воиновъ былъ поставленъ, чтобы возбранить мне входъ, — такъ удерживала меня какая–то могучая сила, и опять я стою въ притворе.

Трижды, четырежды повторивъ это, я, наконецъ, устала и была уже не въ силахъ толкаться и получать толчки; я отошла и стала въ углу притвора. И насилу–то я начала понимать причину, возбранявшую мне видеть Животворящій Крестъ. Коснулось сердечныхъ очей моихъ слово спасенія, показавшее мне, что нечистота делъ моихъ заграждаетъ мне входъ. Стала я плакать и скорбеть, ударяя себя въ грудь и стеная изъ глубины сердца. Стою я и плачу, и вижу надъ собой икону Пресвятой Богородицы, и говорю Ей, не сводя съ Нея глазъ:

— «Дева, Владычица, Бога Слово плотію рождшая, знаю я, что не прилично мне скверной и развратной, взирать на икону Твою, Приснодева, Твою, Чистая, Твою, сохранившая въ чистоте и незапятнанности тело и душу. Я, развратная, справедливо должна внушать ненависть и отвращеніе Твоей чистоте. Но, если, какъ слышала я, для того человекомъ сталъ Богъ, рожденный Тобою, чтобы призвать грешниковъ къ покаянію, помоги одинокой, не имеющей ни откуда помощи. Повели, да откроется мне входъ въ церковь, не лишай меня возможности взирать на то Древо, на которомъ пригвожденъ былъ плотію Богъ, рожденный Тобою, и пролилъ Свою собственную кровь въ выкупъ за меня. Но вели, Госпожа, да откроется и для меня дверь священнаго поклоненія Кресту. А Тебя я призываю надежной поручительницей передъ Богомъ, Сыномъ Твоимъ, въ томъ, что никогда больше не оскверню этого тела постыднымъ совокупленіемъ, но какъ только увижу Крестное Древо Сына Твоего, тотчасъ отрекусь отъ міра и всего, что въ міре, и уйду туда, куда Ты, Поручительница спасенія, повелишь и поведешь меня».

Такъ я сказала и, словно обретя некоторое упованіе въ пламенной вере, обнадеженная милосердіемъ Богородицы, схожу съ того места, где стояла на молитве. И опять иду и вмешиваюсь въ толпу входящихъ въ храмъ, и уже никто не толкаетъ, не отталкиваетъ меня, никто не препятствуетъ подойти ближе къ дверямъ. Овладелъ мною трепетъ и изступленіе, и вся я дрожала и волновалась. Достигнувъ дверей, прежде недоступныхъ для меня — словно вся сила, раньше возбранявшая мне, теперь расчищала мне путь, — я вошла безъ труда и, оказавшись внутри святого места, сподобилась воззреть на животворящій Крестъ, и увидела Тайны Божіи, увидела, какъ принимаетъ покаяніе Господь. Пала я ницъ и, поклонившись этой святой земле, побежала, несчастная, къ выходу, спеша къ моей Поручительнице. Возвращаюсь на то место, где я подписала грамоту своего обета. И, преклонивъ колена передъ Приснодевой–Богородицей, обратилась къ Ней съ такими словами:

«О милосердая Госпожа. Ты показала на мне Свое человеколюбіе. Ты не отвергла моленія недостойной. Видела я славу, которой по справедливости не видимъ мы, несчастные. Слава Богу, принимающему черезъ Тебя покаяніе грешниковъ. О чемъ мне, грешной, еще вспомнить или сказать? Время, Госпожа, исполнить мой обетъ, согласно съ Твоимъ поручительствомъ. Ныне веди, куда повелишь. Ныне будь мне учительницей спасенія, веди меня за руку по пути покаянія». — При этихъ словахъ я услышала голосъ съ высоты:

«Если перейдешь Іорданъ, найдешь славное упокоеніе».

Услышавъ тотъ голосъ и поверивъ, что онъ раздался для меня, я заплакала и воскликнула къ Богородице:

— «Госпожа, Госпожа, не покидай меня», — съ этими словами я вышла изъ притвора храма и поспешно отправилась въ путь.

Некто при выходе, посмотревъ на меня, далъ мне три монеты, сказавъ:

— «Возьми, матушка». — Я же на данныя мне деньги купила три хлеба и взяла ихъ съ собой въ дорогу, какъ благословенный даръ. Спросила я продающаго хлебъ:

— «Где дорога къ Іордану?» — Мне показали городскія ворота, ведущія въ ту сторону, и я бегомъ вышла изъ нихъ и съ плачемъ пустилась въ путь.

Разспросивъ встречныхъ о дороге и пройдя остатокъ дня (былъ, кажется, третій часъ, когда я увидела Крестъ), я достигла, наконецъ, на закате храма Іоанна Крестителя, по близости отъ Іордана. Помолившись въ храме, я тотчасъ спустилась къ Іордану и омочила лицо и руки въ его святой воде. Причастилась Пречистыхъ и Животворящихъ Таинъ въ церкви Предтечи и съела половину хлебца; испивъ воды изъ Іордана, я провела ночь на земле. Наутро, найдя маленькій челнокъ, переправилась на другой берегъ и опять молила Водительницу вести меня, куда Ей будетъ угодно. Очутилась я въ этой пустыне, и съ техъ поръ до сего дня удаляюсь и бегаю, живу здесь, прилепившись Богу моему, спасающему отъ малодушія и бури обращающихся къ Нему».

Зосима спросилъ ее:

— «Сколько летъ, госпожа моя, прошло съ техъ поръ, какъ ты живешь въ этой пустыне?» — Жена отвечала:

— «Сорокъ семь летъ уже, сдается мне, какъ я вышла изъ святого города». — Спросилъ Зосима:

— «Какую же пищу ты находила, госпожа моя?» — Сказала жена:

— Два съ половиной хлеба было у меня, когда я переправилась черезъ Іорданъ. Вскоре они засохли и окаменели. Понемногу вкушая, я прикончила ихъ». — Зосима спросилъ:

— «Неужели такъ безболезненно ты прожила въ теченіе столькихъ летъ, не страдая отъ столь крутой перемены?» — Отвечала жена:

— «Спрашиваешь ты меня, Зосима, о томъ, о чемъ трепещу говорить. Если привести на память все опасности, которыя я преодолела, все лютые помыслы, меня смущавшіе, боюсь я, какъ бы онять они не напали на меня». — Сказалъ Зосима:

— «Не утаивай отъ меня ничего, госпожа моя, я просилъ тебя, чтобы обо всемъ мне поведала безъ утайки».

Она же ему: «Поверь мне, авва, семнадцать летъ я провела въ этой пустыне, борясь съ дикими зверями — безумными желаніями. Только соберусь вкусить пищи, тоскую о мясе, о рыбе, которыхъ много въ Египте. Тоскую о вине, столь мною любимомъ. Много пила я вина, пока жила въ міре. Здесь же не имела даже воды, страшно горя отъ жажды и изнемогая. Вселялось въ меня безумное желаніе разгульныхъ песенъ, сильно смущавшее меня и внушавшее петь песни демоновъ, которымъ я научилась когда–то. Но тотчасъ со слезами я била себя въ грудь и напоминала себе объ обете, который дала, уходя въ пустыню. Возвращалась мысленно къ иконе Богородицы, принявшей меня, и къ Ней взывала, умоляя отогнать помыслы, одолевавшіе несчастную мою душу. Когда же наплачусь вдоволь, колотя себя въ грудь изо всей силы, вижу светъ, озаряющій меня отовсюду. И, наконецъ, за треволненіемъ наступала длительная тишина.

А о помыслахъ, снова толкавшихъ меня на блудъ, какъ разсказать тебе, авва? Огонь загорался въ несчастномъ сердце моемъ и всю меня сжигалъ и будилъ жажду объятій. Какъ только находилъ этотъ помыслъ, я бросалась на землю и орошала ее слезами, словно видела передъ собой Поручительницу, явившуюся ослушнице и грозящую карой за преступленіе. И до техъ поръ не вставала съ земли (случалось лежать тамъ и день и ночь), пока не озаритъ меня тотъ сладостный светъ и не прогонитъ помыслы, обуревающіе меня. Но всегда я устремляла очи разума къ моей Поручительнице, прося помощи утопающей въ волнахъ пустыни. И помощницей Ее имела и воспріемницей покаянія. И такъ прожила я семнадцать летъ среди тысячи опасностей. Съ того времени и поныне Заступница моя во всемъ мне помогаетъ и словно за руку ведетъ меня».

Спросилъ ее Зосима:

— «Неужели ты не нуждалась въ пище и одежде?»

— Она отвечала: «Окончивъ те хлебы, про которые я говорила, семнадцать летъ питалась я растеніями и всемъ, что можно найти въ пустыне. Одежда же, въ которой я переправилась черезъ Іорданъ, вся порвалась и износилась. Много я страдала отъ холода, много и отъ летняго зноя: то солнце меня пекло, то стыла я, дрожа отъ стужи, и часто, упавъ на землю, лежала безъ дыханія и движенія. Со многими напастями и страшными искушеніями я боролась. Но съ техъ поръ и до ныне сила Божія многообразными путями охраняла мою грешную душу и смиренное тело. Когда помышляю о томъ, отъ какихъ золъ избавилъ меня Господь, имею пищу нетленную, надежду на спасеніе. Питаюсь я и покрываюсь словомъ Бога, Владыки всяческихъ. Ибо не однимъ хлебомъ живъ будетъ человекъ и, не имея одежды, облекутся въ камень все, снявшіе съ себя покровы греха».

Зосима, услышавъ, что она упомянула слова Писанія, изъ Моисея и Іова, спросилъ ее:

— «А ты читала псалмы, госпожа моя, и другія книги?» — Она же улыбнулась на это и говоритъ старцу:

— «Поверь мне, не видела я лица человеческаго съ техъ поръ, какъ узнала эту пустыню. Книгамъ никогда не училась. Не слышала даже никого, поющаго или читающаго ихъ. Но Слово Божіе, живое и действенное, само учитъ знанію человека. Вотъ и конецъ моему повествованію. Но, какъ я просила вначале, такъ и теперь заклинаю тебя воплощеніемъ Бога Слова молиться Господу за меня грешную».

Сказавъ это и положивъ конецъ своему разсказу, она сотворила метаніе. И старецъ воскликнулъ со слезами:

— «Благословенъ Богъ, сотворившій великое и чудное, славное и дивное безъ числа. Благословенъ Богъ, показавшій мне, какъ одаряетъ Онъ боящихся Его. Воистину не оставляешь Ты, Господи, ищущихъ Тебя».

Она же, удержавъ старца, не дала ему сотворить метаніе, но сказала:

— «О всемъ, что ты слышалъ, человекъ, заклинаю тебя Спасителемъ Христомъ Богомъ нашимъ, не говорить никому, пока Богъ не освободитъ меня отъ земли. Теперь же отправляйся въ мире и снова на будущій годъ увидишь меня и я увижу тебя, если Господь сохранитъ тебя по милости Своей. Исполни же, рабъ Господа, о чемъ я теперь попрошу тебя. Въ великій постъ будущаго года не переходи Іордана, какъ у васъ въ обычае въ монастыре». Изумился Зосима, слыша, что и уставъ монастырскій она объявляетъ ему, и ничего другого на сказалъ, кроме:

— «Слава Богу, дарующему великое любящимъ Его». — Она же сказала:

— «Останься, авва, въ монастыре. Если захочешь выйти, невозможно тебе будетъ. На закате же святаго дня Тайной Вечери, возьми для меня Животворящаго Тела и Крови Христовой въ священный сосудъ, достойный такихъ Таинъ, и неси, и жди меня на берегу Іордана, прилегающемъ къ населенной земле, чтобы мне принять и причаститься Животворящихъ Даровъ. Съ техъ поръ, какъ причастилась я въ храме Предтечи, прежде чемъ перейти Іорданъ, и до сего дня я не приступала къ святыне. И ныне алчу ея съ неудержимой любовью. Потому, прошу и умоляю исполнить мою просьбу, — принеси мне Животворящія и Божественныя Тайны въ тотъ часъ, когда Господь сделалъ учениковъ Своихъ причастниками священной Вечери. Авве же, Іоанну, игумену монастыря, въ которомъ ты живешь, скажи следующее: «Внимай себе и своему стаду: творится у васъ нечто, нуждающееся въ исправленіи». Но хочу, чтобы ты не теперь сказалъ это ему, а когда Господь внушитъ тебе. Молись за меня». — Съ этими словами она исчезла въ глубине пустыни. А Зосима, павъ на колени и поклонившись земле, на которой стояли ея ноги, воздалъ славу и благодареніе Богу. И снова пройдя эту пустыню, вернулся въ монастырь въ тотъ самый день, когда возвращались туда иноки.

Весь годъ промолчалъ онъ, не смея никому разсказать о виденномъ. Про себя же молилъ Бога показать ему опять желанный ликъ. Мучился онъ и терзался, представляя себе, какъ долго тянется годъ и желая, чтобы, если возможно, годъ сократился до одного дня. Когда же насталъ воскресный день, зачинающій священный постъ, тотчасъ все вышли въ пустыню съ обычной молитвой и пеніемъ псалмовъ. Его же удержала болезнь; онъ лежалъ въ лихорадке. И вспомнилъ Зосима, что сказала ему святая: «Даже если захочешь, выйти изъ монастыря, невозможно тебе будетъ».

Прошло немало дней, и, возставъ отъ болезни, онъ пребывалъ въ монастыре. Когда же снова вернулись монахи, и насталъ день Тайной Вечери, онъ сделалъ, какъ было повелено ему. И взявъ въ малый потиръ пречистаго Тела и честной Крови Христа Бога нашего, положилъ въ корзину смоквъ и фи