Возражение

С жалостью прочла я ваше письмо: единственный раз в жизни вы написали нелепость.

Так, значит, я оскорбляю вашу честь, — а ведь ради нее я тысячу раз готова жизнь отдать! Так, значит, я оскорбляю твою честь, — а ведь ты видел, неблагодарный, что ради тебя я чуть не пожертвовала своей! В чем же твоя честь, которую я оскорбила? Отвечай, недостойное сердце! Отвечай, бесчувственная душа! Ах, как же ты жалок, если у тебя лишь та честь, о которой Юлия не ведает! Как? Ужели те, кто готов разделить и радость и горе, не смеют поделиться имуществом, и ужели того, кто утверждает, что он отдает в мои руки свою судьбу, может оскорбить мой подарок? С каких же это пор стало позором принимать дары от любимого существа? С каких пор дар любящих сердец бесчестит тех, кто его принимает? Как! Презирать человека, принимающего дар у своего ближнего? Презирать человека неимущего? Да кто же будет презирать? Одни лишь низкие души, для которых честь — это богатство, измеряют добродетель количеством золота! Разве на таких низменных правилах основана честь порядочного человека? И не склоняется ли наш разум уже заранее предпочесть того, кто беднее?

Вез сомнения, есть дары унизительные, и порядочный человек их не примет. Но поймите, что они так же бесчестят и руку дающего, а дар от чистого сердца всегда принимаешь с чистым сердцем. Таким образом, я ни в чем не могу себя упрекнуть, напротив — горжусь своим поступком^[22]. Нет на свете ничего презреннее мужчины, продающего свое сердце и нежное внимание — разве только женщина, которая это покупает. А для двух сердец, связанных узами любви, общность состояния основана на справедливости и долге. У меня больше денег, чем у вас, и я без стеснения оставляю себе излишек, но считаю, что я ваша должница. Ах, если дары любви — бремя, значит, сердце человеческое не знает благодарности!

Уж не вообразили ли вы, что я нуждалась в тех деньгах, которые предназначила для ваших нужд? Сейчас я вам приведу безусловное доказательство противного. Дело в том, что в кошельке, который я вам возвращаю, в два раза больше того, что посылалось в первый раз, и я могла бы удвоить содержимое. Батюшка дает мне на расходы известную сумму, по правде говоря довольно скромную, но у меня нет нужды ее расходовать: матушка заботливо снабжает меня всем необходимым, уж не говоря о том, что у меня вдоволь кружев и вышивок своего изделия. Правда, я не всегда была так богата; роковая страсть принесла мне столько тревог, что я забросила наряды и не расходуюсь на них, как прежде; и это еще одна из причин, побудившая меня так распорядиться деньгами; следует наказать вас за все то зло, которое вы мне причинили, и только одна любовь искупит ваши проступки.

Перейдем же к главному. Вот вы сказали, что честь мешает вам принимать от меня подарки. Если так, то говорить не о чем: я согласна, вы не имеете права препоручить заботу о своей чести другому. Если вам угодно доказать это, докажите ясно, неопровержимо и безо всяких ненужных уверток, ибо вам известно, что я не терплю софизмов. Кошелек можете вернуть; я приму его безропотно и никогда не обмолвлюсь об этом ни словом.

Но я не люблю людей мелочных и людей с ложным самолюбием, поэтому, ежели вы вторично возвратите мне кошелек, не приведя оправданий, или же станете оправдываться неубедительно, мы больше не увидимся. Прощайте. Поразмыслите обо всем этом.

ПИСЬМО VIII

К Юлии

Я принял ваш подарок; отправился в путь, не повидавшись с вами, и вот я уже далеко от вас. Довольны ли вы своей тиранической властью? Достаточно ли я послушен?

Рассказывать о путешествии нечего; пожалуй, я и сам не представляю себе, как совершил его. За эти три дня я прошел двадцать лье; с каждым шагом, отдалявшим меня от вас, я чувствовал, что душа моя готова покинуть тело, и меня томила предсмертная тоска. А ведь я намеревался писать вам обо всем, что мне доведется видеть. Тщетное намерение! Всюду мне виделись только вы, и писать вам я могу об одной лишь Юлии. Потрясения, испытанные мною одно за другим, сделали меня рассеянным; мне все казалось, будто я еще нахожусь там, где меня уже нет; мне доставало рассудка лишь на то, чтобы не сбиться с дороги и выспрашивать о ней, — так и добрался я до Сиона, не покидая Веве^[23].

Вот каким способом удалось мне обойти ваш суровый запрет и видеть вас, не став ослушником! Да, жестокосердная, невзирая на все старания, вам не удалось меня отринуть совсем. Не весь я повлекся в изгнание, а лишь моя бренная оболочка; все, что во мне одухотворено, неотступно с вами. Дух мой безнаказанно лобзает ваши очи, уста, грудь, все прелести ваши: он, как некий пар, окутывает вас, и я так счастлив наперекор вам, как никогда не бывал по вашей воле.

Здесь я вынужден кое с кем видеться, улаживать кое-какие дела, и это приводит меня в уныние. Я нисколько не сетую на уединение: ведь оно позволяет мне думать о вас и переноситься туда, где вы находитесь. Лишь необходимость действовать, отвлекающая порою все мои силы, для меня нестерпима. Я стараюсь тогда наскоро все закончить, лишь бы побыстрее освободиться и вволю побродить по диким местам, составляющим, на мой взгляд, очарование здешнего края. Надо ото всего бежать и быть одному как перст, если не суждено быть вместе с вами.