Ф.И. Шаляпин о своем увлечении театром в КазаниШаляпин Федор Иванович (1873-1938) — певец (бас). Родился в Казани. Жил здесь до 1890 г. Пел в церковных хорах, был статистом оперы и драмы, оперным хористом, на казанской сцене исполнил партию Зарецкого в спектакле по опере П.И.Чайковского «Евгений Онегин». В 1895-1922 гг. пел в Мариинском (С.-Петербург) и Большом (Москва) театрах, Московской частной русской опере. Гастролировал в Казани в 1897, 1899, 1909 гг. С 1922 г. жил за рубежом. Оставил воспоминания «Страницы из моей жизни», «Маска и душа», в которых отразил и казанский период своей жизни. ...Театр все более увлекал меня, и все чаще я скрывал деньги, заработанные пением. Я знал, что это нехорошо, но бывать в театре одному мне стало невозможно. Я должен был с кем-нибудь делиться впечатлениями моими. Я стал брать с собою на спектакли кого-нибудь из товарищей, покупая им билеты, чаще других — Михайлова. Он тоже очень увлекался театром, и в антрактах я с ним горячо рассуждал, оценивая игру артистов, доискиваясь смысла пьесы. А тут еще приехала опера, и билеты поднялись в цене до 30 копеек. Опера изумила меня, как певчий, я, конечно, не тем был изумлен, что люди — поют, и поют не очень понятные слова, я сам пел на свадьбах: «Яви ми зрак!» и тому подобное, но изумило меня то, что существует жизнь, в которой люди вообще обо всем поют, а не разговаривают, как это установлено на улицах и в домах Казани. Эта жизнь нараспев не могла не ошеломить меня. Необыкновенные люди, необыкновенно наряженные, спрашивая — пели, отвечая — пели, пели думая, гневаясь, умирая, пели сидя, стоя, хором, дуэтами и всячески! ...Театр стал для меня необходимостью, и роль зрителя, место на галерке уже не удовлетворяли меня, хотелось проникнуть за кулисы, понять —- откуда берут луну, куда проваливаются люди, из чего так быстро строятся города, костюмы, куда — после представления — исчезает вся эта яркая жизнь? Я несколько раз пытался проникнуть в это царство чудес, — какие-то свирепые люди с боем выгоняли меня вон. Но однажды я все-таки достиг желаемого — открыл какую-то маленькую дверь и очутился на темной, узкой лестнице, заваленной разным хламом, изломанными рамами, лохмотьями холста. Вот он — путь к чудесам!.. А вскоре после этого я уже участвовал в спектакле статистом. Меня одели в темный, гладкий костюм и намазали мне лицо жженой пробкой, обе- щав пятачок за это посрамление личности. Я подчинился окрашиванию не только безбоязненно, но и с великим наслаждением, яростно кричал «ура» в честь Васко да Гама и вообще чувствовал себя превосходно... Кумиром публики, а особенно молодежи — студентов и курсисток — был тенор Закржевский1. Его обожали, его буквально носили на руках, молодежь выпрягала лошадей из его экипажа и везла по улицам на себе... Был у меня знакомый паренек — Каменский, человек лет семнадцати, очень театральный... Он играл маленькие роли в спектаклях на открытой сцене Панаевского сада. Однажды он сказал мне: — Есть отличный случай для тебя попасть на сцену! Режиссер у нас строгий, но очень благосклонен к молодым, — просись! — Да ведь я не смогу играть! — Ничего! Попробуй! Может, дадут тебе рольку в два-три слова... Я пошел к режиссеру, и он предложил мне сразу же роль жандарма в пьесе «Жандарм Роже». В этой пьесе изображаются воры и бродяги. Они все время выделывают разные хитрые штуки, а жандарм Роже ловит их и никак не поймать. Вот этого неловкого жандарма и поручили мне играть. Я погрузился в состояние священного и непрерывного трепета от радости и от сознания ответственности, возложенной на меня... Настал спектакль. Я не могу сказать, что чувствовал в этот вечер. Помню только ряд мучительно неприятных ощущений. Сердце отрывалось, куда-то падало, его кололо, резало. Помню, отворили дверь в кулисы и вытолкнули меня на сцену. Я отлично понимал, что мне нужно ходить, говорить, жить. Но я оказался совершенно не способен к этому. Ноги мои вросли в половицы сцены, руки прилипли к бокам, а язык распух, заполнив весь рот, и одеревенел. Я не мог сказать ни слова, не мог пошевелить пальцем. Но я слышал, как в кулисах шипели разные голоса: — Да говори же, чертов сын, говори что-нибудь! — Окаянная рожа, говори! — Дайте ему по шее! — Ткните его чем-нибудь... Перед глазами у меня все вертелось, многоглас-но хохотала чья-то огромная, глубокая пасть; сцена качалась. Я ощущал, что исчезаю, умираю. Опустили занавес, а я все стоял недвижимо, точно каменный, до поры, пока режиссер, белый от гнева, сухой и длинный, не начал бить меня, срывая с моего тела костюм жандарма... В одном белье, я был выгнан в сад... Я ушел в глухой угол сада, оделся там, перелез через забор и пошел куда-то. Я плакал... Шаляпин Ф.И. Страницы из моей жизни //Литературное наследство. Письма. Т. I. — М., 1976. — С. 66, 67-68, 80, 81.
|
