Упражнение на жизненную цель № 1 6 страница

Не стоит заблуждаться насчет мотивов фанатиков. Они всегда, на протяжении веков стремились уничтожить ваше сознание и силой получить власть над вами. Со времен шаманов и колдунов с их абсурдными обрядами, которые искаженно отражали реальность, приводили в трепет соплеменников и внушали им ужас перед сверхъестественными силами природы, через средневековье с его мистическими учениями и страхом перед сверхъестественным, из-за которого люди жались друг к другу на глиняном полу своих хижин, опасаясь, что дьявол лишит их миски супа, ради которого они проливали пот восемнадцать часов в сутки, и вплоть до нынешнего маленького, улыбчивого, неряшливо одетого профессора, который уверяет вас, что ваш мозг не может мыслить, что вы не способны к восприятию мира и Должны слепо повиноваться тем же всемогущим сверхъестественным силам, — все это один и тот же спектакль с той же единственной целью: привести вас в состояние аморфной, тестообразной массы, отказавшей в доверии своему сознанию.

Но без вашего согласия добиться этого нельзя. И если вы позволяете делать это с собой, вы это заслужили.

Когда вы слушаете, как фанатик разглагольствует перед вами о бессилии человеческого разума и начинаете сомневаться в своем, а не в его разуме, когда вы позволяете, чтобы ваш и без того не столь уж могущественный разум был поколеблен утверждениями фанатика, и решаете, что лучше довериться его высшему знанию и его твердой убежденности, вы не замечаете нелепой иронии своего положения: ваше доверие — единственный источник его силы. Сверхъестественная сила, которой страшится фанатик, и непознаваемый дух, которому он поклоняется, и сознание, которое он считает всемогущим, — это ваша сила, ваш дух и ваше сознание.

Мистик, он же фанатик, — человек, который отказывается от своего разума при первом соприкосновении с разумом других. Где-то в первые годы детства, когда его понимание мира вошло в конфликт с утверждениями других, с их жестокими распоряжениями и противоречивыми требованиями, он сдался и в панике отступил перед ответственностью, которая сопряжена с независимостью. Страх заставил его пожертвовать разумом. Выбирая между «я знаю» и «говорят, что…», он предпочел чужое мнение, предпочел подчиняться, а не рассуждать, верить, а не думать. Вера в сверхъестественное начинается с веры в превосходство других. Сдача позиций вылилась в необходимость скрывать неспособность рассуждать самостоятельно и доходить до всего своим умом. У мистика появилось ощущение, что другие располагают загадочной способностью знать, которой сам он лишен, что реальность такова, какой они хотят ее видеть, благодаря таинственному дару, в котором ему отказано.

С этого момента, страшась думать сам, он попадает во власть невнятных эмоций. Чувства становятся единственным его поводырем, это все, что ему остается от личности, и он цепляется за них с отчаянной жадностью, а все его мысли — или то, что от них осталось, — заняты тем, чтобы скрыть от себя тот факт, что в основе всех его эмоций лежит ужас.

Когда мистик заявляет, что ощущает существование силы более высокой, чем разум, он действительно ощущает ее, но эта сила вовсе не всеведущий верховный дух вселенной, а сознание первого встречного, воле которого он подчиняет себя. Им руководит стремление произвести впечатление, обмануть, польстить, перехитрить и вынудить всемогущее сознание других. «Они» — вот его единственный ключ к реальному миру; он чувствует, что не сможет существовать, не обуздав их загадочную силу, не получив от них обязательного согласия. «Они» — единственный для него способ восприятия, и подобно тому, как слепой зависит от своей собаки, он чувствует, что для того, чтобы жить, должен держать их на поводке. Контроль над сознанием других становится единственной его страстью. Жажда власти — сорняк, который растет только на пустыре заброшенного разума.

Каждый диктатор — мистик, и каждый мистик — потенциальный диктатор. Мистик жаждет подчинения, а не согласия. Он хочет, чтобы люди набили сознание его утверждениями, указами и рекомендациями, капризами и прихотями, — точно так же, как его сознание отдано им. Он строит отношения с людьми на вере и силе, ему не доставляет удовлетворения согласие, достигнутое посредством фактов и рассуждений. Разум для него враг, которого он страшится и который одновременно считает зыбкой опорой. Разум для него — инструмент обмана; он чувствует, что люди обладают некой силой, большей, чем разум. Только их безотчетная вера и подчинение силе дают ему чувство уверенности; в них он видит доказательство того, что овладел тем мистическим даром, которого добивался.

Он страстно желает приказывать, а не убеждать; убеждение предполагает независимость и подчеркивает абсолютный характер объективной реальности. Он ищет власти над реальностью и над восприятием ее людьми, над их разумом; он ищет такой власти, которая поместила бы его волю между бытием и сознанием, как будто люди, признав созданный по его приказу мнимый мир реальностью, смогут фактически сотворить такой мир.

Мистик паразитирует на вещественном богатстве, созданном другими. Мистик паразитирует на духовном богатстве, созданном другими. Он эксплуатирует вещи и ворует идеи. Поэтому он опускается ниже уровня безумца, который сам творит искаженный образ мира. Мистик пал до уровня безумца-паразита, который стремится к искаженной реальности, созданной другими.

Есть только одно состояние, которое удовлетворяет стремлению мистика к бесконечному, беспричинному, безличностному, — смерть. Неважно, какими фантастическими причинами он объясняет свои невыразимые чувства; всякий, кто отрицает реальность, отрицает бытие, и с этого момента им руководит ненависть ко всем ценностям человеческой жизни и стремление к злу, губящему жизнь. Мистик наслаждается зрелищем страданий, нищеты, рабства и страха; они дают ему ощущение успеха, в них он находит доказательство поражения объективной реальности. Но иной реальности не существует.

Неважно, чье благо он отстаивает, кому служит на словах — Богу или той безликой толпе, которую он именует народом. Неважно, какую из высоких абстракций провозглашает он своим идеалом; по существу, фактически, реально здесь, на земле, его идеал — смерть, его страсть — убийство, наслаждение — мука.

Все, чего достиг своим учением мистик, — разложение и гибель; именно это наглядно проявилось сейчас. Если все вызванные действиями мистиков беды не заставили их усомниться в своей доктрине, если они продолжают заявлять, что ими движет любовь, если их ничуть не смущают горы трупов, то это потому, что их души намного хуже, чем вы наивно полагали, когда искали для них оправдания в той расхожей отвратительной формуле, что цель якобы оправдывает средства и что причиненные ими страдания неизбежны на пути к всеобщему благу. Истина в том, что беды и страдания и есть их цель.

Пусть знают те, кто в своем безумии полагает, что сможет приспособиться к диктатуре мистиков и сумеет ублажить их, выполняя их приказы, — ублажить их невозможно. Стоит подчиниться, как мистик меняет свой приказ на противоположный; ему нужно подчинение ради подчинения, разрушение ради разрушения. Если вы настолько наивны, что надеетесь поладить с мистиком, подчинившись его воле и домогательствам, знайте, откупиться от него невозможно, его не устроит меньшее, чем ваша жизнь, тотчас и целиком или постепенно и по частям — в меру вашей уступчивости. Он и сам должен откупиться от того чудовища, которое поселилось в его душе, которое побуждает его убивать, только чтобы не признаться перед самим собой, что больше всего он жаждет собственной смерти.

Вы можете наивно верить, что силами зла, витающими в современном мире, движет корыстолюбие, тяга к грабежу материальных ценностей, но на деле битва, которую мистики ведут ради добычи, лишь ширма, скрывающая от них самих истинные мотивы, которые ими руководят. Ценности — средство, служащее человеческой жизни, и мистики хватаются за них, имитируя нормальных людей, притворяясь перед собой, что жаждут жизни, но звериная тяга к награбленному добру не доставляет им радости, это способ забыться. Не хотят они владеть вашим добром — хотят лишить вас его, не хотят победы — хотят вашего поражения; не хотят жить — хотят вашей смерти; они ничего не желают, они ненавидят бытие; они не знают покоя, и каждый из них страшится признать, что ненавидит он самого себя.

Те, кто не распознал природу зла, кто считает их заблудшими идеалистами — да простит им их наивность Бог, которого они изобрели! — должны знать, что они — вместилище зла, все эти губители жизни, которые стремятся пожрать весь мир, чтобы набить безликую пустоту своей души. Не за вашим добром гонятся они. Они составили заговор против разума, а значит — против жизни и человека.

Это заговор без вождя и провозглашенной цели. Есть ничтожные громилы, калифы на час, которые паразитируют на страданиях тех или иных стран и народов; как пена, несутся они на гребне потока из прорванной плотины, где отстоялись нечистоты многих столетий, где веками копилась ненависть к разуму, логике, таланту, к свершениям и радости, — ненависть, которую питает к полнокровной жизни всякий жалкий хлюпик, ноющий о превосходстве сердца над разумом.

Это заговор тех, кто стремится не жить, а чуть-чуть обмануть реальность и по родству душ тянется к подобным себе. Это заговор тех, кто связан общностью уловок, кто видит ценность в нуле; профессоров, не способных мыслить, но находящих радость в том, чтобы калечить умы и души своих студентов; коммерсантов, которые, чтобы оградить свой покой, находят радость в том, чтобы не давать ходу инициативе конкурентов; невротиков, любовно смакующих отвращение к самим себе и находящих радость в том, чтобы портить жизнь достойным людям; бездарей и посредственностей, находящих радость в том, чтобы мешать прогрессу и не давать дороги таланту; евнухов, находящих счастье в том, чтобы кастрировать радости жизни. В этом заговоре участвуют те, кто интеллектуально его обеспечивает, все те, кто проповедует, что если принести добродетель в жертву, то это превратит порок в добродетель. Смерть лежит в основе всех их теорий, смерть является целью их практических действий, и вы — последняя из их жертв.

Мы служили живым буфером между вами и вашей доктриной и оберегали вас от роковых опасностей избранного вами пути. Но этому пришел конец. Мы больше не хотим оплачивать своими жизнями те долги, которые вы навлекли на себя своей жизнью, как и долги, накопленные многими поколениями людей до вас. Вы жили, взяв взаймы время, и я — тот, кто пришел взыскать долг.

Я — тот, чье существование вы стыдливо замалчивали, стараясь не замечать. Я — тот, чьей жизни и смерти вы в равной мере не желали. Вы не хотели, чтобы я жил, потому что вам страшно было от сознания, что я принимаю ту ответственность, от которой вы отказались, и от сознания, что ваша жизнь зависит от меня. Вы не хотели, чтобы я умер, потому что знали об этой зависимости.

Двенадцать лет назад, когда я трудился среди вас, в вашем мире, я был изобретателем, то есть принадлежал к профессии, которую человечество освоило последней и которая первая исчезнет на обратном пути к недочеловеку. Изобретатель — тот, кто задает вселенной вопрос «почему?» и не позволяет ничему встать между ответом и своим разумом.

Подобно человеку, который открыл, как использовать пар, и человеку, который нашел применение нефти, я обнаружил источник энергии, который существовал с момента рождения земли, но люди не знали, как его применить, разве что сделать объектом поклонения, источником страха и легенд, хотя и без бога-громовержца. Я создал экспериментальную модель двигателя, который сделал бы меня и тех, на кого я работал, богатейшими людьми, двигателя, который многократно повысил бы производительность любой установки, использующей энергию, а кроме того, сделал бы неизмеримо более продуктивным каждый час труда, которым вы зарабатываете себе на жизнь.

Так вот, однажды вечером на заводском собрании за мое изобретение меня приговорили к смерти. Три паразита заявили, что мой мозг и моя жизнь — их собственность, что есть условие, соблюдение которого обеспечивает мне право на существование, и это условие состоит в том, что я должен удовлетворять их желания. Мой талант, сказали они, должен обслуживать потребности тех, кто менее одарен. Моя способность жить, сказали они, еще не обеспечивает мне право на жизнь, а вот их право на жизнь было безусловным в силу их неспособности.

Тогда мне открылось, в чем беда этого мира; я понял, что губит людей и целые нации и где надо вести битву за жизнь. Я понял, что главный враг — извращенная мораль, которая держится исключительно моим потворством ей.

Мне открылось, что зло бессильно, что оно нелогично, слепо, противоестественно и что его успех полностью зависит от готовности добра служить ему. Кишевшие вокруг меня паразиты нагю заявляли свое право на мой разум; не скрывая своей полной зависимости от него, они хотели, чтобы я добровольно отдал себя в рабство, которое они были не в силах навязать мне. Они рассчитывали на то, что я принесу себя в жертв) и они смогут распорядиться мною в своих целях.

Но точно так же и во всем мире на протяжении всей истории в разнообразных формах и проявлениях, от паразитирующих на чужих хлебах родственников до паразитирующих на других народах империй, — всегда и всюду те, кто добр, талантлив, разумен, губят сами себя, питают зло своими соками, наполняют его артерии кровью своей добродетели, всасывая его губительный яд и тем самым обеспечивая жизнь злу, обеспечивая распространение смертоносной заразы.

Мне открылось, что в добровольном подчинении добрых людей злым наступает момент, когда добро должно дать свое согласиена то, чтобы победило зло. Я понял, что, если добро не даст своего согласия, и у зла не будет силы навязать свою волю. Я понял, что могу положить конец оргии зла, произнеся всего одно слово, горевшее в моем мозгу. И я произнес его — слово «нет!».

Я ушел с того завода. Я оставил ваш мир. Я поставил себе задачу раскрыть вашим жертвам глаза, дать им метод и оружие для борьбы против вас. Этот метод состоит в отказе мешать возмездию, а оружием служит справедливость.

Если вы захотите узнать, что потеряли, когда я ушел и когда вслед за мной ваш мир покинули мои единомышленники, объявив вам забастовку, встаньте посреди пустыни на голой земле, где еще не ступала нога человека, и спросите себя, как вы сможете там выжить, надолго ли вас хватит, если вы не станете напрягать разум, когда вам не от кого ждать подсказки, а если вы решите напрячь разум, чего сможете достичь. Спросите себя, часто ли на протяжении своей жизни вам удавались независимые, оригинальные суждения и выводы и какое место в вашей жизни занимали действия и поступки, которым вы научились у других. Спросите себя, смогли бы вы сами дойти до того, как обрабатывать землю и добывать пищу, смогли бы вы изобрести колесо, рычаг, обмотку генератора и сам генератор или транзистор. И тогда уже решайте, можно ли считать эксплуататорами талантливых людей, живут ли они плодами вашего труда, лишают ли они вас тех ценностей, которые вы производите. И хватит ли у вас духа и силы, чтобы поработить их?

Пусть ваши женщины вглядятся в обитательницу джунглей, увидят ее сморщенное лицо, обвислую грудь, увидят, как день за днем, столетие за столетием она перетирает зерно в каменной чашке, и пусть они спросят себя, достаточно ли у них «врожденного инстинкта к изготовлению орудий труда», чтобы снабдить себя холодильниками, стиральными машинами и пылесосами, и если нет, то захотят ли они губить тех, кто обеспечивает всем этим их, хотя вовсе не благодаря инстинкту.

Взгляните вокруг себя, о дикари! Вы бубните, что идеи порождаются средствами производства, что машина — не продукт: человеческой мысли, а мистическая сила, которой обязано человеческое мышление. Вы так и не открыли для себя индустриальный век, вы цепляетесь за мораль времен варварства, когда человек влачил жалкое существование за счет физического труда рабов. Каждый мистик испокон века мечтает иметь рабов, чтобы оградить себя от пугающих его реальностей мира. Но вы, нелепый продукт атавизма, тупо разглядываете небоскребы и фабричные трубы, высящиеся вокруг вас, и мечтаете, как бы подчинить себе тех, кто обеспечивает вам власть над природой: ученых, изобретателей, промышленников. Когда вы шумно требуете общественной собственности на средства производства, вы требуете общественной собственности на разум. Я научил своих единомышленников единственному ответу, который вы заслужили: «Попробуйте сами взять его».

Вы заявляете, что не в состоянии обуздать силы неодушевленной природы, однако вознамерились взнуздать разум людей, способных на недоступные вам достижения. Вы заявляете, что не выживете без нас, однако намерены диктовать нам условия нашего выживания. Вы заявляете, что нуждаетесь в нас, однако нагло утверждаете свое право силой управлять нами. И вместе с тем вы рассчитываете на то, что мы, не страшащиеся сил природы, которые наполняют ужасом ваши жалкие души, испугаемся какого-то мерзавца, который уговорил вас проголосовать за него, чтобы он с высоты своего положения мог командовать нами.

Вы намерены установить общественный строй исходя из следующих положений:

Вы не способны управлять собственной жизнью, но способны управлять чужими жизнями;

Вы не созданы для того, чтобы жить свободно, но созданы для того, чтобы стать всемогущими правителями;

Вы не в состоянии обеспечить свое существование силой собственного интеллекта, но в состоянии оценивать политиков и избирать их на посты, где они будут всевластны над ремеслами и искусствами, о которых вы не имеете никакого представления, над науками, которые вы никогда не изучали, над достижениями, о которых вы не слышали, над гигантскими отраслями производства, в которых вы, согласно вашему же определению своих способностей, не справились бы с обязанностями помощника смазчика.

Вы проповедуете культ пустоты и бессилия, ваш идол и символ — иждивенец с пеленок до смерти, таков ваш идеал человека и критерий ценности, и вы перекраиваете души по его образу и подобию. «Человеку это свойственно!» — восклицаете вы в защиту человеческой низости, унижая природу и сущность человека до того, что само понятие «человек» становится синонимом нытика, глупца, неудачника и лжеца, эквивалентом подлости, обмана и трусости. Вы подвергаете остракизму героя, мыслителя, созидателя, изобретателя; вы изгоняете из своей среды сильных, целеустремленных, чистосердечных. По-вашему, человек только ощущает, но не думает, терпит неудачи, но не добивается успеха, подвержен пороку и чужд добродетели, как будто смерть ему свойственна, а жизнь чужда его природе.

Вы лишаете нас чести, чтобы затем лишить собственности. Поэтому вы всегда смотрели на нас как на рабов, не заслуживающих признания и славы. Вы расхваливаете все проекты, якобы не предполагающие прибыли, и проклинаете людей, которые добились прибыли, благодаря которой и стали возможны эти проекты. Вы считаете, что всякий проект, служащий интересам тех, кто не платит, служит интересам общества, но полагаете, что не в интересах общества способствовать успеху тех, кто оплачивает эти проекты. По-вашему, общественное благо — это все, что раздается как милостыня, в то время как купля-продажа наносит ущерб обществу. Для вас общественное благосостояние — это благосостояние тех, кто его не заработал, но те, кто зарабатывает, не имеют права на благосостояние. Для вас общество — это все, кто не смог ничего добиться, а кто добился, кто поставляет вам необходимое для жизни, уже не должен считаться частью общества и вообще выпадает из человеческой расы.

Какое затмение разума позволило вам надеяться, что эта мешанина противоречий может привести вас к успеху и на ее основе возможно идеальное общественное устройство? Ведь стоило вашим жертвам сказать «нет», и вся ваша постройка рухнула. Какое право имеет нищий нагло размахивать своим рубищем, совать под нос благополучным людям свои гнойники и язвы и угрожающим тоном требовать помощи? Что дает ему это право? Вы так же, как тот нищий, заявляете, что рассчитываете на нашу жалость, но втайне уповаете на тот моральный кодекс, который приучил вас рассчитывать на наше чувство вины. Вы ждете, что мы устыдимся собственных достоинств перед лицом ваших пороков, язв и рубищ. Вы ожидаете, что нам станет стыдно за свои успехи, свою жизнерадостность. Вы проклинаете жизнь, но умоляете нас помочь вам жить.

Вы хотели узнать, кто такой Джон Галт? Я первый из творцов, который отказался испытывать чувство вины за свой дар. Я первый человек, который не испытывает раскаяния за свой талант и не позволяет использовать его как орудие своей погибели. Я первый, кто отказался принять мученический венец из рук тех, кто хотел, чтобы я пожертвовал собой ради счастья сохранить им жизнь. Я первый сказал им, что не нуждаюсь в них и что до тех пор, пока они не будут относиться ко мне как к равному, обменивая ценность на ценность, им придется обходиться без меня. Тогда они поймут, кто в ком нуждается, кто испытывает потребность, а кто ее удовлетворяет. Тогда им станет ясно, кто устанавливает правила жизни и чьим установлениям она должна следовать, если не хочет прекратиться.

Я намеренно и сознательно осуществил то, что ранее, на протяжении всей истории человечества делалось скрытно и неосознанно. Всегда существовали люди разума, которые объявляли забастовку из чувства протеста и отчаяния, но они не осознавали значения своей акции. Человек, который уходит из общества, чтобы размышлять, но не делится плодами своих размышлений; человек, который предпочитает жить в безвестности, занимаясь физическим трудом, но согревает огнем своей мысли только себя и никогда не сообщает ей ни форму, ни выражение, ни воплощение, а скрывает ее от мира, который он презирает; человек, которого мир отвращает; человек, который отказывается продолжать, еще не начав; человек, который бросает дело, чтобы не уступить и не сдаться; человек, который использует лишь ничтожную часть своих способностей, потому что не нашел своего идеала и потому угас его порыв, — все эти люди бастуют, протестуя против неразума, против вашего мира и ваших ценностей. Но, не осознав собственных ценностей в противовес вашим, они уходят с пути познания, бросают поиск и погружаются во мрак безнадежного возмущения. Их возмущение справедливо, но они не ведают, что есть справедливость; их страсть не ведает, что есть желание; они уступают вам власть над миром и теряют стимул к мысли, поэтому они кончают свой век в горьком разочаровании, как повстанцы, так и не понявшие цели своего восстания, как любовники, не познавшие любви.

Позорные времена, известные как век мракобесия, были периодом, когда разум объявил забастовку, ушел в подполье, жил тайно и творил тайно. Талантливые умы уничтожали свои труды и умирали в безвестности, и лишь немногие из самых отважных мучеников уцелели и продолжали жить, чтобы поддерживать огонь в светильнике человеческого духа. Времена, когда миром правили мистики, всякий раз становились периодами застоя и нужды, жизнь становилась безразлична людям, и они трудились, даже не сводя концы с концами, производя ничтожно мало, зная, что все станет добычей их правителей. Люди отказывались думать, дерзать, созидать. Все, что выходило из-под их рук, в конечном счете попадало в распоряжение какого-нибудь напыщенного дегенерата, который санкционировал свое право стоять выше разума и поставил себя верховным авторитетом над истиной в силу божественного права и большой дубинки. В истории человечества один период помрачения разума следует за другим, оставляя после себя бесплодную пустыню, и лишь на короткие сроки в нее врывается солнечный свет, и тогда, освободившись на время от пут, энергия людей разума творит чудеса, и вы останавливаетесь перед ними в изумлении, восхищаясь, и снова гасите светильник.

Но на сей раз вам его не погасить. Кончилось время мистиков. Ваш идеальный мир погибнет в силу собственной нереальности. Но мы, люди разума, уцелеем,

Я призвал бастовать тех мучеников, которые никогда раньше не бросали вас. Я дал им в руки оружие, которого им недоставало, — сознание их собственной нравственной силы и ценности. Я открыл им, что мир принадлежит нам и мы в любой момент можем заявить свое право на него в силу того, что наша мораль есть мораль жизни. До этого жертвы вашей тирании, которые создавали все чудеса короткого лета человечества, все, кто подчинял для вас косную материю мира, не подозревали о своих правах, не знали, что лежит в их основе. Они знали о своей силе. Я открыл им, в чем их достоинство, право и честь.

Я говорю вам,

Тем, кто осмеливается ставить нас в нравственном плане ниже любого мистика, которому якобы доступны прорывы в сверхъестественное;

Тем, кто грызется, как звери, при дележе награбленной добычи, но при этом гадалок ставит выше тех, кто делает деньги;

Тем, кто считает бизнесмена низменным, а любого бездарного, но наглого художника — возвышенным: критерии ценностей вашего мистицизма уходят корнями в зловонную трясину времен сотворения мира, в культ смерти, который объявляет человека дела безнравственным в силу того, что он обеспечивает ваше существование.

Вы, утверждающие, что страстно желаете возвыситься над низменными запросами плоти, над тяжелым нудным трудом ради удовлетворения повседневных физических потребностей, как вы считаете, кто порабощен физическими потребностями: индус, который с рассвета до заката ради жалкой плошки риса пашет своей сохой, или американец, управляющий трактором? Кто подчинил себе материальный мир: человек, который спит на гвоздях, или человек, который спит на пружинном матрасе? Что является памятником торжества человеческого духа над материей: кишащие микробами лачуги на берегах Ганга или череда небоскребов на атлантическом побережье Нью-Йорка?

Не усвоив ответы на эти вопросы, не научившись застывать в благоговении перед творениями человеческого разума, вы не задержитесь надолго на этой земле, земле, которую мы любим и не позволим обречь на проклятие. Вам не удастся безмятежно провести остаток своих дней. Я ускорил ход времени и объявил вам, какой за вами накопился долг, который вы хотели переложить на плечи других. Сейчас вы расходуете остаток своих жизненных сил, чтобы насытить паразитирующих на вас глашатаев и проводников смерти. Не делайте вид, что судьба обратилась против вас, вас погубил отказ смотреть правде в глаза. Не питайте иллюзий, что гибнете за правое дело. Вы гибнете, как навоз, взрастивший сорняки ненависти к человеку.

Но тем из вас, кто еще сохранил остатки человеческого достоинства, волю и любовь к жизни, я предлагаю возможность выбора. Остановитесь на краю гибели и окиньте взором свою жизнь и свои ценности. Поразмыслите, стоит ли погибать ради идей, в которые вы никогда не верили и которые не осуществляли на практике. Вы уже умеете подводить баланс своего вещественного достояния. Теперь подведите баланс духовных приобретений и потерь.

С самого детства вы стыдливо утаивали от всех, что у вас нет желания быть нравственным, нет желания жертвовать собой, что вы страшитесь своего кодекса правил поведения и ненавидите его, но не осмеливаетесь признаться в этом даже себе, что нет у вас того врожденного нравственного инстинкта, который якобы чувствуют в себе все. Но чем меньше вы его чувствовали у себя, тем громче заявляли о своей бескорыстной любви и готовности служить другим из опасения, как бы они не раскрыли вашу подлинную суть, которой вы изменяли, которую таили, как органический порок, печальный, но неоспоримый изъян. А окружающие, страдая от того же внутреннего конфликта, слушали вас и усердно вам аплодировали, замирая от страха, что вам вдруг нечаянно откроется тот же органический порок в них самих. Ваша жизнь — чудовищный обман, спектакль, разыгрываемый друг для друга, где каждый чувствует себя единственным подлецом среди честных людей и оттого стыдится себя, каждый ищет воплощение непонятного ему нравственного закона в других и лицемерит, потому что знает, что этого лицемерия ждут от него другие. Лишь немногие обладают смелостью разорвать этот порочный круг.

Независимо от того, каков конкретный характер позорного компромисса, который вы заключили с вашей разрушительной доктриной, что бы ни лежало в основе этого компромисса — цинизм, заблуждение или и то и другое поровну, живым остается корень, смертоносный постулат: вы полагаете, что мораль и практические действия несовместимы. С юных лет вас мучила необходимость выбора, даже если вы и не отдавали себе отчета в этом: с одной стороны то, что практично, с другой — то, что нравственно; и если практицизм, то есть все, что вы должны делать ради того, чтобы жить, то, что действует, приносит успех, достигает цели, доставляет вам пищу и радость, то, что вам выгодно, — если все это греховно и если, с другой стороны, добрые, нравственные дела непрактичны, то есть приводят к неудачам, разрухе, разочарованиям, приносят ущерб, причиняют боль и страдания, то вас подстерегает выбор между жизнью и нравственностью: либо жизнь, либо нравственность.

Единственным следствием этой убийственной доктрины стало то, что из жизни исчезла нравственность. В вас укрепилось убеждение, что законы морали не имеют отношения к практике жизни, они лишь препятствуют и угрожают ей, что человек живет в джунглях безнравственности, где все дозволено и все возможно. И в этом тумане перевернутых определений, ледяным холодом сковавших обессиленный разум, вы уже не осознаете, что то, что ваша доктрина причислила к пороку, на деле является добродетелью и условием жизни. Вас убедили в том, что истинное, неоспоримое зло и есть практически необходимое средство для жизни. Забыв о том, что непрактичная добродетель требует жертвовать собой, вы поверили, что самоуважение непрактично. Вы забыли, что так называемое практичное зло созидает; вы поверили, что грабить практично.