Чтение и расшифровка мифа.

Каким образом вос­принимается миф? Здесь надо снова обратиться к двой­ственности его означающего, которое одновременно яв­ляется и смыслом и формой. В зависимости от того, сосредотачивается ли наше внимание на смысле или форме или на том и-другом сразу, мы будем иметь три различных типа прочтения мифа ⁸.

1. Если мы сосредоточимся на полом означающем, то концепт однозначным образом заполнит форму мифа. В этом случае мы получим простую систему, в которой значение вновь станет буквальным: африканский сол­дат, отдающий честь, является примером французской империи, ее символом. Этот тип восприятия характерен для создателей мифов, например, для редактора журна­ла, который берет какой-нибудь концепт и подыскивает ему форму ⁹.

2. Если воспринимать означающее мифа как уже заполненное содержанием и четко различать в нем смысл и форму, а следовательно, учитывать деформи­рующее влияние формы на смысл, то значение окажется разрушенным, и миф будет восприниматься как обман:

африканский солдат, отдающий честь, превращается в алиби для концепта «французская империя». Этот тип восприятия характерен для мифолога; расшифровывая миф, он выявляет происходящую в нем деформацию смысла.

⁸ Свобода выбора точки зрения представляет собой проблему, которая не относится к семиологии; выбор зависит от конкретной ситуации, в которой находится субъект.

⁹ Мы воспринимаем называние животного львом как простой пример из латинской грамматики, потому что, будучи взрослыми людь­ми, находимся в позиции создателей этого примера. Позже я вернусь к роли контекста в этой мифологической схеме.

[94]

3. Наконец, если воспринимать означающее мифа как неразрывное единство смысла и формы, то значение становится для нас двойственным; в этом случае мы испытываем воздействие механики мифа, его собствен­ной динамики и становимся его читателями: образ аф­риканского солдата уже не является ни примером, ни символом, еще менее его можно рассматривать как али­би; он является непосредственной репрезентацией фран­цузской империи.

Два первых типа восприятия статичны и аналитичны; они разрушают миф, выставляя напоказ его интенцию или разоблачая ее; первый подход циничен, второй слу­жит целям демистификации. Третий тип восприятия ди­намичен, он представляет собой потребление мифа в соответствии с теми целями, ради которых он был соз­дан; читатель переживает миф как историю одновремен­но правдивую и ирреальную.

Если мы хотим ввести мифическое построение в рамки общей истории, объяснить, каким образом оно отвечает интересам того или иного общества, словом, перейти от семиологии к идеологии, тогда, очевидно, необходимо обратиться к третьему типу восприятия; ос­новную функцию мифов можно выявить, обращаясь именно к их потребителю. Как он потребляет миф сегод­ня? Если он воспринимает его с наивной непосредствен­ностью, какой толк от этого мифа? Если же он прочиты­вает миф аналитически, подобно мифологу, то какая польза от алиби, содержащегося в нем? Если потреби­тель мифа не может разглядеть в образе африканского солдата концепт «французская империя», значит наде­ление образа этим значением оказалось бесполезным; если же он непосредственно усматриваег этот концепт, то миф оказывается всего лишь открытым политическим заявлением. Одним словом, интенция мифа оказывается или слишком затемненной, чтобы оказать эффективное воздействие, или слишком явной, чтобы ей поверили. Где же двойственность значения в том и другом случае?

Однако это мнимая альтернатива. Миф ничего не скрывает и ничего не афиширует, он только деформиру­ет; миф не есть ни ложь, ни искреннее признание, он есть искажение. Сталкиваясь с альтернативой, о которой я только что говорил, миф находит третий выход. По-

[95]

скольку первые два типа восприятия угрожают мифу полным разрушением, то он вынужден идти на какой-то компромисс, миф и является примером такого ком­промисса; ставя перед собой цель «протащить» интенциональный концепт, миф не может положиться на язык, поскольку тот либо предательским образом уничтожает концепт, когда пытается его скрыть, либо срывает с концепта маску, когда его называет. Создание вторичной семиологической системы позволяет мифу избежать этой дилеммы; оказавшись перед необходимостью сорвать покров с концепта или ликвидировать его, миф вместо этого натурализует его.

Теперь мы добрались до самой сути мифа, которая заключается в том, что он превращает историю в при­роду. Становится понятным, почему в глазах потреби­теля мифов интенция, навязывание концепта могут быть совершенно явными и в то же время не казаться своеко­рыстными. Причина, которая побуждает порождать мифическое сообщение, полностью эксплицитна, но она тотчас застывает как нечто «естественное» и восприни­мается тогда не как внутреннее побуждение, а как объ­ективное основание. Если я прочитываю образ африкан­ского солдата, отдающего честь, как простой символ французской империи, мне необходимо отвлечься от самой реальности образа, ибо, будучи низведен до роли простого орудия, он оказывается дискредитированным в моих глазах. Напротив, если я расшифровываю при­ветствие африканского солдата как алиби колониализма, я тем более разрушаю миф, так как мне совершенно ясна его побудительная причина. Однако для потреби­теля мифа результат будет совершенно иным: все про­исходит так, словно образ естественным путем продуци­рует концепт, словно означающее является основанием означаемого; миф возникает в тот самый момент, когда Французская империя начинает восприниматься как естественное явление, миф представляет собой такое слово, в оправдание которого приведены слишком силь­ные доводы.

Вот еще один пример, который позволяет ясно пред­ставить себе, как потребителю мифа удается рационали­зировать означаемое мифа с помощью означающего. Июль, я читаю «Франс-Суар» и мне бросается в глаза

[96]

набранный жирным шрифтом заголовок: PRIX: PREMI­ER FLECHISSEMENT. LEGUMES: LA BAISSE EST AMORCEE 'ПОНИЖЕНИЕ ЦЕН: ПЕРВЫЕ ПРИЗ­НАКИ. ОВОЩИ: НАМЕТИЛОСЬ ПОНИЖЕНИЕ'

Быстро набросаем семиологическую схему. Пример пред­ставляет собой речевое высказывание; первичная систе­ма является чисто языковой. Означающее вторичной системы состоит из определенного числа лексических единиц (слова: premier 'первое', атоrceе 'наметилось', la — определенный артикль при слове la baisse 'пониже­ние'), или типографских приемов: крупные буквы заго­ловка, под которым читателю обычно сообщаются важ­нейшие новости. Означаемое, или концепт, придется назвать неизбежным, хотя и варварским неологизмом — правительственность, ибо Правительство представляется в большой прессе как Квинтэссенция эффективности. Отсюда со всей ясностью вытекает значение мифа: цены на фрукты и овощи понижаются, потому что так поста­новило правительство. Но в данном, в общем-то нети­пичном, случае сама газета, чтобы обезопасить себя или сохранить приличия, двумя строками ниже разру­шила миф, который только что породила; она добавляет (правда, более мелким шрифтом): «Понижению цен способствует сезонное насыщение рынка». Этот пример поучителен в двух отношениях. Во-первых, он с полной очевидностью показывает, что миф основан на внуше­нии, он должен производить непосредственный эффект, неважно, что потом миф будет разрушен, ибо предпола­гается, что его воздействие окажется сильнее рациональ­ных объяснений, которые могут опровергнуть его позже. Это означает, что прочтение мифа совершается мгновен­но. Вот я ненароком заглядываю в газету «Франс-Суар», которую читает мой сосед; при этом я улавливаю один только смысл, но с его помощью я вычитываю истинное значение: я обнаруживаю наличие действий правитель­ства в понижении цен на фрукты и овощи. И этого достаточно. Более внимательное чтение мифа никоим образом не увеличит и не ослабит силу его воздействия; миф нельзя ни усовершенствовать, ни оспорить; ни вре­мя, ни наши знания не способны что-либо прибавить или убавить. Натурализация концепта, которую я только что определил как основную функцию мифа, в данном

[97]

примере представлена в образцовом виде. В первичной системе (сугубо языковой) причинность имеет в бук­вальном смысле слова естественный характер; цены на овощи и фрукты падают, потому что наступил сезон. Во вторичной системе (мифологической) причинность искусственна, фальшива, но каким-то образом ей удает­ся проскользнуть в торговые ряды Природы. В резуль­тате миф воспринимается как некое безобидное сообще­ние и не потому, что его интенции скрыты (в таком слу­чае они утратили бы свою эффективность), а потому, что они натурализованы.

Потреблять миф как безобидное сообщение читателю помогает тот факт, что он воспринимает его не как семиологическую, а как индуктивную систему; там, где имеется всего лишь отношение эквивалентности, он ус­матривает нечто вроде каузальности: означающее и оз­начаемое представляются ему связанными естественным образом. Это смешение можно описать иначе: всякая семиологическая система есть система значимостей, но потребитель мифа принимает значение за систему фак­тов: миф воспринимается как система фактов, будучи на самом деле семиологической системой.