Как красота 4 страница

К Саймону вернулось зрение, пальцы снова почувствовали штурвал. Он столкнул с них руку Катарины, круто развернул ховерпод и поехал туда, где на обочине, ссутулившись, сидел мальчишка.

— Не назад, — сказала Катарина.

Он ее не слушал. Поступить по-другому он просто не мог.

Саймон затормозил рядом с мальчишкой и вылез из ховерпода.

— Ты цел? — спросил он.

Мальчишка был бледен, как покойник. Он сидел, поджав под себя ноги. На щеке красовалась ссадина. У Саймона опять стал замедляться метаболизм. Перед глазами возникла пелена.

— Ты цел? — повторил он свой вопрос.

Мальчишка медленно кивнул. Саймон присел рядом с ним на корточки, проверил, целы ли руки-ноги. Переломов не было.

— Да вроде цел, — сказал Саймон.

Мальчишка расплакался. Лоб у него был весь в прыщах, нос — крючковатый, глаза — водянистые и бессмысленные.

— Встать сможешь? — спросил Саймон.

Сначала мальчишка не мог ничего выговорить сквозь слезы. Потом пробормотал:

— Что вы хотите со мной сделать?

В его голосе отчетливо слышалась нотка возбуждения.

Седьмой уровень, решил Саймон. По его микросхемам пробежала упругая волна.

Он как бы со стороны услышал самого себя:

— Пришибу тебя, засранца.

Мальчишка вскрикнул, судорожно отполз назад, встал на четвереньки и побежал к зарослям травы.

Нет. Спокойно. Соберись.

— Я хочу твою вкусную жирную задницу. Хочу, чтобы ты отклячил ее так, чтобы мне сподручнее было загнать в нее свой здоровенный татуированный член.

Черт!

Мальчишка завыл. Добравшись до травы, он неловко поднялся на ноги. И снова упал. У Саймона заискрили синапсы, способность мыслить сошла на нет. Это было досадно, но не то чтобы совсем неприятно.

Он сказал:

— Так же наверняка, как вновь возвращаются звезды, поглощенные светом дня, жизнь превосходит величием смерть.

Катарина уже выскочила из ховерпода и бросилась за парнем. Саймон беспомощно наблюдал за обоими. Видел, как она схватила парня — тот всхлипывал, лицо у него было цвета цемента. Видел, как обшарила его карманы и извлекла оттуда камеру. Вернувшись, Катарина с некоторым усилием затолкала Саймона обратно в ховерпод. Подгоняемый ею, он еще был способен двигаться. При отключении, на ранней его стадии, он следовал указаниям другого, но по своей воле ничего делать не мог.

Катарина усадила его на пассажирское сиденье, а сама села за штурвал. Развернув ховерпод, она быстро набрала скорость.

Постепенно к Саймону возвращалась способность управлять собой. Он чувствовал, как это происходит. По всему его существу растекалось тепло, оно наполняло жизнью. Скоро он уже мог сказать:

— Похоже, я слегка вырубился, да?

— Да, — ответила она, сосредоточенно глядя на дорогу.

— Это все микросхемы. Программа. Ничего не могу поделать.

— Я знаю.

И все равно она злилась. Он чувствовал это. Какое-то время они ехали молча.

Он видел, как она набросилась на мальчишку — как ящерица на жука. Кое-что из того, что болтают о надианах, может быть правдой, подумал он. В них есть что-то от животного. Они умеют делать больно.

Наконец Саймон сказал:

— Знаешь, у нас не так много времени.

— Да, — ответила она.

— Мальчишке достаточно застопить какого-нибудь самаритянина на ховерподе. Не исключено, что он уже это сделал. В таком случае Маджиком уже наступает нам на пятки.

— Да.

— А в таком случае нам нельзя оставаться на главной дороге.

— Нельзя.

Она тем не менее продолжала ехать, пристально глядя вперед своими оранжевыми глазами. Ящерица, подумал он. Чертова ящерица.

— В Пенсильвании много старых проселков. Вон там, кажется, будет съезд.

— Да.

— Давай я поведу.

— Я веду.

— Вся эта ерунда случилась со мной только из-за того, что мы напали на ребенка. Мне казалось, я тебе понятно объяснил.

— Я веду.

Он решил не спорить. Она была неплохим водителем. И не хотелось терять времени на то, чтобы останавливаться и меняться местами.

Она свернула на боковую дорогу. Покосившийся знак сообщал, что они въезжают в Хариссберг. Ховерпод несся по лежащему в руинах поселению. Говорили, что штаты, которыми управлял Совет, уже начали сносить подобные руины. По слухам, Маджиком хотел сбыть Пенсильванию с рук, но покупатель никак не находился.

Катарина уверенно вела ховерпод над ухабистой, покрытой выбоинами дорогой. Мимо проносились заброшенные дома и магазины, «Макдоналдсы», «Венди-Кентаки», «Хелс-Форевер», заросшие сорной зеленью, с разбитыми, неосвещенными окнами. Большинство были пусты. В некоторых обосновались надиане, растянувшие снаружи выбеленные солнцем тенты. Они суетились вокруг своих детей, своего развешанного на веревках драного белья, своих костерков.

Катарина с Саймоном несколько часов беспрепятственно ехали на запад. По краям дороги мелькали все те же брошенные дома, закусочные, магазины, а время от времени и большие торговые центры. Они были так неотличимы друг от друга, что Саймон даже забеспокоился, не едут ли они с Катариной обратно по местам, которые уже проезжали. Когда все эти здания использовались по назначению, в них, наверно, было больше индивидуальности. Саймон опасался, что они едут в сторону Нью-Джерси. Таким образом они могли снова оказаться у жилого комплекса, возле которого угнали ховерпод.

Оставалось полагаться на то, что навигационная система исправна. Оставалось только ехать вперед.

Опустилась ночь. Они выпили по два пакета соевого молока. Хотелось чего-нибудь съесть. Молчаливые и голодные, они все мчались сквозь темную пустоту. Фары ховерпода миля за милей освещали разбитую дорогу, которая не вела никуда — только к надежде на Эмори Лоуэлла. Они стремились к месту и дате, заложенным в Саймона пять лет назад.

У Катарины если что-то и вызывало беспокойство, то она не подавала виду. Все так же вела ховерпод, неутомимо глядя вперед своими глазами рептилии.

В конце концов Саймон заговорил:

— Надо бы остановиться на ночь.

— Еще час, — отозвалась она.

— Нет, остановимся прямо сейчас.

Он заметил, как плотнее сжался ее безгубый рот. Женщина-ящерица хотела настоять на своем. Она была надменна и непреклонна.

Но тут Катарина сказала:

— Если хочешь.

Она свернула к обочине. Заглушила двигатель, и ховерпод, выдохнув из-под себя воздух, опустился на землю. Фары погасли. Настала непроглядная тьма, оживляемая лишь жужжанием и стрекотом насекомых.

— Можно выкинуть часть молока и поспать в ховерподе, — сказал Саймон.

— Или в доме.

Своей маленькой яйцевидной головой она показала в сторону от дороги, где, как нарисованные ребенком горы, на фоне звезд едва-едва просматривался ряд домов.

— Формально они по-прежнему являются чьей-то частной собственностью, — сказал он.

Она пошевелила в воздухе растопыренными пальцами — так, видимо, у надиан принято выражать пренебрежение, решил Саймон.

— Отлично, — сказал он. — Мы же с тобой преступники, так ведь? Устроим, что ли, проникновение со взломом?

Они вылезли из ховерпода. Стоя на придорожной траве, Саймон потянулся. Они находились посреди черной, уставленной домами пустоты. Над головами нависали мириады звезд. Здесь, в такой дали от городских огней, их было столько, что не сосчитать.

Солнце планеты Надия было среди звезд, мерцавших над самым силуэтом крыши. Так, маленькая занюханная звездочка.

Вдруг Саймон заметил, что Катарина стоит рядом с ним. Они умеют двигаться совершенно бесшумно, эти создания. Эти ящерицы.

— Надия, — сказала она.

— Ну да.

— Мы говорим Нуртея.

— Знаю.

Надия — название шутливое, отчасти созвучное настоящему. Его пустила одна правая газета, которая назвала планету, где земляне не нашли ни богатств, ни могучего разума, «планетой Нада» — от испанского «ничто». Новое название прижилось.

— Должен был лететь? — спросила она.

— Лично я? Нет, меня сделали позже, пять лет назад. Я, собственно, из последних выпущенных.

— Почему незаконный?

— В смысле, отчего преследуют бедное, безобидное искусственное создание, такое как я?

— Да.

— Видишь ли, пару лет назад Совет признал всех рукотворных похищенным имуществом — под непрекращающиеся споры о естественной и искусственной жизни. Одни считали нас омерзительными монстрами. Другие — невинными жертвами науки, нуждающимися в защите. Для нас даже хотели устроить специальный заповедник Какой-то тип из Техаса изобрел и запатентовал прибор для измерения души, но его запретили в судебном порядке. В конце концов самые яростные наши ненавистники придумали решение. Все симулы были объявлены собственностью «Байолога», поскольку эта компания нас выпустила. А поскольку мы шлялись где хотели, мы были крадеными. Выходит, мы украли самих себя. Нас объявили контрафактной продукцией. Нам велели вернуть себя владельцу. Но «Байолог» к тому времени уже прекратил существование. Следовательно, за неимением лучшего, мы должны были сдаться властям и оставаться в их распоряжении до тех пор, пока на нас не заявит права законный владелец. Что было невозможно. Иначе мы бы навсегда попали под замок. Но некоторые все-таки сдались. Насколько я знаю, они по сей день сидят по камерам с бирками на ушах. Большинство постарались исчезнуть из поля зрения властей. Но, будучи похищенной собственностью, мы по сути своей противозаконны. Мы нарушаем закон тем, что продолжаем владеть самими собой.

— За это не могут терпеть?

— Ну, ты немножко не так выразилась. Лучше сказать, что нас считают лишними. Ненужным осложняющим аргументом в вечном споре о бессмертии души. Хотят, чтобы нас не было.

— Надиан тоже.

— Тут другое дело. Вы — узаконенные инопланетяне. Биологические организмы, ваше право на существование никто под вопрос не ставит. В отличие от других ваших прав.

— Мы живем без строта.

— Мучения — это всего лишь одна из моих одежд, — сказал он.

— Да, — согласилась она.

Их окружали негромкие звуки ночи, издаваемые насекомыми. Птицы эти края оставили, видимо, навсегда.

— Я знаю, ты не любишь, когда тебе задают вопросы, — сказал Саймон.

— Некоторые.

— Я не собираюсь спрашивать тебя о твоем прошлом, твоей семье или о других заведомо запретных вещах.

— Спасибо.

— Но мне любопытно… Скажем так: у тебя была работа, было где жить. Работенка, может, и не самая лучшая, но если брать из тех, на какую могла рассчитывать ты…

— Такие, как я.

— Извини, не хотел тебя обидеть. Ну ты поняла, к чему я веду?.. Почему ты здесь? Если мы доберемся до Денвера, если каким-то чудом окажется, что Лоуэлл все еще там, чего ты ждешь от Денвера? Что будешь там делать?

— Умру в Денвере.

— Как-то это слишком театрально, не находишь?

— Нет.

Она уставилась в одну точку, ушла в себя. Даже не видя ее, он хорошо представлял, что выделывают сейчас ее ноздри. Он мало-помалу учился чувствовать ее состояния. Их отношения резко переменились. Он чуть ли не физически ощущал полное ее отсутствие.

— Зачем ты так делаешь? — спросил он. — Я хочу сказать, куда ты в такие моменты уходишь?

Она негромко затянула надианскую песенку.

— Я спрашиваю об этом, — продолжал он, — потому что мне, если честно, делается не по себе, когда ты так отключаешься. Знаю, потом ты всегда возвращаешься, но все равно… Тебе что, трудно еще ненадолго остаться со мной? Это что, было бы совсем не по-надиански?

Ни слова в ответ. Только тихая песня в ночи.

— Ладно. Здорово мы с тобой поболтали. Пойдем, что ли, поищем, где заночевать?

— Да, — сказала она.

Хоть заговорила, и то хорошо.

Они перешли через дорогу и оказались среди домов. Это был один из поселков, на скорую руку сооруженных «Титаном» для тех, кто надеялся вскоре разбогатеть: веранды по фасаду, окна в скатах крыши, на подоконниках ящики для цветов. Ходили слухи, что дома в поселках были построены из недолговечных материалов, которые выделяли ядовитые испарения, впрочем, высокая заболеваемость раком среди здешних обитателей могла с равным успехом объясняться свойствами почвы и вод в тех местах, где они жили прежде.

Катарина повела его прямиком к третьему дому в первом ряду. Ему даже показалось на мгновение, что когда-то раньше она уже здесь бывала и что-то связывало ее с тем конкретным домом, хотя вероятность эта была ничтожно мала. Возможно, у надиан было так заведено — всегда выбирать третье по порядку либо же, выбирая наугад, напускать на себя уверенный вид. А может быть, дело было в чем-то еще. Кто знает? И кому, с другой стороны, захочется ломать над этим голову в такой поздний час?

Входная дверь была заперта. Большинство хозяев надеялись еще вернуться в свои дома. Окна тоже были заперты. Саймон предложил попробовать следующий дом, но Катарина уперлась на этом. В конце концов они разбили окно сделанным из пластика «под камень» Кришной, который беззвучно дул в немую флейту на лужайке перед домом в окружении давным-давно опочивших ноготков. Плексиглас разлетелся на осколки с резким и тоскливо-мелодичным звуком.

Они пролезли в окно и очутились в гостиной, из которой прежние обитатели вынесли все, что только можно было унести с собой. На месте оставались диван и два низких громоздких кресла с обивкой в розовых, золотых и переливчато-синих тонах, различимых даже в темноте. Еще здесь был низкий стол с резными ножками и огромных размеров видеоцентр, а на потолке светильник, стилизованный под старинную люстру.

— Давай поищем чего-нибудь перекусить, — сказал Саймон.

Они отправились на кухню, где обнаружили древние упаковки всяких концентратов. Для того чтобы сделать такую еду съедобной, требовалась вода, а воды в доме, естественно, не было.

Катарина вертела в руках пакет из фольги, словно надеялась обнаружить на нем тайную инструкцию, следуя которой можно было бы и без воды превратить в пищу содержащуюся внутри шелуху. Наблюдая за Катариной, Саймон проникался сочувствием к ее неизвестной ему жизни — к тому, как она собирала убогий урожай, который давали тощие, безжизненные почвы Надии, как летела на Землю на Кораблях Обетования и после семнадцати лет полета очутилась в пережившем катастрофу мире, где инопланетяне за счастье считали получить работу мусорщика или няни. Она стояла здесь, на брошенной кухне эвакуированной семьи, с упаковкой несъедобной пищи в руках, сделав остановку на пути туда, где ей нечего было делать, куда она стремилась только потому, что не могла больше оставаться на прежнем месте.

Саймон сказал:

— С едой утром чего-нибудь сообразим. А теперь идем спать.

— Да, — согласилась она и положила пакет на кухонный стол с такой осторожностью, как будто это была хрупкая драгоценность.

Они поднялись по лестнице, на стене вдоль нее остались следы висевших здесь раньше голограмм. На втором этаже было три комнаты, в каждой по кровати без матраса и по пустому комоду. Не сговариваясь, они оба выбрали себе детские комнаты — третья, родительская, была побольше и с более просторной кроватью.

— Спокойной ночи, — сказал Саймон.

Она коротко, по-военному, кивнула и пошла к себе.

Саймон растянулся на простенькой детской кровати. Опустошенная комната с единственным окном, выходившим на стену соседнего дома, напоминала келью монахини, хотя ее исчезнувший обитатель и позабыл на стенке вырезанную из журнала голографическую картинку, а еще бледно-розовый носок, вопросительным знаком обвившийся вокруг кроватной ножки. На голограмме молодой Марти Мокингтон с детским изяществом обреченного кружился в танце по полю поющих маков. Саймон смотрел, как Марти Мокингтон исполнял свой танец снова и снова, юный и полный жизни, светящийся ею. У ребенка это была явно не самая любимая картинка, иначе бы она не осталась висеть на стене. Когда-то она терялась среди десятков голограмм, сплошь покрывавших стену. Саймон представил себе этого ребенка — судя по носку, девочку, — как она лежала здесь напротив стены с поющими и танцующими кумирами. Воображала ли она, как когда-нибудь вырвется из своей комнатенки в мир, изображенный на голограммах? Дети вообще верят в исключительность собственной судьбы. Теперь же она… да кто ее знает? Занимается какой-нибудь грязной работой в Южной Ассамблее, это скорее всего, а если вдруг повезло и ее родители сумели собрать нужные бумаги, она учится в Канаде исполнять чуть менее грязную работу. В Евразию этим людям путь безоговорочно закрыт. Где бы ни была сейчас девочка, малая из звезд ее личного созвездия, Марти Мокингтон, уже двадцать лет как покойник, все танцует на стене ее спальни и будет так танцевать сто лет или дольше, пока не распылятся фотоны, пока не выцветут маки и его безудержный танец (пятка, носок, подскок) не начнет замедляться и замедляться, чтобы в конце концов остановиться насовсем.

Саймон закрыл глаза. Поплыли обрывки снов. Комната, отчего-то полная звезд… Гордый и счастливый мужчина с языками пламени вместо рук…

Его разбудил ударивший в глаза яркий белый свет. В первый момент он решил, что все еще видит сон и снится ему чудовищный свет.

Позади источника этого света раздался мужской голос:

— Еще один.

Саймон не понял, о чем речь.

Другой голос, женский, произнес:

— Не надианин.

— Не-а, это уж точно.

Саймон поднялся с кровати и стоял, моргая на свет.

— Нам просто надо было где-то переночевать. Мы не собирались ничего красть.

— Что вы здесь делаете? — спросил женский голос. — Спроси его, чего они здесь делают.

Глаза Саймона привыкли к яркому свету. Теперь он мог рассмотреть две стоящие перед ним фигуры. Одна высокая и в капюшоне, вторая пониже, на голове венчик торчащих в разные стороны волос.

Саймон сказал:

— Мы путешественники. Никому плохого не делаем.

— Все так говорят, — отозвался мужской голос. — А потом беды не оберешься.

Из-за двери прозвучал третий голос:

— Что у вас там?

Голос принадлежал мальчику. Мальчику, говорящему не по-детски властно.

— Какой-то оборванец, — ответила мужская фигура из-за фонаря. — И похоже, не в своем уме.

На Саймоне поверх черного рабочего облачения со множеством молний по-прежнему были надеты добытые в подземке свитера и засаленные штаны. Не в своем уме. Еще бы.

Ему вдруг почему-то стало стыдно.

В комнату вошли новые люди. Саймон попросил:

— Можете немножко опустить фонарь?

Возникла пауза, мужчина с фонарем словно бы дожидался инструкций. Судя по всему, он их получил и слегка опустил фонарь. Свет больше не бил Саймону в глаза, и он увидел, кто держит фонарь — мужчина лет семидесяти или старше, одетый как на Хеллоуин в костюм Оби-Ван Кеноби. Колышущаяся синтетическая ткань волнами ниспадала вдоль его тощего тела; седые волосы выбивались из-под капюшона, который был ему настолько мал, что сидел на голове как шапочка для плавания. Рядом с ним стояла семнадцатилетняя девушка — Пресвятая Дева, облаченная в белое с голубым. Позади них возникла Катарина, ее цепко держал Иисус Христос. На лицо у него был наложен соответствующий грим, на лбу — имплантант тернового венца.

Иисус и Пресвятая Дева держали в руках парализующие ружья.

Откуда-то из-за Катарины раздался голос ребенка:

— Что именно вы двое здесь делаете? — Он словно не говорил, а резал ножницами жесть.

Саймон ответил:

— Предание о небесах предполагает душу; душа же всегда прекрасна.

— Стихи — не ответ на мой вопрос.

Мальчик выступил вперед. Лет ему было, наверно, одиннадцать или двенадцать. Он был уродлив. Голова величиной с супницу была тяжела для его хилых плеч. Глаза — больше и круглее, чем им следовало быть. Нос и уши существовали только в виде зачатков. Он был одет в подобие мужского банного халата с закатанными рукавами и волочащимся по земле подолом. На шее болтались украшения на шнурках: сплющенная жестянка из-под тунца «Афродита», оранжевый пластмассовый пацифик, пузырек с лаком для ногтей и желтозубый кошачий череп.

Саймон тщетно взывал в душе к Катарине: сделай же что-нибудь. Ты ведь можешь придумать и что-то получше, чем просто стоять пленницей, так, будто пленение для тебя — естественное состояние.

Он сказал:

— Мы всего лишь проезжали мимо. Вот и все.

Мальчик спросил:

— Куда вы могли ехать по такое дороге? Она ведет только на другие такие же.

— Мы решили ненадолго съехать с трассы. Посмотреть, что тут за края.

— Здесь такие края. И такие мы, — сказал Иисус.

— Я — Люк, Лука из Нового Завета, — представился мальчик.

— Меня зовут Саймон.

— А твою подругу?

— Катарина.

— Мы нашли на улице ховерпод. Увидели, что разбито окно.

— За окно прошу прощения. Я мог бы оставить свое имя, и потом, если хозяева объявятся, как-нибудь возместить…

— Странная получается картина, — сказал Люк. — Человек с надианкой в ховерподе, набитом соевым молоком. Никак не могу придумать этому правдоподобного и разумного объяснения.

Катарина сказала:

— Нет денег. Не имеем ничего.

— Мы не используем денег. Никогда к ним не притрагиваемся, — сказал старик.

— Никогда, — подтвердил Иисус.

— Блюдем чистоту.

— Мы тоже блюдем чистоту, — сказал Саймон. — Пробираемся к нашим братьям в Колорадо.

Появился шанс выдать себя за беглых христиан. Слабый, но шанс.

— В ваше братство принимают надиан? — спросил Люк.

— Чтоб мог я глядеть, словно чужими глазами, как распинают меня на кресте и венчают кровавым венком.

Вот так!

— Они подданные Сатаны! — воскликнула Пресвятая Дева.

— Да, наверно, — сказал Люк тоном усталого разочарования.

Старик спросил:

— Покончим с ними прямо здесь или потащим в скинию?

— В скинию, — сказал Люк.

Иисус не согласился:

— Нет, давайте здесь.

— Мы отвезем их в скинию, — настаивал Люк. Он явно привык распоряжаться.

— Ладно, хорошо, — согласился Иисус, явно привыкший к повиновению.

Саймона с Катариной провели вниз по лестнице и дальше на улицу. Там, рядом с ховерподом, был припаркован старинный жилой трейлер «виннебаго». На нем выцветшими красками были нарисованы ружья, рыбы и звери.

— Отдай Оби-Ван Кеноби ключ от ховерпода, — велел Люк Саймону.

Саймон повиновался. Старик схватил протянутый ему ключ, как белка хватает орех.

Потом долго разбирались, кому на чем ехать. В итоге решили, что Люк с Иисусом возьмут Саймона и Катарину к себе в «виннебаго», а Дева со стариком поедут за ними следом на ховерподе. Пленников без церемоний запихали в трейлер. Внутри это был настоящий дом в миниатюре — с кухней, столом, стульями и откидной кроватью. Все это было ярко выкрашено, как красили в старину. Пахло в трейлере заплесневелым хлебом и нагретой пластмассой.

Люк с Саймоном и Катариной пролезли в заднюю часть. Люк забрал у Иисуса ружье и взял на прицел пленников. Иисус стоял в дверях, подкидывая на пробитой гвоздем ладони ключи зажигания.

— Ты там с ними справишься? — спросил он.

— Запросто, — ответил Люк — Кстати о ружье. Оно ведь стоит на пятерке? А пятерка ведь не смертельна?

— На пятерке?

— Да.

— Правильно. Пятерка — что надо. Вырубит, но не убьет.

— Вот и замечательно.

Люк направил ружье на Иисуса и выстрелил. Яркий голубой луч ударил в тощую, укутанную белой тканью грудь. Иисус устремил на Люка взгляд, полный глубочайшего недоумения. Потом глаза у него закатились, и он спиной вперед вывалился из трейлера.

— Быстрей, — сказал Люк Саймону с Катариной, — Уматываем отсюда.

Саймон не мог отвести глаз от Иисуса. Одна его нога, обутая в сандалию и неожиданно маленькая, зацепилась за порог «виннебаго». Тело распростерлось на асфальте в позе исступленного покоя.

— Что ты тут задумал? — спросил Саймон.

Люк вручил ему ружье:

— Возьмите меня в заложники. Хватайте ключи и гоните со всей дури.

— Ты это серьезно?

— Серьезней некуда. Целься в меня.

С этим у Саймона проблем не возникло, поскольку мальчик выразил свое желание вполне недвусмысленно.

— Я выйду, ты — за мной, — сказал Люк. — Поднимешь ключи, и уезжаем. Все понял?

— Да вроде.

— Берем «виннебаго», а ховерпод бросаем. Без хорошей дороги «виннебаго» надежней.

— Согласен.

— Пусть они отдадут тебе ключ от ховерпода, чтобы не могли за нами погнаться.

— Как скажешь.

— Великолепно. Приступаем.

Люк пинком сбросил с порога ногу Иисуса. Поднял руки и спрыгнул на землю. Саймон взглянул на Катарину — не видит ли она во всем этом ловушки? Она щелкнула своими длинными пальцами и указала на дверь — этим жестом надиане выражают нетерпение.

Снаружи донесся голос Люка:

— Любви Христовой ради, не стреляйте.

Катарина снова щелкнула пальцами, еще энергичней. Ну коль так, ладно. Если окажется, что этого делать не стоило, пусть сама выкарабкивается.

Саймон выпрыгнул, приставил ствол к хилой спине и сказал:

— Шевелись. Если что не так сделаешь, урою тебя к чертовой матери.

В этих делах он был профи.

— Только не стреляйте, — хныкал Иисус.

Дева и Оби-Ван застыли в дверях ховерпода и моргали, не понимая, что происходит. Саймону показалось, что с инсценировкой даже несколько переборщили, учитывая, что вся публика состояла из девочки-подростка и старикана, наряженного как на Хеллоуин.

И тут его микросхемы начали тормозиться. Он почувствовал внезапный холодок, как будто температура воздуха упала градусов на пятнадцать. Голова закружилась, в ней закрутилась сосущая воронка какой-то кислой и шипучей отравы. Причиной стала не очевидно ложная угроза насилия, а ее абсурдность, горькая необходимость нечестной игры с этими несчастными (которые, надо об этом помнить, располагали средствами убивать). Саймона подавляла мысль о том, что мир целиком состоит из обманов и скорби, фанатиков и низкопробной фальши, жестоких властей и стариков в карнавальных костюмах.

Он отключался. Непонятно почему. Он ни для кого не представлял непосредственной опасности. И все равно отключался.

Катарина выхватила ключи из руки Иисуса. Люк выступил вперед и сказал:

— Прошу вас, я сделаю все, что вы от меня хотите.

Саймон пока сохранял способность двигаться, но движения давались ему все труднее, словно воздух вокруг загустел.

Он сказал:

— Я вижу сквозь одежду и все украшения, вижу молчаливое, скрытое отвращение и ужас.

Его голос прозвучал сипло и несколькими нотами ниже обыкновенного.

Катарина забрала у него ружье и приставила Люку между лопатками. Старику и Деве она велела:

— Кидайте мне ключ.

— Делайте, как она говорит, — распорядился Люк.

Старик кинул ключ от ховерпода в сторону Катарины. Тот упал у ее ног, и она молниеносным хищным движением подхватила его с земли.

— Шевелись, — приказала она Люку.

Люк пошел. Саймон изо всех сил старался не отставать.

Катарина затолкнула Люка в кабину. Саймон как-то умудрился усесться на пассажирское сиденье. Катарина вставила ключ в замок зажигания, завела двигатель, а потом высунулась из окна и прокричала старику с Девой:

— Если едете за нами, мы убьем.

Она нажала на газ, и трейлер покатил вперед.

— Отлично сработано, — сказал Люк.

От него слегка пахло освежителем воздуха с ароматом свежей хвои. Подвешенные на шее амулеты негромко ударялись о грудь, прикрытую купальным халатом.

Фары «виннебаго» выхватывали из темноты пепельный асфальт дороги и темную траву по ее краям.

Саймон почувствовал, что приходит в себя. Езда явно пошла ему на пользу.

— Что все это было? — спросил он.

Собственный голос он слышал как бы с некоторого отдаления. Но ступор проходил, это было очевидно.

— «Счастливо, недоумки», вот что, — ответил Люк.

— Кто эти люди?

— Кляксы на имени Божьем. Шуты в шутовских нарядах.

— А ты разве не был одним из них?

— Притворялся.

Огни «виннебаго» по-прежнему освещали белесую дорогу и окаймляющие ее черные поля. Саймон обнаружил, что на трейлере установлена навигационная система. То есть дорогу на Денвер они найдут без труда.

Он спросил у мальчика:

— Они за нами погонятся?

— Наверно. «Виннебаго» им нужней, чем я.

— Это для нас опасно?

— Они не то чтобы слишком сообразительные и хорошо организованные. Оби-Ван и Китти доберутся до скинии только через час. Я бы посоветовал съехать с дороги и погасить фары. Луна достаточно яркая.

— «Виннебаго» что, вездеход?

— Ага. Атомный двигатель, гидравлическая колесная база. По образцу штуковин, которые когда-то назывались танками.

— Я знаю, что такое танки, — сказал Саймон.

— В таком случае ты знаешь, что мы проедем где угодно.

На этих словах Катарина свернула с дороги и выключила огни. Покрышки «виннебаго» покатились по мягкому неровному грунту. Кругом волновалась серебряная в лунном свете трава.

— Итак, — сказал Люк, — куда же вы направляетесь?

— В Денвер.

— Искать Эмори Лоуэлла?

— Откуда ты знаешь?

— Стоит кому-нибудь упомянуть Денвер, как потом обязательно всплывает имя Лоуэлла. Вы же, понятное дело, не попретесь в такую даль только ради Фестиваля гремучей змеи.

— Значит, ты слыхал о Лоуэлле.

— Я с ним знаком.

— Что, правда?

— Конечно. В детстве я несколько лет жил в Денвере. Мы с матерью много переезжали.

— Военная служба?

— Нет, просто бедняки.

Они ехали по поросшей травой равнине. Изредка вдали мелькали огни поселений. Время от времени небо прочерчивала падающая звезда.