VI МИСТЕР ТОУД

 

 

Это случилось ясным утром в самом начале лета. Река вошла в свои привычные берега и вернулась к обычной скорости. Жаркое солнце, казалось, так и выманивало из земли все зеленое — все кустики, и стрелочки, и стебельки — и тянуло к себе, как на веревках. Крот и дядюшка Рэт встали на рассвете, озабоченные делами, связанными с лодками и с началом гребного сезона, красили и лакировали, чинили весла, приводили в порядок подушки, разыскивали лодочные крюки и так далее. Они доедали завтрак в маленькой гостиной и горячо обсуждали планы на предстоящий день, когда раздался сильный стук в дверь.

— Тьфу ты! — сказал дядюшка Рэт, весь перемазавшись яйцом. — Крот, погляди, пожалуйста, кто это там, раз ты уже кончил есть.

Крот пошел отпирать неожиданному посетителю, и дядюшка Рэт услышал его удивленный возглас. Затем Крот распахнул дверь гостиной и торжественно провозгласил:

— Мистер Барсук!

Подумать только! Это же небывалый случай, чтобы Барсук нанес им официальный визит. Он вообще ни к кому не ходил с визитами. Если он кому был нужен, тот его сам выслеживал, когда Барсук, пытаясь остаться незамеченным, проскальзывал вдоль живой изгороди ранним утром или поздним вечером. Или же его надо было ухитриться застать в его собственном доме в середине леса. И было это совсем даже не просто.

Барсук вошел в комнату тяжелой поступью и остановился, глядя на обоих с серьезным выражением лица. Дядюшка Рэт уронил ложку на скатерть и сидел разинув рот.

— Час пробил! — сказал Барсук наконец с большой торжественностью.

— Какой час? — спросил дядюшка Рэт, с тревогой бросая взгляд на каминную полку, где стояли часы.

— Спроси лучше, чей час, — ответил дядюшка Барсук. — Так вот, час нашего друга Жабы, который зовется мистер Тоуд. Его час пробил. Я же сказал, что возьмусь за него, как только зима совсем кончится, и я собираюсь взяться за него сегодня!

— Ну конечно! Его час пробил! — в восторге закричал Крот. — Теперь я вспомнил! Мы научим его быть благоразумной жабой!

— И именно сегодня утром! — продолжал Барсук, берясь за спинку кресла. — Вчера вечером я получил сведения из весьма надежного источника, что еще один новый и исключительно мощный автомобиль прибывает в Тоуд-Холл, чтобы его либо одобрили, либо вернули. Вполне возможно, что в этот самый момент Тоуд облачается в свое идиотское одеяние, которое он обожает и которое превращает его из (относительно, конечно) вполне миловидной жабы в Нечто, что приводит любого порядочного зверя в истерическое состояние. Мы должны взяться за дело, иначе будет поздно. Вы оба немедленно пойдете вместе со мной в Тоуд-Холл, и мы доведем до конца работу по его спасению.

— Ты совершенно прав! — воскликнул дядюшка Рэт, вскакивая. — Мы спасем этого бедного, несчастного зверя. Мы его наставим на путь истинный! Он будет самый наставленный из всех когда-либо существовавших на свете жаб.

И они двинулись по дороге выполнять свою миссию милосердия, и Барсук возглавлял их шествие. Звери, когда их несколько, ходят как положено — весьма разумно — по одному в затылок, а не рассеиваются по дороге, потому что так не поможешь друг другу в случае опасности или беды.

Они достигли парадной аллеи, ведущей к фасаду Тоуд-Холла, и издали увидели сверкающий новый автомобиль. Он стоял у подъезда, огромный, выкрашенный в красный цвет, который так нравился хозяину. Как только они приблизились к двери, она распахнулась, и мистер Тоуд, облаченный в защитные очки-консервы, кепку, гетры и необыкновенных размеров плащ, важно спустился по ступенькам, натягивая на передние лапы шоферские краги.

— Привет, ребята! — воскликнул он бодро, завидев пришедших. — Вы как раз поспели вовремя, чтобы совершить веселенькую… веселень…кую, ве…

 

Его сердечные возгласы взметнулись и тут же рухнули при виде твердых и суровых выражений на лицах друзей, не отвечающих на приветствие. Приглашение, которое он собирался произнести, так и осталось непроизнесенным.

Барсук решительно поднялся по ступенькам.

— Ведите его в дом, — жестко сказал он своим товарищам.

А после того как мистер Тоуд, несмотря на энергичные протесты и сопротивление, был водворен в дом, Барсук обратился к шоферу, на чьем попечении был новый автомобиль:

— Прошу прощения, но вы больше не понадобитесь. Мистер Тоуд передумал. Автомобиль ему не подходит. Я прошу вас принять к сведению, что это окончательно. Вы свободны.

Затем он последовал за остальными и захлопнул дверь.

— Ну, так вот, — сказал он, обращаясь к хозяину дома, когда все четверо оказались в прихожей. — Прежде всего сними с себя это одеяние и не смеши людей.

— И не подумаю! — ответил мистер Тоуд с большой отвагой. — Что означает это грубое насилие? Я требую немедленного объяснения!

— В таком случае снимите с него это все, — коротко приказал Барсук.

Чтобы выполнить распоряжение, им пришлось разложить мистера Тоуда на полу, при этом он отчаянно лягался и по-всякому их обзывал. Дядюшка Рэт сел на него верхом, а Крот снимал с него один за другим предметы шоферского наряда, затем его снова поставили на ноги. Хвастливой самоуверенности мистера Тоуда порядком поубавилось после того, как с него были сняты его прекрасные доспехи. Теперь, когда он снова был просто мистер Тоуд, а не Гроза Дорог, он тихонечко подхихикивал, переводил умоляющий взгляд с одного на другого, и казалось, что он отлично понимает, что происходит.

— Ты великолепно знал, что этим должно рано или поздно кончиться, Тоуд, — сурово объяснил ему Барсук. — Ты пропустил мимо ушей все наши предупреждения, ты продолжаешь транжирить деньги, которые тебе оставил отец, ты создаешь нам, зверям, плохую репутацию в окрестностях своей бешеной ездой, авариями и скандалами с полицией. Независимость и все такое прочее — это прекрасно. Но мы, звери, никогда не позволяем своим друзьям вести себя по-дурацки сверх известного предела, а ты до этого предела уже дошел. Ты, конечно, во многих смыслах хороший парень, и я не хочу обходиться с тобой уж слишком жестоко. Я сделаю еще одну попытку заставить тебя образумиться. Ты выйдешь сейчас со мной в курительную комнату, и там ты услышишь кое-что о себе самом. И мы поглядим, когда ты оттуда выйдешь, будешь ли ты тот самый Тоуд, который туда вошел.

Барсук взял его крепко под руку, повел в курительную комнату и закрыл за собою дверь.

— Из этого не будет толку, — сказал дядюшка Рэт презрительно. — Разговорами его не вылечишь. Он на словах пообещает что хочешь.

Они уселись в кресла поудобнее и стали терпеливо ждать. Через закрытую дверь им слышалось жужжание голоса Барсука с подъемами и падениями волн его ораторской речи. Постепенно они заметили, что его проповедь стала прерываться глубокими всхлипываниями, вырывавшимися, видимо, из груди их приятеля мистера Тоуда, существа мягкосердечного и нежного, которого легко было наставить — в данный конкретный момент — на любой истинный путь.

Через три четверти часа дверь открылась, и в комнату вернулся Барсук. Он вел за лапу обмякшего и ослабевшего хозяина дома.

Кожа на нем обвисла мешками, ноги подкашивались, щеки были изрыты бороздами от слез, в изобилии пролившихся в результате трогательной беседы, которую с ним провел дядюшка Барсук.

— Сядь сюда, Тоуд, — сказал дядюшка Барсук мягко, указывая ему на стул. — Друзья мои, — продолжал он, — я счастлив известить вас, что Тоуд наконец осознал ошибочность своего поведения. Он искренне раскаивается в неправильных поступках, совершенных в прошлом, и он обещал навсегда расстаться с автомобилем. Он дал мне честное слово.

— Это прекрасные новости, — заметил Крот серьезно.

— Да, действительно очень хорошие новости, — вставил дядюшка Рэт с сомнением, — если только… если только…

Говоря это, он очень пристально посмотрел на мистера Тоуда и заметил у того нечто в печальном глазу. Точно этот глаз взял и незаметно подмигнул.

— Теперь осталось сделать еще только одну вещь, — заметил удовлетворенный Барсук. — Тоуд, я хочу, чтобы ты перед лицом находящихся здесь друзей торжественно повторил то, с чем ты полностью только что согласился там, в курительной комнате. Во-первых, что ты сожалеешь о том, что ты натворил, и что ты понимаешь всю глупость своего поведения.

Последовала долгая-долгая пауза. Тоуд в отчаянии переводил взгляд с одного на другого, но звери ждали в мрачном молчании. Наконец он заговорил.

— Нет, — сказал он, слегка надувшись, но твердо. — Я не сожалею. И вовсе это не было никакой глупостью. Это было просто замечательно!

— Что? — закричал пораженный Барсук. — Ты, сума переметная, разве ты только что не сказал там…

— Да, да, там, — сказал Тоуд нетерпеливо. — Я мог бы сказать что угодно — там. Ты так красноречив, дорогой Барсук, и так трогательно говоришь, и так, убедительно, и формулируешь все так ужасно здорово, ты можешь из меня веревки вить — там, и ты это прекрасно знаешь. Но я после обдумал кое-что, мысленно вернулся к разным событиям, и я нахожу, что нисколечко не сожалею и не раскаиваюсь, так что было бы просто совсем не хорошо говорить, будто я сожалею, когда это не так, ведь верно?

— Значит, ты не даешь обещания больше не прикасаться ни к одному автомобилю?

— Ну конечно нет! — отозвался мистер Тоуд с жаром. — Совсем наоборот, клятвенно вас заверяю, что как только увижу какой-нибудь автомобиль, то я — би-би! — тут же на нем и укачу!

— Не говорил ли я тебе? — обратился дядюшка Рэт к Кроту.

— Ну хорошо, — сказал дядюшка Барсук, поднимаясь. — Раз ты не поддаешься уговорам, попробуем, чего мы сможем достичь силой. Я все время опасался, что этим кончится. Ты часто приглашал нас, всех троих, погостить у тебя, Тоуд, в этом твоем прелестном доме. Так вот, мы принимаем твое приглашение. Когда мы как следует наставим тебя на путь истинный, мы, может, и съедем, но не раньше. Ну-ка, тащите его наверх и заприте в спальне, пока мы тут обо всем договоримся.

— Все для твоей же пользы, Тоуд, Дружище, — приговаривал дядюшка Рэт, пока они волокли его наверх, а Тоуд лягался и брыкался, оказывая сопротивление своим верным друзьям. — Подумай, как нам будет всем вместе весело! Помнишь, ведь бывало раньше. Вот только пусть с тебя сойдут… ну, эти странные припадки.

— Мы будем хорошо смотреть за всем в твоем хозяйстве, пока ты поправишься, Тоуд, — сказал Крот. — И мы последим, чтобы твои деньги не транжирились, как это было до сих пор.

— И не будет больше этих печальных историй с полицией, Тоуд, — добавил Рэт, поворачивая ключ в замке и убирая его в карман.

Пока они спускались по лестнице, мистер Тоуд посылал им вслед ругательства через замочную скважину. Трое друзей собрались внизу на совещание.

— Нам предстоит довольно нудное дело, — сказал Барсук, вздыхая. — Никогда не видел его таким решительным. Ну, ничего, справимся. Его нельзя ни на секунду оставлять без присмотра. Мы будем караулить его по очереди, пока этот дурман окончательно не испарится из его организма.

Они составили расписание дежурств. Каждый из них обязывался по очереди спать в спальне у поднадзорного, и поделили они между собой дневные дежурства.

Вначале мистер Тоуд был просто невыносим. Когда на него накатывало, он устанавливал стулья в спальне так, что они несколько напоминали автомобиль, забирался на самый первый из них, наклонялся вперед, вперял взгляд прямо перед собой и гудел и тарахтел, подражая автомобилю. Когда приступ достигал своей вершины, он летел кувырком со стульев, валился на пол навзничь и лежал так некоторое время. Казалось, он был очень доволен. Однако, по мере того как проходило время, эти приступы становились все реже, а друзья вовсю старались направить его внимание на что-нибудь другое. Но интерес к окружающим предметам, казалось, не оживал, и он становился все более подавленным и вялым.

Одним прекрасным утром дядюшка Рэт, чья очередь была заступать на дежурство, поднялся наверх, чтобы сменить Барсука, который весь уже ерзал от желания размять ноги, пройтись по лесу, отдохнуть в своем подземном доме.

 

— Тоуд еще в постели, — сказал он, когда они вышли переговорить за дверь спальни. — Ничего другого от него не добьешься и, только оставьте его в покое, может, ему скоро полегчает, и очень-то о нем не тревожьтесь и так далее. Ты будь начеку, Рэт: когда он тихий и покладистый, послушный, как первый ученик воскресной школы, тогда, значит, он обязательно что-то замышляет. Я уверен, что он собирается что-то отмочить. Я его знаю. Ну, мне пора.

— Как мы себя чувствуем, старина? — спросил дядюшка Рэт бодрым голосом, подходя к постели.

Ему пришлось несколько минут подождать ответа. Наконец слабый голос отозвался:

— Большое спасибо, милый Рэтти! Как мило с твоей стороны, что ты спрашиваешь об этом. Но сперва скажи, как ты сам и как милейший Крот?

— О, мы-то в порядке, — ответил дядюшка Рэт. — Крот, — добавил он неосторожно, — собирается пройтись вместе с Барсуком, они вернутся только к обеду, а мы с тобой проведем приятное утро вдвоем, и я постараюсь, чтобы тебе было весело. Давай, будь умником, скоренько вставай. Ну кто же хандрит в такое приятное утро?

— Милый, добрый Рэтти, — пробормотал мистер Тоуд. — Как плохо ты представляешь себе мое состояние. «Скоренько вставай…» Я не уверен, встану ли я вообще. Однако не тревожься обо мне. Мне всегда так тяжело быть обузой для друзей. Но я скоро перестану вас обременять. Я надеюсь, осталось уже недолго.

— Я тоже надеюсь, — сказал дядюшка Рэт сердечно. — Ты был сущим мучением для всех нас последнее время. И я очень рад слышать, что все это скоро кончится. К тому же погода чудесная, и грибной сезон вот-вот откроется. Это нехорошо с твоей стороны, Тоуд. Не то что нам жаль своих усилий, но мы из-за тебя столького лишаемся!

— Боюсь, как раз вам жаль именно своих усилий, — проговорил Тоуд томным голосом. — Я могу это понять. Это естественно. Вы устали от забот обо мне. Я не должен больше просить вас ни о чем. Я — тяжкое бремя, я понимаю.

— Конечно, — сказал дядюшка Рэт. — Но скажи, в чем твоя просьба, я что хочешь для тебя сделаю, только бы ты стал снова разумным зверем.

— Если бы я мог поверить, Рэтти, — пробормотал Тоуд еще более слабым голосом, — я бы попросил тебя, это уже, наверное, в последний раз, сходить в деревню, и побыстрее, потому что уже и сейчас может оказаться поздно, и привести ко мне доктора. Впрочем, не тревожь себя. Тебе это только беспокойство, может, лучше пусть все идет как идет.

— Да ты что, зачем тебе доктор? — спросил дядюшка Рэт, подходя поближе и внимательно вглядываясь в него.

Тоуд лежал неподвижно, распластавшись, голос его был слаб, и вообще он был какой-то не такой.

— Ты наверняка заметил в последнее время… — пробормотал Тоуд. — Впрочем, зачем? Замечать — это только себя беспокоить. Завтра, конечно, может быть, ты себе и скажешь: «Ах, если бы я только заметил раньше. Ах, если бы только я что-нибудь предпринял!» Но нет. Это все только одно беспокойство. Не обращай внимания, забудь, что я сказал.

— Послушай-ка, старина, — сказал дядюшка Рэт, начиная тревожиться. — Конечно, я схожу за доктором, если ты серьезно думаешь, что он тебе нужен. Но с чего бы тебе стало вдруг так плохо? Давай-ка поговорим о чем-нибудь другом.

— Боюсь, дорогой друг, — сказал Тоуд с печальной улыбкой, — что «поговорить» в данном случае вряд ли поможет, да и доктор поможет вряд ли… Но нужно ухватиться хотя бы за соломинку. Да, и по пути к доктору — хотя мне просто невыносимо нагружать тебя лишним поручением, но ты будешь идти мимо — попроси, пожалуйста, нотариуса наведаться ко мне. Это было бы удобно. Бывают моменты, скажу точнее — настает момент, когда приходится сталкиваться с неприятными обязанностями, какой бы ценой они ни доставались измученной душе.

— Нотариуса? Должно быть, ему в самом деле плохо, — сказал себе перепугавшийся дядюшка Рэт, выбегая из комнаты, но не забывая как следует запереть дверь.

Выйдя из дома, он остановился в раздумье. Двое товарищей были далеко, и ему не с кем было посоветоваться.

«Наверное, лучше сделать все возможное, — подумал он, — и раньше бывало, что Тоуд воображал себя смертельно больным, но я ни разу не слыхал, чтобы он заговаривал о нотариусе. Если с ним на самом деле ничего не происходит, доктор просто скажет ему, что он осел, и подбодрит его, а это уже кое-что. Сделаю ему это одолжение, схожу, это ведь много времени не отнимет».

И Рэт помчался в сторону деревни, для того чтобы выполнить акт милосердия.

 

Мистер Тоуд легко спрыгнул с кровати, как только услыхал, что ключ повернулся в замке, и наблюдал за другом в окно, с нетерпением ожидая, когда тот скроется из виду. Затем он от души посмеялся, надел самый лучший костюм из тех, что оказались в комнате, набил карманы деньгами, которые достал из ящика туалетного стола; потом связал простыни узлами и, устроив из них импровизированную веревку, закрепил ее за центральную раму старинного, в стиле Тюдор, окна, которое придавало такой элегантный вид его спальне; потом выбрался через это самое окно, легко соскользнул на землю и, взяв курс в направлении, противоположном тому, куда ушел дядюшка Рэт, двинулся в путь, легкомысленно насвистывая веселый мотивчик.

Для дядюшки Рэта настал довольно мрачный час, когда Барсук и Крот наконец вернулись. Бедняге пришлось предстать перед ними со своим прискорбным и неубедительным изложением событий.

Можно легко себе представить едкие, если даже не сказать саркастические, замечания, которые отпускал Барсук, поэтому здесь нет нужды их повторять. Но что было особенно горько дядюшке Рэту, так это то, что даже Крот, который сколько мог пытался оправдывать друга, не удержался, чтобы не сказать:

— На этот раз ты оказался слегка тупицей, Рэтти! Ну и мистер Тоуд, я вам доложу!

— Он так это ловко разыграл, — сказал удрученный дядюшка Рэт.

— Он тебя разыграл, — возразил сердито Барсук. — Ну, разговорами делу не поможешь. В данный момент он исчез, это совершенно ясно. И что хуже всего, он сейчас так возгордится от своего, как ему будет казаться, умного поступка, что может натворить любые глупости. Одно утешение, что мы с вами теперь свободны и не должны тратить свои драгоценные часы на дежурство. Но давайте будем ночевать в Тоуд-Холле еще некоторое время. Тоуд может в любой момент вернуться — на носилках или под конвоем полиции.

Так говорил Барсук, еще не зная, что для них припасено у будущего и как много воды, и при этом довольно мутной, утечет, прежде чем Тоуд с удобством усядется в кресло в своем родовом Тоуд-Холле.

Тем временем Тоуд, веселый и беззаботный, быстро шагал вдоль дороги уже за много миль от дома. Вначале он пробирался тропами, пересек не одно поле и несколько раз менял направление, опасаясь погони. А сейчас, чувствуя себя в безопасности, и притом, что солнышко ему широко улыбалось, и вся Природа хором присоединялась к самохвальной песенке, которую внутри него пело его сердце, он шел по дороге, почти что танцуя, совершенно довольный собой.

— Ловко обделано дельце! — заметил он самому себе, похохатывая. — Мозг против грубой силы — и мозг вышел победителем, как и должно быть. Бедный старый Рэтти! Ох! И достанется ему, когда вернется Барсук! Стоящий парень Рэтти, с огромными достоинствами, но очень мало интеллекта и абсолютно никакого образования. Мне надо будет как-нибудь им заняться и посмотреть, не удастся ли мне сделать из него что-нибудь путное.

Исполненный самодовольных мыслей, подобных этим, он шагал, задрав голову, пока не дошел до маленького городка, где вывеска «Красный Лев», которая раскачивалась над тротуаром посредине главной улицы, напомнила ему, что он в этот день не завтракал, и ему страшно захотелось есть после продолжительной прогулки. Он важно вошел в гостиничное кафе, спросил самый лучший обед, какой только можно было подать без предварительного заказа, и сел за столик.

Когда он успел съесть примерно половину того, что стояло перед ним на столе, приближающийся и слишком знакомый ему звук заставил его вздрогнуть и затрепетать. «Би-би» становилось все ближе и ближе, и было слышно, как автомобиль свернул во двор гостиницы и замер. Мистер Тоуд вынужден был ухватиться за ножку стола, чтобы скрыть нахлынувшие на него чувства. Тут же приехавшая компания вошла в кафе, все голодные, возбужденные, веселые, и разговор только об одном — об удовольствиях, пережитых за утро, и достоинствах «колесницы», которая их сюда доставила.

Мистер Тоуд слушал их, на какое-то время весь обратившись в слух. Наконец его терпение лопнуло. Он выскользнул из помещения, заплатил по счету и, как только вышел за дверь, медленной походкой пошел на гостиничный двор.

— В этом ничего такого нет, — сказал он самому себе, — если я на него просто посмотрю.

 

Автомобиль стоял посреди двора, за ним совершенно никто не присматривал: и дворник, и конюх, и разные там зеваки — все ушли обедать. Тоуд медленно обошел машину, осматривая, оценивая, погружаясь в глубокие размышления.

— Интересно, — сказал он вдруг самому себе, — интересно, легко ли заводится автомобиль такой марки!

В следующий миг, едва осознавая, как это случилось, он уже схватил стартер и крутил его изо всех сил. Когда он услыхал знакомый звук заведенного мотора, прежняя страсть охватила его и полностью овладела его душой и телом. Как во сне, он вдруг оказался на шоферском месте, как во сне, он дернул рычаг скорости, швырнул машину за угол и — вон из двора через арку. И как во сне, всякое понимание того, что хорошо и что плохо, всякий страх за возможные последствия на время оставили его совершенно. Он прибавил скорость, и машина в одну минуту проглотила улицу, выпрыгнула на дорогу и понеслась по ней, а мистер Тоуд осознавал только то, что он снова Тоуд, Тоуд в полном блеске, Тоуд-гроза, Тоуд — кошмар дорожного движения, господин всей дороги, которому все должны уступать, иначе они будут обращены в ничто, и их поглотит вечная ночь. Он распевал во все горло, а машина вторила ему громким жужжанием. Миля за милей так и проглатывались, а он все мчался, сам не ведая куда, влекомый странным инстинктом движения, проживая свои звездный час, не заботясь о том, чем все это может обернуться для него.

 

— По-моему, — бодро заметил Председатель суда, — единственная трудность, которая возникает в этом, во всех остальных смыслах очень ясном, случае, так это, как нам по заслугам выдать неисправимому негодяю и бесстыдному головорезу, который сидит тут перед нами на скамье подсудимых и весь сжимается от страха. Значит, так. Мы признаем его виновным благодаря несомненным свидетельским показаниям, во-первых, в краже дорогостоящего автомобиля, во-вторых, в том, что создавал опасные аварийные ситуации на дорогах, и, в-третьих, в грубости и сопротивлении местным полицейским властям. Уважаемый Секретарь, не будете ли вы любезны сказать, какое самое суровое наказание мы можем дать ему за каждое из означенных преступлений?

Секретарь почесал нос карандашом.

— Некоторые могли бы посчитать, что кража автомобиля — самое большое из его преступлений. Так оно и есть. Но дерзить полиции тоже недозволительно и тоже заслуживает самого сурового наказания. Предположим, можно дать год за кражу, что достаточно мягко. Скажем, три года за бешеную езду, что, конечно, снисходительно. И пятнадцать лет за дерзость, потому что это была дерзость самого худшего свойства, если судить по тому, что мы слышали тут от свидетелей, если даже вы поверите одной десятой услышанного. Лично я никогда не верю больше одной десятой. Эти числа в сумме дают девятнадцать лет…

— Отлично! — сказал Председатель.

— Но вам стоит округлить срок до двадцати, чтобы быть уверенным, что вы выполнили свой долг.

 

— Отличное предложение! — произнес Председатель одобрительно. — Заключенный! Возьмите себя в руки, станьте прямо. На этот раз вы осуждены на двадцать лет. И имейте в виду, если вы предстанете перед нами еще раз по какому угодно обвинению, мы не окажем вам никакого снисхождения!

Вслед за этим жестокие стражи закона схватили несчастного мистера Тоуда, заковали его тяжелыми цепями и повлекли из зала суда. Тоуд кричал, молил, протестовал! Они, не слушая, протащили его через рыночную площадь, где собралось чуть ли не все население города, которое всегда столь же решительно настроено против пойманного преступника, сколь снисходительно к тому, который только еще разыскивается. Они швырялись в него глумливыми замечаниями, морковками и принятыми в городе ругательствами. Потом повели его мимо школы, где невинные личики школьников осветились радостью, которую они всегда извлекают из беды, если в нее попадают взрослые, потом по отозвавшемуся гулким звуком подъемному мосту, под нахмуренной аркой старого мрачного замка, чьи башни возвышались, словно парили в небесах, мимо дежурок, куда набилась сменившаяся с дежурства, скалившаяся на него солдатня, мимо часовых, которые при виде его презрительно кашляли, потому что только так стоящий в карауле часовой имеет право выразить свое презрение и отвращение к преступнику, поднялись по истертым от времени каменным ступеням винтовой лестницы, мимо тяжеловооруженных рыцарей в стальных латах и шлемах, бросавших на них устрашающие взгляды сквозь забрала, мимо придворных, которые держали на поводках огромных догов, и те когтили воздух лапами, пытаясь дотянуться до него, мимо древних стражников, которые, прислонив алебарды к стене, дремали над куском пирога и фляжкой темного эля. А его все вели и вели — мимо камеры пыток, где выворачивают пальцы, мимо дыбы, мимо двери, которая выводила прямо к эшафоту, пока не пришли к входу в самый мрачный каземат, который находился в самой середине крепости. Они, наконец, остановились перед древним стражем, который перебирал пальцами связку здоровенных ключей.

— Гром и молния! — сказал полицейский сержант, снимая шлем и вытирая вспотевший лоб. — Шевелись, деревенщина, и прими от нас под охрану этого дикого зверя, эту жабу, особо опасного преступника непревзойденной хитрости и энергии. Стереги и сохраняй его со всем возможным искусством и намотай на ус и на свою седую бороду: если что-нибудь с ним приключится, то твоя голова в ответе за его голову, чтоб вам обоим было пусто!

Старый тюремщик мрачно кивнул, положив свою увядшую руку на плечо мистера Тоуда. Ржавый ключ заскрипел, повернувшись в замке, огромная дверь защелкнулась за ними, и Тоуд оказался заточенным в самом дальнем каземате, в крепкой крепости, другой такой не найдешь, обыщи хоть вдоль и поперек всю старую добрую Англию.