194. Родился сразу я уродом,
достойным адского котла:
Христа распял, Россию продал
(сперва споив её до тла).
195. Без выкрутасов и затей,
но доводя до класса экстра,
мы тихо делали детей,
готовых сразу же на экспорт.
196. Ах, как бы нам за наши штуки
платить по счету не пришлось!
Еврей! Как много в этом звуке
для сердца русского слилось!
197. На всем лежит еврейский глаз,
у всех еврейские ужимки,
и с неба сыпятся на нас
шестиконечные снежинки.
198. Едва утихомирится разбой,
немедля разгорается острей
извечный спор славян между собой –
откуда среди них и кто еврей.
199. Царь-колокол безгласный, поломатый,
Царь-пушка не стреляет, мать ети;
и ясно, что евреи виноваты,
осталось только летопись найти.
200. Везде, где не зная смущения,
историю шьют и кроят,
евреи – козлы отпущения,
которых к тому же доят.
201. В любом вертепе, где злодей
злоумышляет зло злодейства,
есть непременно иудей
или финансы иудейства.
202. В годы, обагренные закатом,
неопровержимее всего
делает еврея виноватым
факт существования его.
203. Когда идет пора
крушения структур,
в любое время
всюду при развязках
у смертного одра
империй и культур
стоят евреи
в траурных повязках.
204. Еврею нужна не простая квартира:
еврею нужна для жилья непорочного
квартира, в которой два разных сортира –
один для мясного, другой для молочного.
205. Загробный быт – комфорт и чудо;
когда б там было не приятно,
то хоть один еврей оттуда
уже сыскал бы путь обратно.
206. Я евреям не даю,
я в ладу с эпохою,
я их сразу узнаю –
по носу и по хую.
207. Себя зачислить в Стены Плача
должна Кремлевская стена:
судьбы российской неудача –
на ней евреев имена.
208. Любая философия согласна,
что в мире от евреев нет спасения.
Науке только все еще не ясно,
как делают они землетрясения.
209. Изверившись в блаженном общем рае,
но прежние мечтания любя,
евреи эмигрируют в Израиль,
чтоб русскими почувствовать себя.
210. Не в том беда, что ест еврей наш хлеб,
а в том, что проживая в нашем доме,
он так теперь бездушен и свиреп,
что стал сопротивляться при погроме.
211. Вечно и нисколько не старея,
всюду и в любое время года
длится, где сойдутся два еврея,
спор о судьбах русского народа.
212. Что ели предки? Мясо и бананы.
Еда была сыра и несогрета.
Еврей произошел от обезьяны,
которая огонь добыла где-то.
213. Христос и Маркс, Эйнштейн и Фрейд –
взрывных учений основатели,
придет и в будущем еврей
послать покой к ебене матери.
214. По всем приметам Галилей,
(каким в умах он сохранился)
был чистой выделки еврей:
отрекся, но не изменился.
215. Еще он проснется, народ-исполин,
и дух его мыслей свободных
взовьется, как пух из еврейских перин
во дни пробуждений народных.
216. Усердные брови насупив,
еврей, озаряемый улицей,
извечно хлопочет о супе,
в котором становится курицей.
217. Во всех углах и метрополиях
затворник судеб мировых,
еврей, живя в чужих историях,
невольно вляпывался в них.
218. Евреи даже в светопреставление,
сдержав поползновение рыдать,
в последнее повисшее мгновение
успеют еще что-нибудь продать.
219. Под грудой книг и словарей,
грызя премудрости гранит,
вдруг забываешь, что еврей:
но в дверь действительность звонит.
220. Отца родного не жалея,
когда дошло до словопрения,
в любом вопросе два еврея
имеют три несхожих мнения.
221. Живым дыханьем фразу грей,
и не гони в тираж халтуру;
сегодня только тот еврей,
кто теплит русскую культуру.
222. Везде одинаков Господень посев,
и врут нам о разнице наций
все люди – евреи, и просто не все
нашли пока смелость признаться.
223. Фортуна с евреем крута,
поскольку в еврея вместилась
и русской души широта,
и задницы русской терпимость.
224. Растит и мудрецов и палачей,
не менее различен, чем разбросан,
народ ростовщиков и скрипачей,
закуренная Богом папироса.
225. Сомненья мне душу изранили
и печень до почек проели:
как славно жилось бы в Израиле,
когда б не жара и евреи.
226. За долгие столетия, что длится
кромешная резня в земном раю,
мы славно научились веселиться
у рва на шевелящемся краю.
227. При всей нехватке козырей
в моем пред Господом ответе,
весом один: я был еврей
в такое время на планете.
228. За все на евреев найдется судья.
За живость. За ум. За сутулость.
За то, что еврейка стреляла в вождя.
За то, что она промахнулась.
229. Поистине загадочна природа,
из тайны шиты все ее покровы;
откуда скорбь еврейского народа
во взгляде у соседкиной коровы?
230. В эпохи любых философий
солонка стоит на клеенке,
и женится Лева на Софе,
и Софа стирает пеленки.
231. Если надо – язык суахили,
сложный звуком и словом обильный,
чисто выучат внуки Рахили
и фольклор сочинят суахильный.
232. Все предрассудки прочь отбросив,
но чтоб от Бога по секрету,
свинину ест мудрец Иосиф
и громко хвалит рыбу эту.
233. Эпоху хамскую не хая
и власть нахальства не хуля,
блаженно жили Хаим и Хая,
друг друга холя и хваля.
234. Томит Моисея работа,
домой Моисею охота,
где ходит обширная Хая,
роскошно себя колыхая.
235. Письма грустные приходят
от уехавших мошенников:
у евреев на свободе
мерзнут шеи без ошейников.
236. Свежестью весны благоуханна,
нежностью цветущая, как сад,
чудной красотой сияла Ханна
сорок килограмм тому назад.
237. Еврею не резвиться на Руси
и воду не толочь в российской ступе;
тот волос, на котором он висит,
у русского народа – волос в супе.
238. В отъезды кинувшись поспешно,
евреи вдруг соображают,
что обрусели так успешно,
что их евреи раздражают.
239. Если б не был Создатель наш связан
милосердием, словно веревкой,
Вечный Жид мог быть жутко наказан
сочетанием с Вечной Жидовкой.
240. Тут вечности запах томительный,
и свежие фрукты дешёвые,
а климат у нас – изумительный,
и только соседи хуёвые.
О себе
241. Люблю вино и нежных женщин,
и только смерть меня остудит;
одним евреем станет меньше,
одной легендой больше будет.
242. Я нелеп, недалёк, бестолков,
да ещё полыхаю, как пламя;
если выстроить всех мудаков,
мне б, наверно, доверили знамя.
243. С увлечением жизни моей детектив
я читаю, почти до конца проглотив;
тут сюжет уникального кроя:
сам читатель – убийца героя.
244. Я всё хочу успеть за срок земной –
живу, тоску по времени тая:
вон женщина обласкана не мной,
а вон из бочки пиво пью не я.
245. Явившись эталоном совершенства
для жизни человеческой земной,
составили бы чьё-нибудь блаженство
возможности, упущенные мной.
246. Я курю, бездельничаю, пью,
грешен и ругаюсь, как сапожник;
если бы я начал жизнь мою
снова, то ещё бы стал картёжник.
247. Мне жалко иногда, что время вспять
не движется над замершим пространством:
я прежние все глупости опять
проделал бы с осознанным упрямством.
248. Перед выбором – что предпочесть,
я ни в грусть не впадал, ни в прострацию,
я старался беречь только честь
и спокойно терял репутацию.
249. Враги мои, бедняги, нету дня,
чтоб я вас не задел, мелькая мимо;
не мучайтесь, увидевши меня:
я жив ещё, но это поправимо.
250. В стране рабов, кующих рабство,
среди блядей, поющих блядство,
мудрец живет анахоретом,
по ветру хер держа при этом.
251. Мой небосвод хрустально ясен
и полон радужных картин
не потому, что мир прекрасен,
а потому, что я – кретин.
252. Что стал я пролетарием – горжусь;
без устали, без отдыха, без фальши
стараюсь, напрягаюсь и тружусь,
как юный лейтенант – на генеральше.
253. Я уважаю лень за то, что
в ее бездейственной тиши
живую мысль питает почва
моей несуетной души.
254. Я прожил жизнь как дилетант –
ни в чем ни знаний, ни системы,
зато писал я не диктант,
а сочинение без темы.
255. Сложилось нынче на потеху,
что я, стареющий еврей,
вдруг отыскал свой ключ к успеху,
но не нашел к нему дверей.
256. Как молод я был! Как летал я во сне!
В года эти нету возврата.
Какие способности спали во мне!
Проснулись и смылись куда-то.
257. Я жизнь свою организую,
как врач болезнь стерилизует,
с порога на хуй адресую
всех, кто меня организует.
258. Увы, я слаб весьма по этой части,
в душе есть уязвимый уголок:
я так люблю хвалу, что был бы счастлив
при случае прочесть мой некролог.
259. Умру за рубежом или в отчизне,
с диагнозом не справятся врачи:
я умер от злокачественной жизни,
какую с наслаждением влачил.
260. Какая из меня опора власти?
Обрезан, образован и брезглив.
Отчасти я поэтому и счастлив,
но именно поэтому – пуглив.
261. Нет, я не лидер, не трибун,
с толпой взаимно мы прохладны;
те, кто рожден вести табун,
должны быть сами очень стадны.
262. Увы, но я не деликатен
и вечно с наглостью циничной
интересуюсь формой пятен
на нимбах святости различной.
263. Во мне талант врачами признан,
во мне ночами дух не спит
и застарелым рифматизмом
в суставах умственных скрипит.
264. Вон живёт он, люди часто врут,
все святыни хая и хуля,
а меж тем я чист, как изумруд,
и в душе святого – до хуя.
265. Готов я без утайки и кокетства
признаться даже Страшному Суду,
что баб любил с мальчишества до детства,
в которое по старости впаду.
266. Случайно встретившись в аду
с отпетой шлюхой, мной воспетой
вернусь я на сковороду
уже, возможно, с сигаретой.
267. Изгнанник с каторжным клеймом,
отъехал вдаль я одиноко
за то, что нагло был бельмом
в глазу всевидящего ока.
268. В разъездах, путешествиях, кочевьях
я часто предавался сладкой неге;
на генеалогических деревьях
на многих могут быть мои побеги.
269. При спорах тихо я журчу,
чтоб не являлась пена злая;
когда не знаю, то молчу,
или помалкиваю, зная.
270. Я соблюдаю такт и честь
по месту, в коем нахожусь,
то я кажусь умней, чем есть,
то я умнее, чем кажусь.
271. Я верю аргументу, постулату,
гипотезе, идее, доказательству,
но более всего я верю блату,
который возникает по приятельству.
272. Сегодня хор наставников умолк
мечта сбылась такою,
как мечталась,
и вышел из меня с годами толк,
а бестолочь нетронутой осталась.
273. Лукав, охотно лгу, подолгу сплю,
и прочими грехами я типичен,
а всё же не курю я коноплю,
и всё же я к мужчинам безразличен.
274. Я пью, взахлёб гуляю и курю;
здоровью непреклонный супостат,
весь век самоубийство я творю,
и скоро уже будет результат.
275. Конечно, время сызмала влияло
на дух и содержание моё;
меня эпоха сильно поваяла -
однако ведь и я лепил её.
276. Идя то разминувшись,
то навстречу,
в суждениях высок
и столь же низок,
в момент, когда себе противоречу,
я к истине всего сильнее близок.
277. Многое мне в мире неизвестно,
только чтоб не школьничать натужно,
я сказал непознанному честно,
что оно и на хуй мне не нужно.
278. Пока между землёй живу
и небом,
хочу без сожаления признаться:
полезным членом общества
я не был,
поскольку не хотел во всё соваться.
279. Хоть жил, не мельтешась и не спеша,
хотя никак не лез из пешек в дамки,
дозволенные рамки нарушал
я всюду, где встречались эти рамки.
280. Всем говорю я правду только
и никому ни в чём не лгу:
моя душа черства настолько,
что я кривить ей не могу.
281. Сам себе не являя загадки,
от себя не стремлюсь я укрыться:
если знаешь свои недостатки,
с ними легче и проще мириться.
282. Творя поступки опрометчиво,
слепцом я был, ума лишённым,
а после делать было нечего,
и я гордился совершённым.
283. Живу я пассивно и вяло,
за что не сужу себя строго:
я дал человечеству мало,
однако и взял я немного.
284. Да, был и бабник я, и пьяница,
и враг любого воздержания,
зато желающим останется
дурной пример для подражания.
285. Я не улучшусь, и поздно пытаться,
сыграна пьеса, течёт эпилог,
раньше я портил себе репутацию,
нынче я порчу себе некролог.
