Глава 6 Под колпаком

Пять дней спустя, вторник, 18 января 1999 г.

 

При определенных обстоятельствах фармацевтическим компаниям разрешается проверять экспериментальные лекарства на смертельно больных испытуемых. Такое разрешение было дано после распространения СПИДа, поскольку борьба с этим страшным недугом требовала радикальных методов поиска средств, которые могут его одолеть. Однако использовать просто больных людей в качестве подопытных кроликов для проверки действия лекарств, не прошедших апробацию по государственным каналам и недостаточно проверенных на крысах, не говоря уже о людях, категорически запрещалось. Разработка новых медицинских препаратов могла доставить руководителям фармацевтических компаний много головной боли, хлопот и неприятностей. Иногда над производством одного и того же средства работали конкурирующие фирмы, и если какой-то из них удавалось выйти на рынок первой, сопернику было очень легко все потерять. Любой серьезный результат тут же пугал конкурентов, привлекая совершенно излишнее для исследований внимание. Иногда соперники даже покупали экспериментальные средства у испытуемых и с места в карьер пускались в гонку за лидером. С особой тщательностью скрывалось проведение экспериментов над людьми, которых нельзя было отнести к категории смертельно больных. Нечего и говорить, что делалось все возможное, чтобы о таких испытаниях ничего не пронюхали конкуренты.

В силу этих обстоятельств секретные эксперименты с новыми лекарственными препаратами были для Вернера Хонигвакса — президента и генерального директора корпорации «БиоЛогика», единственной возможностью опережения конкурентов. «БиоЛогика» была акционерной компанией открытого типа, и держателей акций надо было постоянно ублажать. Но Хонигваксу совсем не хотелось делиться с ними всеми возможностями наживы, которые предоставляла его компания. Кроме того, он был тайным совладельцем фармацевтической компании «Хиллер-Ларджент Глобал» и имел контрольный пакет ее акций. Он разработал план, который позволял ему держать «БиоЛогику» на плаву и даже взвинчивать ее рыночную цену, но со временем он собирался выпустить на рынок новое лекарство или набор лекарственных препаратов не через «БиоЛогику», а через «Хиллер-Ларджент». Такая комбинация позволила бы ему не делиться невероятными прибылями, которые могли бы составить миллиарды долларов, со «всей этой сволочью», как он обычно называл акционеров «БиоЛогики».

Но провести эту операцию надо было мастерски.

Проблемой, существенно усложнявшей стоявшую перед ним задачу, был не совсем обычный состав инвесторов «БиоЛогики». Хонигвакс начинал свою деятельность как ученый-исследователь, но скоро понял, что без соответствующего финансирования ничего принципиально нового лабораторные исследования дать не смогут. Тогда он сосредоточил все внимание на привлечении средств, при необходимости выбивая правительственные гранты на исследования, которые в сотрудничестве с Рэндалом Ларджентом и Гарри Хиллером помогли ему создать «БиоЛогику». После этого он стал рыть землю, чтобы привлечь частных инвесторов. Банкам трудно было дать оценку разработкам в области биохимии. Они считали его проекты достаточно рискованными, а результаты слишком незначительными. Поскольку его сотрудники занимались самыми передовыми исследованиями, Хонигвакс был одним из первых, кто начал заниматься контрактными исследованиями, проверяя препараты конкурентов на испытуемых, чтобы пускать полученные средства на собственные научные разработки. Такие исследования давали быстрые деньги, и банки теперь были готовы финансировать его потребности в зданиях и оборудовании, но ему требовалось все больше средств на реализацию более честолюбивых проектов. Он уже включился в гонку, призом которой было несметное богатство, а неудачники исчезали как блики с компьютерных экранов, и скоро о них вообще забывали.

В поисках инвесторов Хонигвакс напал на бездонный непочатый источник финансирования. Он разработал собственные методы участия компании в обороте нелегальных капиталов, контролировавшихся представителями криминальной элиты и их финансовыми советниками. Участие в отмывании грязных денег позволило ему активизировать исследования. Следующим шагом — который одновременно был по достоинству оценен его финансистами и позволил ему еще дальше продвинуть компанию, — стало первичное размещение акций. Доходы от их продажи принесли прибыль его тайным партнерам, дали компании возможность продолжать исследования и позволили отмывать еще большие суммы денег.

Положительной стороной этой операции стало увеличение наличного оборота. Ее отрицательное следствие сводилось к тому, что теперь ему приходилось делить будущие доходы «БиоЛогики» с миллионами акционеров, в число которых входили бандиты. Жестокая банда гангстеров, действовавшая в Квебеке, входила в состав «Ангелов ада». Ее члены промышляли кокаином, марихуаной, проституцией, вымогательством — чем еще, Хонигвакс мог только отдаленно догадываться, — делая на этом миллионы, но главной проблемой гангстеров была легализация огромных сумм наличных денег.

Хонигвакс помогал им решать эту задачу.

Его отношения с бандитами подразумевали их контроль за его деятельностью. Вице-президенты приходили и уходили, причем никто не знал почему, как никто не знал, чем они занимаются на работе. На самом деле именно они представляли интересы преступной группировки. Когда планы Хонигвакса стали претворяться в жизнь и приносить ощутимые плоды, к нему решили прикрепить человека, который в отличие от других имел бы определенный опыт и пользовался авторитетом среди бандитов. Хонигвакс сумел проконтролировать путь, которым Эндрю Стетлер попал в его компанию, — сначала в роли подопытного кролика, а вскоре он стал охранником и внутренним шпионом. Теперь в его распоряжении были все таланты этого человека. Но сама по себе заслуга в том, что Стетлер вообще появился на горизонте, принадлежала отнюдь не ему. Этот молодой человек был к нему приставлен, чтобы контролировать связи, к поддержке которых он иногда прибегал. Вернеру Хонигваксу нужно было добиться успеха «БиоЛогики» не только для того, чтобы участвовать в колоссальных прибылях, которые сулила биотехнология, но и потому, что ему очень хотелось оставаться в добром здравии и не думать об опасностях, которые могут представлять цепные пилы и подложенная в машины взрывчатка. Таким образом, он был прекрасно осведомлен, что лица, кровно заинтересованные в процветании его компании, плотно держат его под колпаком.

Он попросил секретаршу вызвать к нему Стетлера. Войдя в кабинет, молодой человек плюхнулся в одно из кресел для посетителей, удобно в нем развалился и положил ноги на стол. Хонигвакс не стал делать ему замечания.

— Какие у тебя новости? — спросил его президент компании.

— Люси наконец поехала на юг, но ей нужно больше продукта. По пути у нее произошла заминка. В Гринвич Вилладже оказалось больше пациентов, чем они рассчитывали. Скорее всего, это случилось потому, что кто-то из старых пациентов развязал язык. Неожиданное увеличение числа пациентов привело к тому, что она должна была их повторно осматривать через три дня, и этот добавочный день изменил ей все расписание. Люси связалась с Камиллой Шокет в Монреале, чтобы предупредить всех, кто был задействован в этой операции, но, когда она наконец выбралась из Гринвич Вилладжа, в Ньюарке все пошло наперекосяк из-за того, что она опоздала на день, и там ей тоже пришлось задержаться дольше, чем было запланировано.

— Что ты думаешь, может, самому ей все отвезти? — спросил Хонигвакс.

— Мне? — Дело было настолько рискованным, что Стетлер немного опешил.

Хонигвакс сел в свое кресло, откинулся на спинку и сцепил пальцы рук на затылке. Он сам себя ненавидел, порой ощущая, что этот зеленый юнец внушает ему страх.

— К тому же это отличный повод съездить туда и на месте посмотреть, как идут дела. Меня тревожат отсрочки. Мне бы совсем не хотелось, чтобы Люси слишком долго торчала в одном месте.

— Я бы мог перехватить ее в Балтиморе.

— Вот и отлично.

— Что-нибудь еще?

— Почему бы тебе не поехать туда через Нью-Йорк? Заодно можно было бы сначала проверить, что там происходит.

— А разве… — хотел было спросить Энди, но внезапно смолк.

— Ты хотел спросить про Камиллу? Да, конечно. Но Камилла… Видишь ли, мне бы хотелось знать и твое мнение, и мнение Камиллы. — Хонигвакс опустил руки, повернулся в кресле к окну и уставился на покрытое льдом озеро за окном. — Ты бы, Энди, там на все сам посмотрел, послушал, что люди говорят. В науке ты не разбираешься, так что, когда вернешься, я сам всем займусь. Это важный шаг, можно сказать, последняя неразгаданная загадка. Мне бы совсем не хотелось, чтобы кто-то знал больше, чем ему полагается. Это относится и к Люси, и к Камилле.

Энди кивнул. Теперь он понимал, почему это задание требует его талантов. То обстоятельство, что Хонигвакс ничего не имел против, чтобы он отсюда на несколько дней убрался и не мозолил ему глаза, Энди особенно не волновало. Здесь и без того все было понятно.

— Пошел паковать шмотки.

— Да, займись этим. А я подготовлю все, что надо Люси.

— Как я переправлю эти дела через границу?

Хонигвакс сделал неопределенный жест рукой, как бы давая понять, что это его не касается.

— У тебя обширные связи. Вот ты этот вопрос и реши.

Энди кивнул. Такой план его не завораживал — ему совсем не светило нарываться на неприятности. Хотя, с другой стороны, перспектива встречи с Люси Габриель была совсем неплохой наградой за выполнение полученного задания.

 

На следующий день, среда, 19 января 1999 г.

 

Камилла Шокет шла по слабо освещенному коридору, ей нужно было найти комнату 44. За дверями по телевизорам говорили о последних новостях, разговоры прерывались детскими криками, стены вибрировали от громких звуков музыки. Когда впереди распахнулась дверь, она ускорила шаг — на пороге ее ждал чернокожий мужчина, которого она знала под именем Вен дел.

— Слава тебе, Господи, — сказал он.

— Ну, как ты здесь? — спросила она, войдя в помещение.

— Без твоей помощи, Камилла, мне и до постели не добраться, вот такие у меня дела.

Ему мешали передвигаться язвы на ногах, трудно было дышать, сильно кружилась голова.

— Я ответил только потому, что все еще надеюсь, Бога молил, чтоб это была ты.

— Спасибо тебе, Вендел. Постарайся не волноваться, не спеши, расслабься.

Когда она помогала ему лечь в постель, он стонал, а как только лег, чуть не задохнулся от приступа кашля.

— Я умру? — спросил он, когда она его уложила.

— С чего бы это мне дать тебе помереть?

Камилла измерила ему температуру, проверила пульс и кровяное давление, осмотрела язвы на теле, симметрично прорвавшиеся на груди. Потом взяла стетоскоп и стала прослушивать его легкие, забитые слизистой мокротой. Пока Камилла убирала инструменты, он тихо пробормотал:

— Мне кажется, новые лекарства не действуют.

— Пока трудно сказать наверняка. Хотя, конечно, чувствуешь ты себя не лучшим образом.

— Я бы тебе, моя милая, предложил что-нибудь выпить, но, честно говоря, нет сил подняться.

— Не беспокойся, Вендел. Не возражаешь, если я здесь с тобой немного посижу? Ты сделаешь мне большое одолжение. Я сегодня так набегалась, что на ногах не стою.

Она села в большое удобное кресло, глядя на лежавшего с закрытыми глазами мужчину. В комнате было полно всякого барахла — на мебели висели парики, по книжным полкам была разбросана косметика, на полу валялись фотографии, как будто живущий здесь человек хотел выместить свою ярость на собственном прошлом или на воспоминаниях о нем. Камилла закрыла глаза, чтобы воспользоваться небольшой передышкой, а когда снова их открыла, Вендел слегка похрапывал. Камилла бросила на него пристальный взгляд. Когда он через какое-то время пошевелился, женщина сказала ему:

— Я могу тебе помочь. Сегодня. Хочешь?

Он чуть кивнул, прокашлялся и сел. Придя в себя, он спросил:

— Камилла, почему ты этим занимаешься? Ты что, медсестра или исследовательница?

— Я, Вендел, занимаюсь этим из-за денег.

— Понятно. А то слишком уж много развелось в мире этих проклятых святых. Я обожаю Люси, она одна из лучших. Камилла, спаси меня перед тем, как уйдешь, очень тебя прошу. Ладно? Я так себя паршиво чувствую.

Камилла закатала рукав его пижамы и протерла кожу на руке спиртом. Потом встала, прошла через комнату к своей сумке, вынула шприц и подняла его к свету под лампу торшера.

— А если говорить серьезно, я честно занимаюсь своим делом, — сказала она Венделу. — У меня был брат. Пол. Я очень его любила. Когда мне было четырнадцать, я попросила его достать мне наркоты, какой именно, мне было наплевать. Мы тогда оба были немножко психами. — Она снова подошла к кровати. — Тебе будет немножко больно, Вендел, но это нормально. — Женщина слегка похлопала его по руке, на что он даже не отреагировал. — Уж не знаю, что там случилось, но в ту ночь братишку моего убили. Ему сначала выстрелили в лицо, прямо в глаз, а потом наполовину отрезали голову.

— Господи, Камилла, мне так тебя жаль. Бедняжка.

Она убрала свои вещи.

— Я думала, его убили из-за меня. Может быть, он решил стащить для меня наркотики, и это стоило ему жизни. Кто знает? Я помню его похороны, как будто они были на прошлой неделе. Кости на его лице были раздроблены пулей, он был совсем на себя не похож. Его замазали толстым слоем какого-то мерзкого грима. Меня от одного его запаха выворачивало наизнанку. Отец сказал, чтоб я его поцеловала, в губы его поцеловала, понимаешь, я должна была это сделать и сделала. — Камилла попыталась отогнать от себя кошмарные воспоминания и печально усмехнулась. — Я любила братишку, но мне совсем не хотелось целовать его в губы. Меня жуть пробрала, когда я это сделала.

— Да, как это должно быть печально для ребенка…

— Это точно, но другого выхода у меня не было. Такая вот жизнь.

— Грустную историю ты мне рассказала.

— Тебя в сон не клонит, Вендел?

— Да, пожалуй… я…

Снотворное уже начало действовать. Камилла взбила подушки и хорошенько укутала его одеялом. Потом нежно чмокнула больного в щеку. Он закрыл глаза.

— Поспи немного, Вендел. Тебе надо отдохнуть. Это пойдет тебе на пользу. Вот так, теперь все хорошо, провожать меня не надо, я сама найду дорогу.

Сколько же вокруг страданий человеческих, сколько неизлечимо больных людей! Она немного завидовала Венделу, что он мог поспать днем, а то, что он заснул от снотворного, было совсем не важно. Ей самой почти не удавалось поспать с самого приезда в Нью-Йорк.

И в эту ночь ей не довелось как следует выспаться. Ее разбудил телефонный звонок, кто-то сказал в трубку, что Вендел скончался.

— Ох, нет, нет, только не это. Он был таким замечательным человеком…

Звонивший был из той же когорты, он был их пациентом.

— Но это еще не самая плохая новость, — продолжил он.

— Что? Что еще стряслось?

— Его смерть не была естественной.

— Что ты хочешь этим сказать? Он умер от СПИДа.

— Он задохнулся. Его задушили. Задушили собственной подушкой, так сказали полицейские.

— О Господи, нет! Не может быть.

— Тот, кто это сделал, сшил ему губы.

— Что? Что ты сказал? Повтори еще раз!

— Ему ниткой сшили губы. Лицо его было покрыто слоем косметики, на щеки небрежно наложили румяна. Губы накрасили помадой, а веки — серебряными тенями. А губы сшили. Кто же такое мог сотворить?

Больше в ту ночь Камилла заснуть не могла, в животе не проходили спазмы. На рассвете она уже не пыталась заснуть и заказала себе кофе в номер. Следующий день у нее тоже должен быть тяжелым — ее ждали многочисленные пациенты. И все они будут говорить о Венделе. Они, наверное, тоже все будут до смерти напуганы и расстроены. Как же ей не хотелось в тот день ничего делать!

 

На следующий день, четверг, 20 января 1999 г.

 

После Филадельфии с Люком стало что-то твориться. В Ньюарке у него поднялась температура, его все время клонило в сон, все его злило, и отметины у него на теле были такие, как будто его подвергли серьезной химической обработке. Холодным солнечным утром, когда они уезжали из Филадельфии, он отказался от завтрака, и Люси все время надо было за ним следить, чтобы он не заснул за рулем.

Когда он отказался еще и от обеда, Люси просто вышла из себя. Он показал ей язвы, выступившие на правой ноге, и две свежие отметины на спине.

— Я себя что-то паршиво чувствую, — сказал он девушке, сетуя на лекарства, которые она ему дала. Видимо, они предназначались не для него.

— Все надо делать по программе, Люк. Без этих средств тебе было бы еще хуже.

— Тело мое отказывается в это верить, хоть умом я тебя понимаю. Но мозги у меня всегда работали не лучшим образом.

После обеда Люк остановил машину на ближайшей стоянке грузовиков, и за руль пересела Люси. Какое-то время ее спутнику было стыдно, но вскоре он заснул. Заехав на заправку, Люси предложила ему перейти в кузов, где было светлее и просторнее, а кроме того, можно было вытянуть ноги на узкой кровати.

— Не знаю, — с сомнением сказал Люк.

— Что ты не знаешь?

— Не знаю, хватит ли у меня на это сил.

— Я тебе помогу.

Он всем весом облокотился на ее плечо, и они медленно обошли грузовик. Люси пришлось использовать гидравлический подъемник, чтобы подняться в лабораторию, и там она помогла ему добраться до вытянутой вдоль борта койки. Убедившись в том, что вентиляция работает, Люси решила привязать его электрическим проводом, чтобы он не свалился с кровати. Люк уже совсем засыпал. Она пропустила ему провод как ремень через петли на брюках и надежно закрепила его на койке. Потом вышла из машины, заперла дверцу кузова, поднялась в кабину и поехала дальше.

Неподалеку от Балтимора, припарковавшись на стоянке придорожного мотеля, она с трудом разбудила превратившегося в полную развалину Люка Сегина и поставила его на ноги. К сожалению, их номера располагались на втором этаже, но Люк собрался с силами и с ее помощью поднялся по ступеням. В номере она сразу уложила его в постель. Люку очень хотелось посмотреть телевизор, хотя что именно — его не волновало. После недолгих уговоров он согласился съесть тарелку горячего супа, который она тут же приготовила, налив кипятка в банку с овощной смесью, и Люк неспешно его умял. Казалось, он пошел на поправку.

Девушка немного пришла в себя, перекусила на скорую руку и принесла Люку набор его лекарств на ночь. Увидев их, он резко дернулся, откинувшись назад на подушке. Было видно, как ноги его задергались под одеялом.

— Ну, Люк, давай, — попыталась она его подбодрить.

— Для других это, может быть, и хорошо. Но на меня они плохо действуют.

— Ты простудился. Только и всего. А лекарства здесь ни при чем. Так что будь хорошим большим мальчиком.

Он покорно принял все лекарства, но посреди ночи постучал кулаком в стену, за которой находилась ее комната. У Люси был ключ от его номера, она сразу к нему пришла. На этот раз слабости у Люка не было, наоборот — он был в агонии, мышцы его конвульсивно сокращались. Он бредил, говорил что-то неразборчивое по-французски. Люси сделала ему холодный компресс, чтобы сбить жар. Ему так трудно было дышать, что его то и дело охватывала паника. Приглушенный свет, ее мягкие прикосновения и слова утешения через какое-то время привели его в чувство, немного облегчили страдания. Люк извинился перед ней, что стал такой обузой.

— Не печалься об этом.

— Даже не знаю, что со мной творится. Очень себя мерзко чувствую.

— Но ведь теперь тебе стало лучше?

Желая хоть как-то сделать ей приятное, он согласился.

— Да, теперь все в порядке.

— Ну вот и отлично. Утром я к тебе зайду.

— Люси, можно я тебя кое о чем спрошу? У меня это из головы не выходит.

Ей показалось, что он специально задал вопрос, чтобы она еще с ним немного посидела.

— Валяй, спрашивай.

— Почему ты тогда была в гараже?

— Что, прости?

— Когда сгорел дом твоего отца, ты сказала, что была в гараже. Почему? Ты не хотела говорить об этом Энди, а я все голову себе ломаю, почему так случилось.

Она, конечно, могла ему все рассказать, в той истории не было ничего таинственного, ничего такого, что он мог бы себе нафантазировать, но ей была непонятна причина его интереса.

— Зачем тебе об этом знать?

— Мне кажется, это очень грустная история. — Он даже плечами передернул. — Я рад, что ты тогда не сгорела, в этом, конечно, печального ничего нет, но я никак в толк не возьму, почему девочка не могла спать в своем доме.

Люси присела на край кровати и улыбнулась.

— Папа построил над гаражом квартирку для своего отца, но дедушка прожил там всего несколько месяцев и умер. Он спокойно умер своей смертью. От старости, должно быть. Я очень по нему тосковала, он был замечательным дедом, у него всегда находилось для меня время, и мы с ним в той квартирке часто играли. И когда я потом туда приходила, мне казалось, что мы там все еще вместе с ним. А потом кто-то стрелял в наш дом. Это нас так предупреждали. Никто никого не собирался убивать. Если хочешь, это нам намек такой сделали. Отец у меня был членом Большого совета, а некоторым сорвиголовам не нравилось, что он делал. Вот после тех выстрелов он и отправил меня спать к дедушке над гаражом. Боялся, что в меня угодит шальная пуля. Оказалось, это спасло мне жизнь.

Она не сказала ему, что видела, как горел дом, видела в окне горящего отца с поднятыми вверх руками. Она никогда никому не рассказывала об этом и не собиралась рассказывать.

— Значит, тебе суждено было жить, — заметил Люк.

— Наверное, ты прав. Только мне совсем не кажется, что родителям моим было суждено умереть.

Люк пристально на нее посмотрел.

— Да, досталось тебе в жизни.

— Ты прав. Тебе тоже. Мне интуиция подсказывает, что и у тебя не все в жизни складывалось гладко.

Люк в ответ передернул костлявыми плечами.

— Мне в этой жизни ничего легко не доставалось.

— Не давалось, — поправила она его.

— Ты хочешь меня немножко английскому подучить?

— Нет, Люк, с английским у тебя все в порядке. Я хочу немного скорректировать твое отношение. Тебе до смерти еще жить и жить. Ты что, забыл, что о тебе сама святая Люси заботится? Теперь судьба будет к тебе благосклонна!

— Ты бы об этом нутру моему сказала. После такого фарта, который мне выпал на долю, мое нутро хочет вернуться к тому, что было раньше.

Люси вместе с ним рассмеялась и чмокнула его в лоб. Она взобралась к нему на кровать, поджала под себя ноги и уперлась подбородком в ладонь.

— А теперь, Люк, — спросила она, — скажи-ка мне, откуда ты так хорошо знаешь Нью-Йорк?

Люк немного конфузился, рассказывая ей эту историю. Когда ему еще не было двадцати, он работал вместе со старшим приятелем, который частенько наведывался в Большое Яблоко[5] и покупал там электрогитары и другие музыкальные инструменты. В Канаде подержанные инструменты хорошего качества были тогда большой редкостью, а когда появлялись в продаже, стоили целое состояние. Они оба откликались на объявления в газетах, а потом таскались по всему Нью-Йорку от Куинса до Гарлема, от Манхэттена до Бруклина и от Бронкса до Стейтен Айленда, На обратном пути в Канаду они платили на границе пошлину, а потом продавали гитары и электроорганы с хорошей прибылью.

Люси эта история озадачила. Ей было непонятно, почему Люку неловко об этом рассказывать.

Близкие человеческие отношения были ему непривычны, и он почему-то стеснялся признаться ей в истинной причине тех поездок в Нью-Йорк. Когда Люк рассказывал ей эту историю с куплей-продажей музыкальных инструментов, чтобы свести концы с концами, он пытался скрыть от нее главный свой интерес. Дело в том, что он сам хотел стать музыкантом.

— Разве можно меня представить музыкантом в какой-нибудь группе? — со смехом спросил он.

Ему трудно было расстаться со своей мечтой и стыдно признаться в том, что когда-то ему очень хотелось стать музыкантом, тем более что теперь эта мечта стала для него недосягаемой.

— Как-то раз мы остановились у придорожного ресторанчика, а когда вышли из него, грузовика своего не увидели — его угнали. А с ним и все инструменты, которые мы купили. Я был просто в бешенстве. А приятель мой чуть копыта не откинул, потому что вложил в эти гитары все деньги, что у него были. Мы никогда свой товар не страховали. Знаешь, что я тогда сделал? Сам спер небольшой грузовичок, чтобы добраться до дома. Мой папаша воровал машины и угонял грузовики, и его отец этим же до него промышлял, вот мне и показалось, что я унаследовал профессию. Но проблема заключалась в том, что я это сделал по другую сторону границы. Мне за тот угон влепили срок, а потом я стал обычным преступником, понимаешь? Когда я вышел из тюрьмы, месяцев пять гитары не касался, и с папашей на пару стал угонять грузовики.

Лиха беда начало — первая ошибка повлекла за собой все остальные. От мечты молодости о карьере гитариста он прошел путь до смерти от СПИДа. Люси стало горько и обидно за то, что вся жизнь этого человека пошла наперекосяк. Она встала с кровати, нежно поцеловала его в лоб, провела пальцами по лицу, как будто хотела его успокоить и утешить. Потом поправила Люку подушки, выключила свет и вернулась к себе в комнату.

Когда она уже почти затворила к себе дверь, в щель вдруг просунулась чья-то нога. Люси охнула и подпрыгнула, потом всем телом навалилась на дверь и напоролась на колено незваного гостя. Она еще сильнее стала напирать, чтобы выбить это колено из дверного проема и захлопнуть дверь, и тут человек, пытавшийся вломиться к ней в комнату, крикнул:

— Люси!

Она застыла, не отступая от двери. Коленка так и торчала из щели.

— Энди?

— Люси, мне же больно. Господи! — Она распахнула перед ним дверь. Держась за ушибленную ногу, он кивнул на дверь комнаты, из которой она только что вышла. — Ты что, теперь с Люком спишь?

— Что ты здесь делаешь?

— Ты мне с ним изменяешь?

Он был чем-то похож на взъерошенного волка — во мраке коридора его длинные волосы были растрепаны, темные глаза сверкали. На нем была его обычная короткая нейлоновая куртка на теплой подкладке, а еще бейсбольная кепочка, которой раньше Люси у него не видела, с вышитыми над козырьком буквами NY — символом нью-йоркской команды «Янки».

— Это я тебе изменяю? А сам ты мне хранишь верность? Люк заболел. Я за ним ухаживала, только и всего.

Энди закрыл за собой дверь с таким видом, будто это признание было для него важнее всего на свете. Потом обнял ее и поцеловал.

Люси пришлось сдвинуть в сторону козырек его кепки. Внезапно на девушку накатила волна печали от всех несчастий, обрушившихся на нее в последние дни. Работа у нее была замечательная, но бесконечная доброта и нескончаемые человеческие страдания отнимали больше душевных сил, чем она рассчитывала. И вдруг она оказалась в объятиях нормального, здорового человека, который целовал ее так, что у нее от счастья кружилась голова, она расслабилась, разомлела и вся была в его власти. Как только Энди выпустил ее из объятий, Люси скинула домашний халатик, он запустил руки ей под кофточку, она стала страстно его целовать, потом вскрикнула, он поднял ее на руки, и оба они упали на кровать.

— Господи, помоги мне! — взмолилась Люси.

— Зачем?

Он оседлал ее, навалившись всем телом. Пружины матраса отчаянно взвизгнули, Люси звонко рассмеялась. Он до сих пор так и не снял с головы свою дурацкую кепочку, она сделала это за него и забросила ее в дальний угол. Его волосы — такие же черные, как у нее, — спадали с боков ей на лицо, а он не сводил с нее глаз.

— Зачем? — снова спокойно спросил он.

— Мне, должно быть, на роду написано путаться с кем попало.

— Разве я — кто попало, Люси?

Он целовал ее тело, спускаясь все ниже и ниже — к животу, бедрам, ногам, коленкам, лодыжкам, потом, встав над ней на четвереньки, стал, целуя, слегка ее покусывать, двигаясь наверх, — голени, колени, бедра, бока.

— Ты очень нехороший. Самый плохой из всех.

Он прошелся губами по внутренним сторонам бедер, по талии. Потом снял с нее трусики.

— Да ну? Но ведь ты спасешь меня, Люси? Ты ведь меня перевоспитаешь?

— Там видно будет.

Все тело ее извивалось, от его жарких поцелуев она стала постанывать.

— Что будет видно?

Быстро, как будто поддразнивая ее, он провел языком по ее лобку. Дышать девушке становилось все труднее. Ни о чем больше говорить не хотелось.

— Что там будет видно? — Он задал тот же вопрос и снова лизнул ее в то же место так же быстро.

— Насколько ты будешь плохим.

Он рассмеялся, встал на колени и перевернул ее на кровати.

— Ты же сказала уже, что я самый плохой. Так ты собираешься меня перевоспитывать? Я могу на это рассчитывать?

— Нет, — простонала она.

— Нет?

Он схватил ее одной рукой за оба запястья и, удерживая ей руки за спиной, наклонился и стал целовать ее в шею. Она пыталась вырваться из его захвата и отчаянно мотала головой.

— Нет.

— Ты хочешь, чтоб я так и остался самым плохим. — Он снова перевернул ее на спину. — Да?

— Угу.

— Это ты так со мной соглашаешься? Хочешь, чтоб я остался самым плохим?

— Хватит меня изводить!

— Отвечай на вопрос.

— Да!

Он задрал ей кофточку до подмышек и стал целовать грудь, усы его отчаянно ее щекотали, потом он снова стал целовать ее в губы и навалился на нее всем телом. Она остановила его, сильно стукнув по спине.

— В чем дело, Люси?

— Стащи же ты с меня эти треклятые шмотки!

Пока он выполнял ее просьбу, Люси целовала его тело там, куда могла дотянуться губами, — в грудь, в спину, в шею, в живот. Потом в бедра. Изловчившись, она поймала ртом его член и сильно прижала языком к небу. Все это время он беспардонно доставал ее своими насмешками и похотливой болтовней, а потом они снова целовались, крепко прижимаясь телом к телу, и она так его хотела, как никогда раньше не хотела ни одного мужчину.

— Презерватив! — выдохнула она приказным тоном. — Презерватив!

— Нууу, может, да, а может, нет.

Он взял в руку пенис и стал гладить головкой ей между ног, она пыталась отстраниться, извиваясь всем телом.

— Энди, нет!

Его смех так ее разозлил, что она готова была его убить, но Энди потянулся к только что снятым брюкам и вынул из кармана бумажник. Она смотрела, как он надевает презерватив, потом снова спросила его:

— Что ты здесь делаешь?

Но тут ей стало не до разговоров, потому что он вошел в нее, сжал ее руки в своих, и какое-то время она двигалась в такт с его телом. Она покорно следовала его ритму, потом он внезапно стих, распластавшись на ней, и сказал:

— Теперь твоя очередь.

Темп стала задавать она, подлаживая плавные, но настойчивые размеренные движения своего тела к его телу, к его члену, пока Энди неожиданно из нее не выскользнул, и в тот же момент перевернул ее на живот, раздвинул ноги и вошел в нее сзади. Его внимание было ей приятно, она только теперь поняла, как ей недоставало его, или этого, или неважно кого или чего — просто здоровья и жизни, хоть какого-то отдыха от болезни и смерти, и в тот же момент Люси почувствовала, что еще совсем немного — и она кончит, она протянула руку назад, схватила его за мускулистое бедро, как будто просила его войти в себя глубже и резче, и, кончая, подумала, что перебудит всех постояльцев мотеля, но ей не было до этого дела, ей так хотелось кричать, что она все равно не смогла бы сдержаться.

Крик ее смолк не сразу.

А Энди неутомимо продолжал над ней трудиться. Он вновь разжигал в ней желание, снова занимался с ней любовью, во второй раз с еще большей страстью, чем в первый, так что она чуть не билась головой о стену, и, доведя ее до второго оргазма, он кончил вместе с ней. Потом, опустошенные, изможденные и блаженные, они как в отключке лежали в объятиях друг друга.

Через какое-то время, очнувшись от полусна-полузабытья, она сказала:

— Энди…

Он что-то невразумительно промычал будто спросонья.

— Ты что здесь делаешь? — Ей трудно было определить, где кончается ее тело и начинается его.

— А ты как думаешь? Нам птичка на хвосте принесла, что у тебя кончается продукт. Вот я и приехал. Твоя служба доставки.

Это показалось ей странным.

— Кто тебя послал?

— Много будешь знать — скоро состаришься.

— Ты быстро идешь в гору.

— У меня на такие дела нос по ветру. По правде говоря, я сам на эту работу напросился.

Ей было приятно это слышать.

— Как у тебя идут дела? — спросил Энди.

Прижавшись к нему еще теснее, она издала какие-то звуки, значения которых он не мог понять.

— Что это значит?

— Люк меня, понимаешь, очень беспокоит. Он сильно хворает. Я его стала лечить, он простыл и подумал, что температура у него поднялась от тех лекарств, что я ему дала…

— Ты стала лечить Люка?

— Он болен, Энди. У него не просто реакция положительная, у него болезнь в самом разгаре.

— Черт. — Энди расстроился не на шутку.

— А в чем дело?

— Да так, ни в чем. Просто тебе с ним, должно быть, трудно с больным приходится.

— Что и говорить, веселого здесь мало. Но я уверена, ему скоро полегчает. Ты на сколько приехал?

— Мне сказали сделать доставку и кончать это дело, вот и все.

Она легонько погладила пальцами его руку.

— Я рада, что ты кончил, — тихо сказала она.

— Это что, приколы у тебя такие?

Люси хихикнула.

— Нет. Хотя, может быть, да! Почему нет? Я просто хотела сказать, что рада твоему приезду.

Перед тем как окончательно вырубиться и заснуть, они еще какое-то время целовали друг друга.

* * *

Проснувшись утром и обнаружив, что она в комнате одна, Люси расстроилась, но не удивилась.

Она умылась, оделась и пошла проведать Люка. От того, что он ей сказал, у нее голова пошла кругом.

— У меня был Энди, говорил, что с лекарствами твоими что-то не в порядке. Мне не надо их больше принимать.

Ее эта новость потрясла, Люси задрожала мелкой дрожью.

— В чем дело, — спросила она. — Что стряслось?

— От них люди мрут, — ответил Люк. — Такие же люди, как я.

— Что? Что ты такое говоришь?

— Твои лекарства убивают людей. И меня они убивают. Энди сказал, что приехал из Нью-Йорка. Там все мрут как мухи, Люси, и все из-за лекарств… Все, кого ты там лечила. Что-то жуткое произошло.

Ей показалось, что она теряет сознание, голова закружилась, она была как пьяная. Девушка с трудом различала лицо Люка, еле слышала его голос. Глядя на него, она пыталась убедить себя в том, что такого быть не может, не может Люк умереть из-за нее. Она подумала о многих других людях… Люси медленно опустилась на пол, поджала ноги к груди и стала медленно раскачиваться из стороны в сторону. Люк что-то делал, что-то говорил, но она ничего не видела и не слышала, только медленно раскачивалась из стороны в сторону.

Так она и сидела на полу комнаты мотеля в Балтиморе, не меняя положения, не переставая раскачиваться.

В голове у нее звучала лишь одна мысль: «Где Энди? Куда он делся? Почему он уехал?»