Глава 7 Возвращение

Десять дней спустя, воскресенье, 30 января 1999 г.

 

Перед возвращением домой Люси Габриель находилась просто в панике, в смятении, в ужасе. Первым делом она решила сделать все, что могла, для Люка. Потерянная Люси не знала, надо ли ей бежать, скрываться или нет, она понимала только, что мир устроен совсем не так, как ей казалось раньше. Ее инстинктивное стремление к установлению тесных связей с людьми, так долго питавшееся ее культурой и политическим опытом, восставало против этих необоснованных приговоров. Она никак не могла с этим смириться!

Боевое оружие, которым она так дерзко пользовалась во время восстания в Оке, у нее отняли в тот день, когда армия договорилась о продвижении в резервацию, но у нее еще оставалась охотничья двустволка. Она приехала домой в пятницу, и когда Энди Стетлер позвонил ей в воскресенье и договорился о встрече у нее дома, она ждала его в квартирке над гаражом, положив ружье на колени и держа палец на одном из двух спусковых крючков.

Когда гость постучал в дверь, девушка не откликнулась, а когда он вошел, уперла оба ствола ему в живот. — Полегче, девонька, — спокойно сказал он, подняв руки на уровень груди.

— Ты привык без дела языком молоть, — произнесла она с угрозой, — но лучше бы тебе рассказать по существу.

— Не играй с огнем, детка. Опусти ружье, Люси.

— Ты хочешь сказать, лучше тебе его между ног нацелить?

— Где Люк?

— Не твое дело.

— Он мой друг, — возразил Энди.

— Слава Богу, ты хоть об этом не забыл. Если бы ты не сказал ему, что он помирает, я бы убила еще больше людей. Спасибо тебе, Энди, что сообщил мне об этом.

Она закинула ногу на ногу, сверху положила двустволку, продолжая, как и обещала, целиться ему в низ живота.

— Я дал тебе знать, как сумел.

— Интересно, как же ты умудрился это сделать, если вообще мне ничего не сказал?

— Можно мне хотя бы сесть?

— Валяй, усаживайся.

— А ружье свое ты убрать не собираешься?

— Нет.

Эндрю Стетлер подвинул к себе обшарпанный стул. Глядя на Люси, он развернул его задом наперед и сел, уперев локоть в спинку и чувствуя себя в большей безопасности за деревянной перекладиной. Даже теперь ее восхищали его гибкие движения, ей нравилось, как он вытянул ноги с грациозностью змеи, свернувшейся кольцом на скале. Под покатой крышей квартиры над гаражом они вели друг с другом незримую битву. Окна хлипкого строения заледенели, завывавший ветер швырял в них снегом.

— Я был в Нью-Йорке, Люси, известия оттуда страшные. В то утро, после ночи, когда мы занимались любовью, я позвонил Камилле справиться о последних новостях. Мне нужно было рано ее застать, до того, как она поедет по больным. Она сразу выложила мне все как на духу, и только тогда я узнал, что там стряслось. Мы — я и Камилла — решили взглянуть в лицо фактам. Теперь уже невозможно называть некоторые вещи просто совпадениями или несчастными случаями. Мы не могли больше дурить себя, что некоторым пациентам просто не повезло, слишком многое свидетельствовало не в нашу пользу. Я тебя тогда не стал будить. Хорошо, допускаю, мне надо было это сделать. Но вместо этого я пошел к Люку, все ему рассказал, чтобы он тебе передал мои слова. Потом мне надо было спешить на самолет. Все пошло наперекосяк. — Энди даже в лице изменился от печальных воспоминаний. — Если быть до конца откровенным, Люси, я просто трусливо слинял. Легче тебе от этого? Не хотел я тебе об этом говорить. Мне по горло хватило, когда я рассказал обо всем Люку, места себе после этого не мог найти. Как бы там ни было, я тогда должен был ноги уносить, и чем скорее, тем лучше. Домой надо было спешить, выяснить, что здесь к чему.

— Ну и что здесь оказалось к чему?

— Люси…

— Я уж какой год Люси! Это я нашла тебе работу, а не ты мне. И вдруг я узнаю, что ты говоришь Камилле, что из меня бы вышел хороший доктор. Премного тебе благодарна! Ты как будто меня свысока по плечу похлопал. Что же это получается? С каких пор ты заделался здесь большим начальником? Ты сюда заявился как подопытный кролик, как испытуемая крыса. И вдруг оказываешься чуть ли не в друзьях у Хонигвакса! Мало того, он тебя еще и в Нью-Йорк посылает! В Балтимор! Зачем это, интересно? Когда это случилось, хотела бы я знать? Кто ты, в конце концов, черт подери? Как ты ни с того ни с сего стал лучше во всем разбираться, чем я? Объясни-ка мне это. Я должна в этом разобраться.

Смерзшийся снег на его ботинках понемногу таял, под ними растекалась небольшая лужица. Одна его рука лежала на спинке стула, вторая свисала вниз, как будто гремучая змея лениво скользила по скале, взгляд его оставался холодным, как у зверя, и плотоядно-похотливым, хотя на его жизненно важный орган и были нацелены оба ствола двустволки. Она млела от самого вида его рук, от его длинных, чувственных пальцев.

— Послушай меня, Люси, — начал Энди, на этот раз в его голосе звучала сталь. — Я твой самый верный шанс, тебе пора это понять, и сделать это надо быстро.

— Это ты-то мой лучший шанс? — усмехнулась она. — Теперь я точно знаю, что у тебя крыша едет.

— Я связан с Хонигваксом, потому что теперь я у него начальник охраны. Он меня повысил. Когда он понял, что я могу для него делать, он продвинул меня по службе.

— Что же, интересно, ты можешь для него такое делать?

Теперь он сложил обе руки на спинке стула, как будто хотел по-змеиному вокруг него обвиться, а ноги напоминали змеиный хвост. Длинные волосы свешивались на одну сторону, оттеняя другую половину лица.

— В отличие от расхожего мнения, плохие парни не растут на деревьях. Мы другие, не такие, как все. Я знаю преступный мир, но не хочу больше к нему принадлежать. Мне хватило, я сыт им по горло. Знаешь, как говорят: не хочешь срок мотать — не надо воровать. Я, Люси, срок мотать не хочу. И не буду. Сыт по горло. Теперь хочется для разнообразия пожить как человек. Я девочек люблю, ты ведь знаешь. Но такие, как я, не для этого мира — мне здесь нет места. Так получилось, что Хонигвакс смог меня использовать, и до сих пор с этим все было в порядке.

— А теперь на тебя что нашло — приступ раскаяния? — Двустволка прыгала в ее руках вверх и вниз в такт словам. — Или мне надо тебя пожалеть?

Он провел рукой по волосам, заткнул за ухо выбившуюся прядь. Теперь ей лучше было видно его лицо, ей показалось, что ему хотелось, чтоб она на него смотрела, он хотел ей доказать, что в сложившихся обстоятельствах ему можно доверять.

— Люси, ты попала в беду и вляпалась по самые уши. Ты сама представляешь, что натворила? Этими препаратами ты накормила человек семьдесят — восемьдесят. И половина из них померла.

Она не ответила сразу, взгляд у нее был отсутствующий. А когда заговорила, только спокойно спросила его:

— Половина? — От ужаса ее било мелкой дрожью.

— Да, около половины.

— Значит, половина из этих людей была обречена на смерть, а другие — контрольная группа — получили плацебо?[6]

— Может быть, — допустил Энди. — Так, наверно, и случилось.

— Но ведь мы никогда этим не занимались. Мы же обещали, что никогда не будем давать им плацебо. Мы всегда говорили людям, что будем давать им только самое лучшее из того, что есть, что никаких контрольных групп у нас не будет и никаких подделок под лекарства мы им вводить не собираемся.

— Ну что ж, — заметил Энди, — может, в этот раз так случилось к лучшему.

Его высказывание было похоже на правду, потому что погибло меньше людей. Но ее больше интересовал другой вопрос: с чего это чудовищное предательство началось и на чем оно закончилось?

— Да, я себе отдаю отчет, в какую беду попала, — призналась Люси. — Я всегда знала — что-то в этом роде может случиться, лекарства могут не подействовать. Но никогда даже в страшном сне я не могла себе представить такой исход и, конечно, никогда на такие ужасы не подписывалась.

— Ты не имеешь к этому отношения, — сказал Энди. — Откуда тебе было знать, что такое может случиться?

— Конечно, не имею! — Она даже слегка отпрянула, восприняв предположение Энди как оскорбление. — То есть я, естественно, принимала в этом участие, но понятия не имела, что происходит на самом деле. О Господи! Я же отлично знаю, что и судье, и присяжным на это будет наплевать.

— Где Люк? — резко спросил он.

Люси опустила взгляд на двустволку, потом подняла глаза.

— Он умер, Энди.

Некоторое время они молчали, казалось, эта страшная новость витает между ними в воздухе.

— Расскажи мне, как это случилось, — попросил Энди.

— Рассказывать здесь особенно нечего. — Люси смотрела куда-то в сторону. — Я отвезла его в больницу в Балтиморе. Оттуда он позвонил во Флориду, и на следующий день какой-то волосатый малый постучал в дверь моей комнаты в мотеле — здоровый волосатый парень. Он заплатил мне за грузовик наличными. Я забрала из машины все свое барахло и отдала Люку деньги. Он еще раньше рассказывал мне про эту сделку — грузовик доставался ему. Из этих денег Люк оплачивал лечение, но угасал он очень быстро. Я пробыла с ним все пять дней, пока он был жив. Из его палаты был виден океан. Это навело его на мысль о том, как он хочет, чтоб его похоронили. Потом я отнесла его прах в гавань и развеяла над океаном во время отлива.

Хоть Энди и предполагал что-то подобное, но, чтобы смириться с мыслью о случившемся, ему понадобилось некоторое время. Прах друга был развеян над океаном. Близкими друзьями они, в принципе, никогда не были, но вместе тянули срок — а это значило немало. И это Энди втянул его в передрягу, которая привела Люка к гибели.

— Люси, — сказал он, но вдруг осекся. Потом упер ладони в широко расставленные колени и застыл в задумчивости. — Тебе надо на какое-то время залечь на дно, договорились? Ни о чем никому не говори. Ничего не предпринимай. Никто не должен знать, что ты лечила Люка. Если об этом прознают те, кому ничего об этом знать не надо, они догадаются, что ты слишком много знаешь. Можешь им только сказать, что Люк заболел и умер. У него был СПИД, так что особенно удивляться здесь нечему. Ты из-за этого очень расстроилась и вернулась домой.

Люси задрала двустволку к потолку и уперла приклад в бедро. Потом встала, прошла через комнату и положила ружье на кухонный стол. Стоя к Энди спиной, она обернулась и бросила на него взгляд через плечо.

— Я просто ничего не могу сделать.

Он тоже встал, вытащил из-под ног стул и поставил его в сторонке.

— А что здесь можно сделать?

Люси смотрела сквозь окно куда-то вдаль. Царившая снаружи тьма отражала ее облик, но она не видела своего отражения. Перед ней была только бесконечная мрачная пустота.

— Мы, конечно, можем, как ты сказал, залечь на дно, а можем попробовать что-нибудь выяснить. Надо понять, что же на самом деле произошло, почему, кто за это должен отвечать. — Она повернулась к нему лицом. — Мы должны собрать доказательства, Энди. Это единственное, что мы можем сделать.

— Люси, это очень опасно. А если ты просто будешь вести себя тихо…

— Тихо себя вести и все время думать о смерти этих несчастных людей? Я даже не знаю, сколько их там погибло. А ведь некоторых я считала своими друзьями… Я жить из-за этого не могу! И в тюрьму за чужие грехи не хочу садиться — я ведь ни в чем не виновата. — Она глубоко вздохнула, ее даже передернуло от переполнявших душу ярости и горя. — Я ведь говорила им, моим ребятам, что быть на переднем крае медицины опасно, ничего еще не проверено. Но им могло и повезти! Самое плохое, что могло произойти, — это то, что лекарства им не помогут и они умрут своей смертью, они все равно должны были умереть. Но то, что случилось, нельзя назвать простой неудачей, Энди. Господи! От этих лекарств им становилось хуже. Они убивали их гораздо быстрее, чем убил бы их СПИД! — Она тяжело дышала и пыталась успокоиться, но ее душила ярость. — Я, конечно, никакая к черту не мученица, но не могу смириться, что тот, кто в этом виноват, — скорее всего Хонигвакс, хоть мне это на самом деле без разницы, — я не хочу, чтобы он вышел сухим из воды. Я буду себя вести тише воды, ниже травы, но мне надо восстановить справедливость ради всех, кто умер, для каждого из них.

— Люси, сейчас это так рискованно…

Она пристально взглянула ему в глаза и уперлась руками в стоявший сзади кухонный стол.

— Выбирай, Энди, на чьей ты стороне.

— Брось, Люси, ты же знаешь, я всегда с тобой.

— Неужели? Не забудь, что это «рискованно и опасно». Конец цитаты.

— Иди лучше ко мне, — позвал он.

Их разделяли несколько шагов, но ей было непросто выполнить его просьбу. Поначалу она, не решаясь, стояла, скрестив руки на груди. Но потом опустила руки и нерешительно прошла по краю ковра не прямо к нему, а как бы в обход. Девушка подошла и прижалась к нему всем телом, он обнял ее, и оба застыли в этой позе. Люси была благодарна Энди за крепость объятия, за тепло сильного мужского тела. Она не знала, кому ей верить, не знала, кого любить, но именно сейчас ей позарез нужно было любить кого-то. Она, сама того не желая, многим людям принесла смерть, и ей было необходимо доказать себе самой, что она не исчадие ада, не преступница, которой нет пощады. Люси хотела одного — торжества справедливости для безвинно убитых. Ей было необходимо раскрыть истину, чтобы всем стало ясно, на ком лежит ответственность за это преступление. И вместе с тем обнимающие ее руки Эндрю Стетлера как будто давали ей отпущение грехов, Люси нужны были эти прикосновения как воздух — здесь и сейчас, потому что только они в тот момент могли ее утешить.

* * *

Эмиль Санк-Марс подъехал к дому приходского священника и припарковал перед ним машину. Дом слегка защищал его от резких порывов ветра, но он все равно втягивал голову в теплый шарф, пытаясь укрыться от пронизывающего холода и бьющего в лицо снега. Этот священник с самого начала понравился ему тем, что запросто пригласил полицейского по-дружески заглядывать к нему в любое время, а еще сказал, что в дом надо заходить со двора через кухонную дверь.

Свет в кухне был включен, и отец Режан быстро ответил на стук в дверь. Он был совой и коротал вечер с книжкой за чашечкой кофе.

— Заходите, Эмиль, заходите. Господи, как же вы решились выбраться из дома в такое ненастье?

Санк-Марс стряхнул снег с куртки, потом сбил его с брюк шерстяной шапкой.

— Надеюсь, отец Режан, я не сильно нарушил ваш покой в этот поздний час.

— Какие глупости! Мне очень приятно вас видеть, Эмиль, я всегда рад хорошей компании. Льщу себя надеждой, что вы не принесли мне печальных известий.

— Нет, отец мой, я здесь совсем не поэтому. — Санк-Марс снял куртку, священник взял ее и повесил на крючок. Детектив смотал с шеи шарф, заткнул его в рукав куртки, а рядом повесил на другой крючок шерстяную шапочку, чтоб она немного просохла. — Вчера папа неважно себя чувствовал, поэтому я решил его проведать. Но сегодня к вечеру ему стало значительно лучше.

— Рад это слышать. Я знаю, какое тяжкое испытание выпало на его долю. Вы едете домой?

— Да, отец мой. — Санк-Марс кивнул головой. — Не дано грешникам отдыхать. Завтра у меня много работы.

— В таком случае вас ждет долгая ночная дорога. Будьте осмотрительны, Эмиль. Хотите чашечку кофе?

— Спасибо, не откажусь.

— Вы не подумаете обо мне, что я пьющий священник, если я предложу вам стопочку «Гленфидик»?

— А что, отец мой, разве вы пьющий священник?

Хозяин отрицательно покачал пальцем, когда Санк-Марс садился за длинный и узкий старинный сосновый стол.

— Мне не следует забывать, что я имею дело с полицейским.

— Я бы с удовольствием выпил с вами за компанию по маленькой.

— Прекрасно, прекрасно. А я бы вас уговорил и по большой принять, но понимаю, что вам еще предстоит долгий путь.

— Знаете, отец мой, я бы и от большой не отказался, а то и от двух, если б не эта долгая ночная поездка.

Священник суетливо доставал стопки. Это был человек среднего роста, обычного телосложения, теперь, когда ему шел седьмой десяток, он стал немного сутулиться. Шевелюра его поседела, но была еще густой, мягкий взгляд карих глаз светился природной смекалкой, симпатичный образ дополнял небольшой курносый нос. Одет он был в черное, но эта одежда не имела отношения к его сану — на нем были удобные брюки и плотный шерстяной свитер. Над дверью, как и во многих католических домах в Квебеке, висело распятие. И кухня была вполне обычной для этих мест, такой же, как в любом сельском доме на многие мили вокруг. Деревянная мебель и полы в доме были старинными, потемневшими от времени, пол кое-где поскрипывал, слегка прогибаясь, будто жалуясь на почтенный возраст. Санк-Марс чувствовал себя здесь уютно не потому, что это был дом священника, а потому, что провел в таких же домах все свое детство.

К дверце холодильника небольшими магнитами были прикреплены фотографии детей, что в доме священника выглядело немного странно. Когда Санк-Марс разыскивал такого священника, о котором просил его отец, ему кто-то сказал, что отец Режан раньше где-то преподавал экономику. У него были жена и дети, он даже пытался, правда неудачно, пробовать силы в предпринимательстве. Через несколько лет после смерти жены он решил стать священнослужителем и закончил семинарию, оставаясь при этом заботливым отцом. Теперь дети его выросли, выучились, разъехались по далеким большим городам, а сам отец Режан получил сельский приход и с головой погрузился в новую для него деятельность.

— Как дела продвигаются, отец мой?

— Да так, ни шатко ни валко. — Он до краев наполнил небольшие стопочки. — Временами чувствую себя как отошедший от дел массовик-затейник. А в иные дни оказываюсь реально нужен людям. А у вас что слышно?

Санк-Марс упер локти в столешницу и, погрузившись в задумчивость, сцепил пальцы рук.

— У меня тоже выдаются дни, когда работа моя приносит пользу. А порой мне начинает казаться, что преступникам очень повезло, что у них такой бездарно тупой противник.

Отец Режан рассмеялся. Они чокнулись и с удовольствием отпили по глоточку за здоровье друг друга.

— Да бросьте вы, Эмиль, вы же сами не верите в то, что говорите.

— Вы правы, иногда мне удается хорошо поработать. Хотя, должен вам признаться, мне долго казалось, что самое главное в моем ремесле — научиться смиряться с ошибками. Я бы даже сказал, стремиться к ошибкам, а потом переживать из-за их последствий. Иначе при такой работе, как у меня, легко тронуться рассудком. Буду вам очень признателен, если вы не станете делиться моими признаниями с преступниками. Мне совсем не хотелось бы их этим утешать.

— Ну да, понимаю, — ответил отец Режан, — утешать преступников. Ведь в этом состоит моя профессия, не так ли?

Он сел с довольной усмешкой на лице, зажав пухлыми пальцами маленькую стопочку с недопитым виски.

— Кому-то надо делать грязную работу, отец мой.

— Кто-то должен ее делать! Но моя это работа или ваша — вот в чем вопрос! Какая работа грязнее — утешать преступников или ловить их?

— Уступаю вам пальму первенства.

— Вы так говорите, детектив, но что вы при этом думаете? Или это такая уловка из вашего набора полицейских хитростей, и вы хотите ее использовать, чтобы заманить меня на путь, с которого нет возврата? Вы ведь делаете иногда такие вещи, разве не так, Эмиль?

— Какие вещи?

— Расставляете сети душам человеческим и ловите их в западню, используя в своих целях их слабости.

Санк-Марс слегка улыбнулся и сделал еще глоток односолодового виски.

— Давайте, отец мой, сформулируем проблему так: когда представители вашей профессии терпят неудачу, на мою долю выпадает борьба с последствиями.

От такой постановки вопроса священник чуть не поперхнулся. Откашлявшись, он произнес:

— Давайте лучше, детектив, сформулируем по-другому: моя работа начинается тогда, когда вашу венчает успех. И заключается эта моя работа в том, чтобы разбираться с результатами вашей деятельности.

Санк-Марс не мог оставить последнее слово за собеседником.

— Это, отец мой, вопрос веры. Я верю в то, что преступникам не нравится сидеть за решеткой. Вы верите в то, что непоправимое можно искупить. Неудачников можно перевоспитать — в этом я с вами не спорю. Тех, у кого бушует в сердце ярость, можно смирить. Люди, в жизни которых стряслась беда, или те, кто по недомыслию встал на неверный путь, могут иногда для разнообразия вернуться на путь истинный. Но плохих парней, отец мой, подлинных мерзавцев, если уж нам удалось засадить их в каталажку, вам остается только развлекать в их однообразные будни.

— Наш Господь может распорядиться иначе.

— Наш Господь сказал разбойнику, прибитому рядом с ним к кресту: «Встретимся на небе, приятель, здесь, на земле, я не могу тебе ничем помочь».

Высказывание полицейского вызвало у священника громкий взрыв хохота.

— Эмиль, кого вы пытаетесь провести? Вы ведь не циник. Я знаю вас недавно, но вполне достаточно, чтобы прийти к такому выводу.

Стоявшая на кухонном столе кофеварка забурчала и зафыркала, наполняя помещение ароматом только что сваренного кофе.

— Я не циник. Я даже не претендую на то, чтобы называться реалистом. Может быть, я в чем-то романтик, по уши погрязший в грехах, как бы нелепо это ни звучало. Но есть, отец мой, такие отпетые мерзавцы, грехи которых не в состоянии отпустить ни вы, ни я.

— Что вы хотите этим сказать? — Отец Режан встал, чтобы разлить по чашкам кофе.

— Я имею в виду… — Санк-Марсу понадобилось какое-то время, чтобы обдумать свою мысль. Священнику его оказалось достаточно, чтобы размешать себе сахар и добавить сливок. Он помнил, что полицейский предпочитает черный кофе. — Я имею в виду то, что мой отец умирает, а я ничего не могу с этим сделать, могу только просить… только надеяться и молиться о том, чтобы те новые лекарства, которые он принимает, хоть немного облегчили его страдания. По сути дела, отец мой, я молюсь фармацевтическим компаниям, врачам и сиделкам, дай им Бог здоровья.

Священник поставил чашки на стол и сел, тихо сказав Санк-Марсу:

— Просите.

Детектив поднял на него взгляд.

— Что, простите?

— Вы начали говорить о том, что ничего не можете сделать и вам остается только просить. О чем вы хотите просить, Эмиль?

— Я хотел просить вас навестить его.

— Конечно. Я завтра же у него буду.

— Я понимаю, это доставит вам хлопоты.

— Эмиль…

— Я верующий человек, отец мой. Так я, по крайней мере, думал. Но я — верующий человек, который не хочет, чтобы его отец умер. При этом я вполне осознаю это неразрешимое противоречие.

— Вы не хотите, чтобы он страдал. Но вы знаете, Эмиль, что он умрет. — Священник пристально смотрел на гостя небольшими глубоко посаженными глазами. — Более того, вы знаете, что он готов к смерти. Вы знаете, что он хочет умереть. Вы знаете, что он ждет смерти. А еще вы знаете, что ничего не можете с этим поделать. Но и вы тоже правы. Что бы я для него ни сделал, будет недостаточно. И священники, как полицейские, должны учиться смиряться с поражениями.

Беседа уже немного помогла Санк-Марсу прийти в себя. Он устало вздохнул, отпил горячего крепкого кофе, сразу его взбодрившего, и улыбнулся.

— Чему вы улыбаетесь? — спросил его отец Режан.

— Вспомнил наш разговор с папой. Он просил меня найти ему полуприличного священника.

— Спасибо вам, Эмиль, и на этом. Я где-то краем уха слышал, что и вы — полуприличный полицейский.

— Вы знаете, что я имею в виду.

— Догадываюсь, — священник иронично улыбнулся. — И тем не менее я не в восторге от такой похвалы.

— Дело в том, отец мой… — какое-то время Санк-Марс отчужденно смотрел в пространство.

— В чем?

— Я, знаете, подумал сейчас, что мой лукавый старик на самом деле хотел, чтобы я нашел священника не столько для него, сколько для себя.

— Эмиль, — сказал священник в тот момент, когда ветер с силой швырнул снегом в дверь и ставни, — я не выдаю секретов. Но ваш отец ждет смерти со смешанным чувством беспокойства, сожаления, страха и — если быть честным до конца — с некоторой долей гнева. Но вместе с тем он готов к тому, чтобы смириться с этим чувством и пройти свой путь до конца. Он спокоен. Он подготовлен. Его совесть, может быть, к большому вашему удивлению, в чем-то винит его за прошлое, но гораздо важнее то, что сейчас она чиста. Мне думается, Эмиль, вам следовало бы позвонить супруге и сказать ей, что сегодня вы домой не приедете. Все дороги занесло, очень силен северный ветер. Света на трассе никакого. Так что вам было бы лучше остаться в этой дыре вместе с поправшим традиции священником, ударившим с вами по виски.

— Разве вы попрали традиции тем, что вам захотелось поддать по маленькой?

Священник поднял стопку и подмигнул гостю.

Санк-Марс кивнул.

— И чем же мы займемся? — спокойно спросил он.

Отец Режан улыбнулся.

— А займемся мы, Эмиль, жутким делом. Либо я вас исповедую, либо — еще лучше или, пожалуй, еще страшнее — мы посидим здесь на моей кухоньке, тяпнем еще по маленькой и поболтаем. Вы поведаете мне о бездонных безднах зла, творящегося в нашем мире.

— С этим, пожалуй, выйдет закавыка — я еще не дошел до дна бездны.

— Эмиль, телефон на стене.

Когда Санк-Марс встал и прошел к телефону через небольшую кухню, он сам поразился тому, насколько был измотан. Сандра отнеслась к его звонку с пониманием, даже обрадовалась, что он не сядет за руль в такую непогоду. Она еще раньше посоветовала ему остаться на ночь у отца.

Когда он снова сел за стол, бутылка виски стояла между ним и отцом Режаном. Санк-Марс налил себе полную стопку, залпом выпил и снова налил, не обделив на этот раз и хозяина.

— Меня, отец мой, очень достают убийцы, наркоторговцы, бандиты, все они путают мне карты.

— Как это, Эмиль?

— Они, мерзавцы, подрывают мою веру в справедливость. У людей из всех слоев общества недостает смелости. А бандиты учат меня ненависти.

— Такая у них работа, Эмиль. Весь вопрос в том, какая работа у вас?

Мужчины одновременно опрокинули стопки, и на этот раз хозяин налил гостю.

Вопрос, заданный отцом Режаном, был сложнее, чем сам он мог предположить. В разные периоды жизни Санк-Марс мог отделаться избитой формулировкой вроде «моя работа — бороться с ними» или еще более прагматической «сажать их в тюрьму». Но время опровергло очевидность однозначных выводов.

— Конечно, если иметь в виду, — добавил отец Режан, пытаясь его подбодрить, — что вы — романтик.

— Я так думаю, — вздохнул Санк-Марс, — что работа моя прозаична. Она кажется мне лишенной вдохновения. Но если собрать воедино мой опыт, успехи, поражения, наблюдения и идеалы, перемешать их и перетереть в порошок, получится именно то, что я способен сварганить. Все это звучит немножко наивно и прямолинейно, даже как-то глупо.

— И каков же вывод?

— Блюдо получилось таким, какое есть.

Оба согласно кивнули и улыбнулись друг другу. Им было хорошо вместе в этот поздний час после пропущенных стопок.

— Эмиль, — сказал священник, — в гостиной у меня еще кое-что осталось. И кресла к тому же там удобнее. Не перебраться ли нам туда?

— Да, — заметил Санк-Марс, — вы, несомненно, пьющий священник.

— Вы правы. Нынешней ночью в этом сомнений быть не может, — улыбнулся отец Режан.

 

Два дня спустя, вторник, 1 февраля 1999 г.

 

Камилла Шокет не стала выключать двигатель своей «Мазды-626», чтобы продолжала работать печка, и строго велела семилетней дочке оставаться на заднем сиденье. Кассета в магнитофоне продолжала неустанно прокручивать любимые детские песни девочки, еще у Кэрол были две куклы, которых можно было раздевать и одевать, и любимый плюшевый медвежонок. Камилла тем временем пошла в ресторан, где ее уже ждал Вернер Хонигвакс.

Потягивая кофе за угловым столиком, он делал вид, что ему донельзя противно находиться в этом заведении, и каждый раз, когда ему на глаза попадался хозяин забегаловки, он хмурил брови. Он все время нервически подергивался, как будто пытался себя сдержать. Камилла догадалась, что его сильно раздражало то, что он был слишком хорошо одет для такой рыгаловки. Когда она подошла, он буркнул:

— Почему ты решила встретиться именно здесь?

— Ты что, увидел тут знакомых?

— Если б даже и увидел, не подал бы вида. И потом, мои знакомые в таких заведениях не появляются.

— Вот поэтому, Винер, мы встретились с тобой именно здесь.

— Не называй меня так на людях. И вообще, прекрати ко мне так обращаться.

— Никто меня здесь не услышит. Это еще одна причина, Винер, по которой мы здесь.

В ресторане не было обычных автоматических проигрывателей, в которых за четвертак можно было поставить пластинку, зато кто-то на всю катушку врубил радиостанцию, передававшую старые шлягеры. Перед тем как сесть напротив него за столик, Камилла развязала красный шарфик и расстегнула куртку. Она взглядом подозвала официантку, колдовавшую над кофеваркой.

— Вот что я у вас попрошу: принесите-ка мне горячий сэндвич с сыром, ладно? Нет, лучше два. Один на вынос.

— А мне сэндвич с ветчиной, салатом и помидорами, — попросил официантку Хонигвакс.

Убедившись, что в помещении достаточно тепло, а Хонигвакс оставался в пальто только из омерзения к этой дешевой забегаловке, Камилла вытащила руки из рукавов куртки и бросила ее на спинку стула. Потом собрала шерстяной пушок с голубого кардигана и расправила воротничок белой блузки. Ей доставляло удовольствие испытывать терпение мужчин. Помытарив таким образом собеседника, она сказала:

— Ну что там у нас?

Хонигвакс подался вперед и тихо спросил:

— Ты говорила с Люси?

— Я не очень уверена, что она хочет со мной разговаривать.

— Мне это не нравится, — пробурчал он. — В воскресенье она уже говорила с Энди. В понедельник не вышла на работу в «Хиллер-Ларджент». Как ей удалось обо всем узнать? Ей надо было распределять дозы, давать лекарства и ехать дальше. Она должна была оказаться в другом городе до того, как людям становилось хуже, а потом вернуться домой, так ничего и не заподозрив. Ведь мы планировали все сделать так, чтобы она ни о чем не догадалась. Тогда она никогда не стала бы задавать вопросы. Больше мы ее никуда посылать не собирались. Люси не должна была ни о чем узнать.

— Ей протрепался Энди Стетлер.

— Ты точно это знаешь?

Камилла пожала плечами. Она была гораздо спокойнее, чем он, и ей это нравилось.

— Руку даю на отсечение, это он.

Хонигвакс покачал головой.

— Этого не может быть. Только не Энди.

Теперь вперед подалась Камилла, чтобы высказать ему, что она по этому поводу думает.

— Энди позвонил из Балтимора, когда я была еще в Нью-Йорке. Хотел, чтобы я ему выложила все последние новости. А что мне было ему рассказывать? Я знала, что он в курсе, только еще не выяснил то, что уже было известно мне. Так что мне пришлось ему обо всем рассказать. Я должна была ему сообщить, что наши испытуемые мрут один за другим.

Вернер Хонигвакс задрал подбородок и откинулся на спинку стула, как будто хотел защититься от ее наезда.

— Я здесь чего-то недопонимаю. Почему ты должна была ему обо всем рассказывать?

— Винер, хватит тебе дурачком прикидываться, ладно? Если бы я соврала Энди, это было бы то же самое, что признаться ему, что я замешана в этом деле. Иначе с какой стати я должна была бы с ним хитрить? Я очень волновалась, переживала, места себе не находила, и в таком состоянии — взволнованная, озабоченная и напуганная — я ему все и выложила. Рассказала ему о том, что он и так уже знал. Разве у меня был выбор?

— Значит, ты считаешь, что это он все разболтал Люси?

— Откуда же еще она могла об этом узнать, если она и в самом деле узнала? После того как Энди мне позвонил, Люси больше не навестила ни одного испытуемого. А теперь она уже дома, причем вернулась домой, так и не закончив работу. С Энди она уже говорила, а мне даже не удосужилась позвонить. Что она знает? Кому верит? Могу поспорить, она все знает, а Энди не просто ее мужчина — она пляшет под его дудку.

Когда мимо проходила официантка с заказами других посетителей, они замолчали. Потом Хонигвакс сказал то, что и так было ясно:

— Мне это не нравится.

— Тебе это не нравится — тебе! А засветилась, Винер, здесь я и только я! Это я их язвы промывала, я считала их трупы.

— Нет, не может быть, — гнул свое Хонигвакс. — Это был не Энди. Он не мог протрепаться. Ты знаешь его гораздо хуже, чем я. Он последний, кто мог бы развязать язык.

Она покачала головой и усмехнулась, его упрямство удивляло ее и вместе с тем раздражало.

— Он меня спросил, я ему ответила. Мы знаем, что он встречался с Люси. После этого Люси прервала контакты с испытуемыми. На какое-то время она исчезла, потом вернулась домой. Это все, что я знаю, но этого достаточно, чтобы сделать определенные выводы.

Он глубоко вздохнул, как будто наконец в полном объеме оценил непростое положение, в котором они оказались.

— Я поговорю с Энди, — определился Хонигвакс. — А ты должна будешь связаться с Люси.

Камилла резко кивнула, давая понять, что готова позвонить хоть сейчас.

— Мне это сделать нетрудно. У меня много есть что сказать. Я могу ей все рассказать об этом несчастье. Просто я рассчитывала на то, что она первая со мной свяжется.

— Какая разница?

— Мне нужно было убедиться, что она мне доверяет. От этого многое зависит.

Тон Хонигвакса стал напряженным, повелительным.

— Я рассчитываю на тебя, Камилла. Если у нее есть в отношении тебя какие-то подозрения, ты быстро должна будешь ее в этом переубедить.

— Я уже об этом думала. И, кажется, кое-что придумала.

Она не сразу рассказала, какая у нее возникла мысль, потому что им принесли еду. Оба ели быстро, особенно Камилла, которая сразу набросилась на свой сэндвич и мгновенно его прикончила. Второй сэндвич был аккуратно завернут в вощеную бумагу.

— Так что ты там себе надумала? — спросил Хонигвакс, когда они слегка подзаправились.

— Значит, так. Энди сказал тебе, что Люси хочет собрать улики, верно? Значит, их уже двое — она и Энди. Я постараюсь убедить Люси в том, что ей нужна помощь. Потом попытаюсь направить этот процесс в нужное мне русло, предложив ей привлечь к расследованию моего приятеля. Разумеется, я не тебя имею в виду.

Предложенный ею план, казалось, привел Хонигвакса в ужас.

— Но он же полицейский!

— Вот именно! Но это — мой полицейский.

— Забудь об этом, Камилла, не сходи с ума.

Она снова склонилась к нему, чтобы убедить его принять ее план.

— Винер, если Люси поймет, что я в курсе, раньше или позже она обо всем расскажет полицейским. Поэтому лучше это сделать так, чтобы я контролировала ситуацию. Я пойду к Чарли. Скажу ему, что Люси нельзя обвинять в преступлении, потому что, если ее засудят, это неизбежно приведет к тому, что она потянет за собой и меня. Я так это сделаю, что Чарли меня защитит. Тебе и сейчас ничего не грозит. Сам ты в этой истории вообще никогда не светился, так что тебе и теперь нечего бояться. На тебя в этом деле никто не сможет собак повесить.

— Это может сделать Энди, — вставил Хонигвакс.

— Как это так?

— Это я послал его с новым материалом для Люси. Договорился с ним обо всем.

— Да ты просто кретин! Тупоголовый идиот!

— Ну ладно, хватит. Признаю свою ошибку. Но Энди на нашей стороне.

— Это не имеет никакого значения! Ты не должен был никому поручать ничего такого, что связывало бы все напрямую с тобой! Ведь именно это самое главное! Твое же собственное чертово правило!

— Я допустил ошибку. И хватит об этом. — Он поднял руки, как будто хотел отмести в сторону любые доводы, которые могли бы ему противоречить.

Камилла закинула под столом ногу на ногу, сложила руки на бедрах и села очень прямо. Поза ее казалась натянутой, если не напряженной. Она всеми силами пыталась сохранить спокойствие.

— В Нью-Йорке произошло кое-что, о чем ты еще не знаешь. Поначалу я думала, что это не имеет значения. Так, какая-то странная нью-йоркская причуда.

— Что ты имеешь в виду? Что там случилось?

Она прочистила горло.

— Один из наших пациентов был убит. Его задушили подушкой.

Хонигвакс бросил на нее подозрительный взгляд. Казалось, эта новость не особенно его взволновала.

— Я так думаю, у него был какой-то друг, который решил избавить его от страданий.

— Не знаю, но этот, как ты изволил выразиться, друг, который его задушил