Глава VIII. ПОСЛЕДНИЙ УДАР

 

— За дело! — призвал Лен Гай, и в тот же день все рьяно принялись за работу.

Нельзя было терять ни часа. Каждый понимал, что время решает все. Впрочем, на шхуне оставалось столько припасов, что их с лихвой хватило бы еще на полтора года, так что нам не грозил голод, а тем более жажда, хотя бочки с водой лопнули при ударе и потекли. На счастье, бочонки с джином, виски, пивом и вином оказались в наименее пострадавшем отсеке трюма. По части жидкости нам не грозили трудности, пресной же водой нас стал бы снабжать сам айсберг…

Как известно, лед — не важно, из какой воды он образовался — пресной или соленой, — не содержит соли, поскольку переход из жидкого в твердое состояние сопровождается исключением хлористого натрия. Поэтому любой лед может служить источником питьевой воды. Однако предпочтение все же следует отдавать льду зеленоватого оттенка, почти полностью прозрачному. Он образуется из дождевой воды, а она, как известно, лучше всего подходит для питья.

Будучи частым гостем полярных морей, наш капитан без труда сумел бы распознать наилучший лед; беда в том, что на нашем айсберге его никак нельзя было бы отыскать, ибо то, что было его надводной частью, при перевороте ушло под воду…

Лен Гай и Джэм Уэст решили начать с разгрузки шхуны. Предстояло снять с нее все паруса и такелаж и перенести на ровный лед. Важно было сделать шхуну как можно более легкой, убрав из трюма даже балласт, чтобы спуск на воду проходил в более безопасных условиях. Затем судно можно было бы без труда загрузить снова.

Была еще одна, не менее серьезная причина, требовавшая ускоренной разгрузки шхуны. Было бы непростительным легкомыслием оставлять припасы в трюме «Халбрейн», зная, как непрочно она держится на склоне айсберга. Достаточно было толчка, чтобы она опрокинулась в море. Стоило немного сдвинуться льдинам, на которые она опиралась — и ничто не смогло бы предотвратить самый печальный исход. Если бы вместе со шхуной в пучине сгинула наша провизия, нас ожидала бы плачевная участь.

В первый же день наружу были вынесены ящики с солониной, сушеными овощами, мукой, галетами, чаем, кофе, а также бочонки с джином, виски, вином и пивом. Все это было извлечено из трюма и камбуза и спрятано в трещинах льда неподалеку от «Халбрейн».

Следовало также обезопасить от случайностей нашу единственную шлюпку. Одновременно мы предусмотрели и меры предосторожности на случай, если Хирн и его дружки попытаются захватить ее, чтобы устремиться на север.

Шлюпку вместе с веслами, рулем, стопором, кошкой, мачтами и парусами отнесли на тридцать футов от шхуны и пристроили в выемке, где ее было удобно охранять. Днем опасаться было нечего, ночью же, вернее в те часы, когда все спали, боцману или одному из старшин предстояло караулить шлюпку — так было надежнее.

Девятнадцатое, двадцатое и двадцать первое января ушли на переноску груза и разборку оснастки «Халбрейн». Мачты были застроплены с помощью рей. Затем Джэм Уэст велел убрать стеньгу и топсель, в которых, впрочем, не было необходимости, даже если шхуне придется возвращаться к Фолклендам или другому месту зимовки.

На той же площадке неподалеку от «Халбрейн» был разбит лагерь. Палатками стали паруса, натянутые на шестах, под которыми разместили койки, принесенные из кубрика и кают. Этого укрытия должно было хватить, чтобы переждать под ним ненастье, которое вполне могло налететь в это время года. Погода, впрочем, не менялась, чему способствовал постоянный ветер с северо-востока. Температура воздуха поднялась до 46°F (7,78°C). Что касается кухни Эндикотта, то для нее нашлось место в глубине площадки, у ледяного склона, по которому можно было добраться до верхушки айсберга.

Должен признать, что за все три дня изнурительной работы Хирн не заслужил ни единого упрека. Гарпунщик чувствовал, что за ним неотрывно наблюдают, и знал, что капитан не даст ему спуску. Оставалось сожалеть, что дурные наклонности заставили его принять на себя такую роль, ибо он был наделен силой, ловкостью и смекалкой, выделявшими его среди остальных, и в обстоятельствах, подобных сложившимся, ему просто не было цены. Быть может, в его душе возобладали благородные порывы?.. Быть может, он осознал, что общее спасение зависело от согласия? Догадки догадками, но я пока не мог заставить себя ему доверять, а Харлигерли и подавно.

Метис был готов выполнять самую тяжелую работу, хватаясь за нее первым и оставляя последним. Он трудился за четверых, спал не более нескольких часов в сутки, а бодрствуя, позволял себе передохнуть только во время еды. С той поры как шхуна зависла на склоне айсберга, мы не перекинулись с ним и парой слов. Да и что он мог бы мне сказать?.. Видимо, ему, как и мне, казалось, что теперь исчезла всякая надежда на продолжение нашей злополучной экспедиции…

Иногда я наблюдал, как метис и Мартин Холт стоял бок о бок, выполняя какой-нибудь особенно трудный маневр. Старшина-парусник не упускал случая сойтись с Дирком Петерсом, хотя тот избегал его по известной нам причине. Когда я вспоминал о том, что поведал мне метис про того, кого звали вовсе не Паркером и кто был родным братом Мартина Холта, и о кошмарной сцене, разыгравшейся на «Дельфине», меня охватывал ужас. Я не сомневался, что, прознай кто-нибудь об этом, метис стал бы вызывать у всех отвращение. Все немедленно забыли бы, что именно он спас старшину-парусника, в том числе и сам спасенный, горюющий о брате… К счастью, никто, кроме меня и самого Дирка Петерса. не был посвящен в эту тайну.

Пока продолжалась разгрузка «Халбрейн», капитан и его помощник раздумывали о том, как лучше спустить шхуну в море, и можно догадаться, как им было трудно прийти к окончательному решению. Ведь шхуне предстояло спуститься с высоты в сто футов по желобу, пробитому в западном склоне айсберга. Длина желоба должна была составлять двести — триста саженей. Пока одна бригада разгружала под командой боцмана трюм, другая, повинуясь приказаниям Джэма Уэста, вгрызалась в ледяной монолит, откатывая глыбы, усеявшие склон плавучей горы.

Не знаю, почему я называю эту гору плавучей, ибо она стояла на месте как вкопанная, напоминая остров. Ничто не указывало на то, что она снова может устремиться вперед, отдавшись воле течения. Мимо нас плыли такие же айсберги, направляясь на юго-восток, но наш «стоял», как выразился Дирк Петерс. Правда, его днище могло подтаять и тогда он отделился бы от своей мели… В любую минуту нас мог потрясти удар от налетевшей на айсберг льдины. Что нас ожидает? Оставалось надеяться на «Халбрейн» — на то, что она унесет нас подальше от этих опасных мест.

Работа продлилась до 24 января. Стояла тихая погода, температура не снижалась, и ртутный столбик отделяли от точки замерзания две-три риски. С северо-запада все прибывали новые айсберги — мимо нас проплыла добрая сотня ледяных громадин, и каждая грозила столкновением.

Старшина-конопатчик Харди немедля принялся за ремонт корпуса, замену нагелей и досок обшивки, конопачение пазов. Для этой работы матросы имели все необходимое, так что можно было не сомневаться, что она будет выполнена наилучшим образом. Ледяную тишину сменили удары молотков, приколачивающих наружную обшивку, и колотушек, загоняющих паклю в зазоры. Эти звуки растревожили чаек, турпанов, альбатросов и качурок, которые теперь кружили над верхушкой айсберга, оглушая нас пронзительными криками.

Оставаясь наедине, мы с Леном Гаем и Джэмом Уэстом начинали обсуждать наше положение и способы спасения. Лейтенант сохранял надежду на успех и твердил, что если не произойдет ничего неожиданного, то нам удастся спустить шхуну на воду. Капитан проявлял больше сдержанности. Видно было как при мысли о том, что придется отказаться от попыток спасти людей с «Джейн», у него разрывается сердце.

В самом деле, если «Халбрейн» суждено вновь закачаться на волнах, то какую он отдаст команду в ответ на вопрос Джэма Уэста? «Курс на юг»? Нет. на этот раз его не поддержат не только новенькие, но и старая команда. Продолжить поиски в прежнем направлении, надеясь — безо всяких оснований — пройти из Атлантического океана прямиком в Индийский, — нет, подобной дерзости не мог себе позволить ни один мореплаватель. Если мы и достигнем в конце концов неведомого континента, то айсберги прижмут нас к берегу, обрекая на страшную зимовку…

Пытаться и в подобных условиях вырвать у Лена Гая согласие на продолжение плавания значило бы нарваться на верный отказ. Как можно предлагать такое, когда здравый смысл требует немедленно поворачивать на север, не задерживаясь в этих высоких широтах? Однако, решив не заговаривать об этом с капитаном, я не отказывался от намерения выведать настроение боцмана.

Чаще всего, покончив с делами, Харлигерли выбирал мою компанию, и мы мирно болтали, предаваясь воспоминаниям о проделанном пути. Как-то раз, забравшись на верхушку айсберга, мы по привычке изучали неизменно пустынный горизонт. Неожиданно боцман воскликнул:

— Кто бы мог подумать, когда «Халбрейн» отплывала с Кергеленов, что спустя шесть с половиной месяцев она окажется в этих широтах да еще на склоне ледяной горы!..

— Это тем более достойно сожаления, — отвечал я, — что, не случись этого несчастья, мы бы уже достигли цели и повернули назад.

— Не стану спорить. Но что вы имеете в виду, говоря о достигнутой цели? Что мы отыскали бы своих соотечественников?

— Возможно, боцман.

— Я в это ни чуточки не верю, мистер Джорлинг, пусть в этом и состояла главная и даже единственная цель путешествия но антарктическому океану…

— Единственная — да, но только в начале, — уточнил я. — Однако с тех пор, как метис открыл нам истину об Артуре Пиме…

— Значит, это не выходит у вас из головы, мистер Джорлинг, как и у нашего славного Дирка Петерса?

— Не выходит, Харлигерли. Надо же — чтобы столь невероятная случайность постигла нас на самом пороге удачи… Сесть на мель в тот самый момент, когда…

— Можете и дальше тешиться иллюзиями, мистер Джорлинг. Раз уж вы полагаете, что мы стояли на пороге удачи…

— Почему же нет?

— Нас подстерегла весьма любопытная мель! — вскричал боцман. — Воздушная, можно сказать…

— Что ж, несчастливое стечение обстоятельств, только и всего, Харлигерли…

— Несчастливое — с этим я согласен. Однако из всего этого можно хотя бы извлечь полезный урок.

— То есть?

— По-моему, он состоит в том, что человеку не следует забираться столь далеко в эти широты, ибо сам Создатель запрещает своим детям приближаться к земным полюсам!

— Тем не менее нас теперь отделяют от полюса какие-то шестьдесят миль..

— Согласен, мистер Джорлинг. Только что шестьдесят миль, что тысяча — все едино, раз у нас нет возможности их преодолеть. Если же нам не удастся спустить шхуну в море, то мы обречены на зимовку, которой не позавидуют и полярные медведи!

В ответ я только покачал головой. Боцман верно разобрался в моих чувствах.

— Знаете, о чем я чаще всего думаю, мистер Джорлинг? — спросил он.

— О чем, боцман?

— О Кергеленах… Вот бы снова оказаться там! Конечно, зимой там прохладно, так что сильной разницы вы бы не почувствовали, зато оттуда рукой подать до мыса Доброй Надежды и, чтобы погреться там на солнышке, не надо преодолевать ледяные поля. А здесь нас со всех сторон окружают эти чертовы льды и остается только гадать, увидим ли мы когда-либо незамерзающий порт…

— Повторяю, боцман, если бы не последнее происшествие, все бы уже кончилось — так или иначе. У нас оставалось бы более шести недель, чтобы выскользнуть из антарктических вод. В общем, нашей шхуне страшно не повезло, а ведь до этого все складывалось на редкость удачно…

— Теперь мы можем забыть об удаче, мистер Джорлинг, — отвечал боцман. — Боюсь, что…

— Что я слышу, боцман? И вы тоже? Раньше вы были непоколебимо уверены в успехе!

— Уверенность может истрепаться, мистер Джорлинг, как брюки. Чего вы хотите?.. Стоит мне сравнить себя с моим приятелем Аткинсом, которому так уютно в его гостинице, вспомнить «Зеленый баклан», где так приятно глотнуть виски или джину под треск дровишек в печке и скрип флюгера[109]на крыше, — и сравнение оказывается не в нашу пользу, Приходится признать, что почтенный Аткинс, пожалуй, выбрал более удачный жизненный путь…

— Боцман, вы еще увидитесь и с почтенным Аткинсом, и с его «Зеленым бакланом», и с Кергеленами! Видит Бог, нельзя унывать! Куда это годится, если даже такой человек, как вы, здравомыслящий и решительный…

— Ох, если бы речь шла только обо мне, — это было бы еще полбеды…

— Неужто и экипаж?..

— И да, и нет… Во всяком случае, кое-кто проявляет недовольство.

— Наверное, Хирн принялся за старое и подстрекает остальных?

— Открыто — нет, мистер Джорлинг. Я наблюдаю за ним, но ничего не замечаю. Он знает, что его ждет, стоит ему лишь обмолвиться словом… В общем, если я не ошибаюсь, этот хитрец решил до поры до времени лечь на другой галс. Но кто меня удивляет, так это наш старшина-парусник Мартин Холт…

— Что вы хотите этим сказать, боцман?

— А то, что эти двое, кажется, спелись! Вы приглядитесь: Хирн тянется к Мартину Холту, частенько с ним болтает, и нельзя сказать, чтобы это было тому не по нутру…

— Полагаю, что Мартин Холт все же не тот человек, чтобы слушать советы Хирна, тем более следовать им, если речь пойдет о подстрекательстве к бунту.

— отвечал я.

— Это верно, мистер Джорлинг. И все же не нравится мне, что они держатся вместе. Этот Хирн — опасный и бессовестный субъект, и Мартину Холту следовало бы поостеречься…

— Верно, боцман.

— Вот, извольте — представляете, о чем они болтали как-то раз? До моих ушей долетели обрывки их разговора…

— Я никогда ничего не знаю, если вы мне об этом не рассказываете, Харлигерли.

— Так вот, я подслушал, как они беседовали о Дирке Петерсе и Хирн сказал: «Не держите зла на метиса, старшина Холт. Что с того, что он не отвечает вам и не хочет принимать вашу благодарность… Пусть он всего-навсего неотесанный дикарь, зато необыкновенно храбр и доказал это, когда спас вас из передряги, рискуя собственной жизнью. И потом не забывайте, что он плавал на том же „Дельфине“, что и ваш брат, Нед, если я не ошибаюсь…»

— Он так прямо и сказал, боцман?! — вскричал я. — Он назвал «Дельфин»?

— Да, «Дельфин».

— И Неда Холта?

— Его, мистер Джорлинг!

— Что же ответил Мартин Холт?

— А вот что: «Я даже не знаю, как погиб мой несчастный брат!.. Может быть, то случилось во время мятежа на корабле? Он был отважным человеком и никогда не предал бы своего капитана. Может быть, его убили?..»

— И что же Хирн?

— Хирн сказал в ответ: «Я понимаю, как вам тяжело, старшина Холт! Судя по рассказам, капитана „Дельфина“ посадили в шлюпку вместе с двумя-тремя матросами. Кто знает — быть может, среди них был и ваш брат?..»

— А дальше?

— Дальше, мистер Джорлинг, он произнес такие слова: «Вам не приходило в голову расспросить об этом Дирка Петерса?» — «Да, — отвечал Мартин Холт, — как-то раз я обратился к нему с таким вопросом, но не ожидал, что это так расстроит его. Он твердил лишь: „Не знаю, не знаю…“, да так глухо, что я едва сумел расслышать. При этом он закрыл лицо руками…»

— Это все, что вы слышали, боцман?

— Все, мистер Джорлинг. Разговор показался мне любопытным, вот я и решил поведать вам о нем.

— К какому же выводу вы пришли?

— Ни к какому, за исключением того, что гарпунщик — редкий мерзавец и собирается втянуть в свои подлые замыслы Мартина Холта.

В самом деле, как объяснить новую личину Хирна? Почему он искал встреч с Мартином Холтом, одним из самых верных людей в экипаже? Зачем напомнил ему о трагедии на «Дельфине»? Неужели Хирн знает больше остальных о Дирке Петерсе и Неде Холте, неужели ему известна тайна, единственными хранителями которой считали себя мы с Дирком Петерсом?..

Мною овладело сильное беспокойство. Однако я не решился поделиться своими опасениями с Дирком Петерсом. Заподозри он, что Хирн болтает о событиях на «Дельфине», узнай он, что этот мерзавец, как справедливо окрестил его Харлигерли, нашептывает Мартину Холту о его брате Неде, — страшно подумать, что бы он сделал!

Во всяком случае, оставалось сожалеть, что наш старшина-парусник, в котором капитан был полностью уверен, спелся с таким субъектом. Наверняка у гарпунщика были свои резоны для таких разговоров… Мне не хватало фантазии, чтобы разгадать его замыслы. С Хирном следовало держать ухо востро и не упускать его из виду.

Прошло еще два дня, и все работы были завершены. Корпус корабля был залатан, и от него к основанию айсберга пролег желоб. Желоб плавно спускался по западному склону айсберга, избегая резких перепадов, чтобы шхуну на пути к воде не подстерегали никакие опасности. Я боялся только, что повышение температуры затруднит ее скольжение по желобу.

Само собой разумеется, что груз, якоря, мачты и все прочее оставалось вне шхуны, ибо ее корпус и так был достаточно тяжел и неуклюж. Лишь бы шхуна достигла воды, — мы сумели бы вновь оснастить ее за несколько дней.

Двадцать восьмого января после полудня последние приготовления были закончены. В четыре часа всем был предоставлен отдых. Лен Гай распорядился раздать двойные порции спиртного, ибо люди, упорно трудившиеся целую неделю, заслужили лишнюю стопочку виски и джина.

С тех пор как Хирн оставил попытки подстрекательства, среди команды не наблюдалось и подобия недисциплинированности. Все думали только о том, как пройдет спуск шхуны. «Халбрейн», снова покачивающаяся на волнах, — это означало бы начало возвращения!.. Для нас с Дирком Петерсом это означало бы также, что нужно махнуть рукой на Артура Пима…

Температура в ту ночь достигла максимума: термометр показывал 53°F (11, 67°С). Несмотря на то что солнце все меньше поднималось над горизонтом, лед непрерывно таял и по склонам айсберга сбегали тысячи ручейков.

Самые нетерпеливые, в том числе и я, уже в четыре часа утра были на ногах. Я почти не сомкнул глаз, а Дирк Петерс, наверное, не спал ни минуты, терзаемый мыслью о возвращении несолоно хлебавши.

Начало спуска было назначено на десять часов утра. Лен Гай надеялся завершить операцию до конца дня, даже если она пойдет медленно, с крайней осторожностью. Никто не сомневался, что вечеру шхуна опустится по крайней мере до нижних уступов айсберга.

В этой труднейшей операции участвовали все. Каждому было указано его место: одним предстояло способствовать скольжению, подкладывая в желоб деревянные катки, другие, напротив, должны были сдерживать движение, если возникнет такая необходимость, с помощью тросов и перлиней[110].

К девяти часам мы позавтракали и вышли из палаток. Матросы, не сомневаясь в успехе, не удержались и опрокинули по чарочке за успех предприятия, и мы присоединились к их несколько преждевременному «ура!». В целом же капитан с помощником так верно просчитали все этапы операции, что надежда на успех имела прочное основание.

Все заняли свои места. Некоторые матросы стояли у желоба уже давно. Внезапно раздались крики удивления, потом — непередаваемого ужаса… Перед нами разыгралась кошмарная сцена, которой суждено было навечно оставить в наших душах черный след.

Одна из огромных льдин, служивших опорой «Халбрейн», подтаяв снизу, внезапно пришла в движение и на наших глазах развалилась на куски, которые с грохотом устремились вниз… Еще мгновение — и шхуна, лишившаяся опоры, с нарастающей скоростью поползла за ними следом…

В это время на баке находились двое — Роджерс и Гратиан. Они хотели спрыгнуть на лед, но им не хватило каких-то секунд. Шхуна увлекла их с собой в пропасть…

О, я видел это! Я видел, как шхуна перевернулась, поползла вниз, раздавив матроса из новеньких, не успевшего отпрыгнуть в сторону, затем запрыгала по ледяным уступам и опрокинулась в пустоту…

Через секунду то, что было шхуной «Халбрейн», наполнилось водой, хлынувшей в огромную дыру в борту, и скрылось из глаз, взметнув кверху чудовищный фонтан ледяных брызг.