Понятие и виды права собственности

Разработка общего понятия права собственности. Общенаучное понятие правового института, всегда предпосылаемое его логическому анализу, отнюдь не обязательно приобретает исходное значение в процессе его исторического осмысления. Вызванный социалистической национализацией коренной переворот в сложившейся системе собственнических отношений отодвинул вопрос об общем определении права собственности на дальний план. В первые годы после победы Октябрьской революции юридическая доктрина сосредоточивается не столько на правовой общности, диссонировавшей с самим фактом замены частнокапиталистической собственности ее историческим антиподом, сколько на выявлении особенностей, характеризующих специальные меры по созданию нового строя экономических отношений. Носит ли национализация карательный или преобразовательный характер, является ли она обобщенной категорией по отношению к конфискации, реквизиции, монополизации, секвестру или выступает в качестве однопорядкового с ними самостоятельного способа приобретения права государственной собственности - вот что волновало прежде всего и главным образом теорию и практику непосредственно послереволюционного периода [414].

Общее определение права собственности впервые формулируется в легальных, а не научно-литературных источниках, и в том виде, как оно отражено ст. 58 ГК РСФСР 1922 г., это определение гласило: <Собственнику принадлежит в пределах, установленных законом, право владения, пользования и распоряжения имуществом>. Что же касается правовой литературы, то известный интерес к соответствующему абстрактному понятию она первоначально только и обнаруживала в виде реакции на приведенную легальную формулу, обычно расценивая ее как традиционное юридическое правило, не заключающее какого-либо специфического социального смысла. Именно так ее интерпретировал, например, И. Б. Новицкий в комментарии, специально относящемся к законодательству о праве собственности [415]. Предпринимались, однако, и единичные попытки даже в границах охарактеризованной всеобщности обнаружить своеобразную сугубо пролетарскую устремленность, в том якобы и проявившуюся, что привычную триаду, соединенную владением, пользованием и распоряжением, новый законодательный акт сопроводил словами - <в пределах, установленных законом> [416]. Но подобным попыткам трудно было рассчитывать на широкий положительный резонанс, так как, опираясь на использованные в ней предшествующие гносеологические источники, ст. 58 не могла притязать, естественно, ни на законотворческую новизну, ни тем более на концептуальную оригинальность. И нет ничего неоправданного в том, что такой непревзойденный глашатай классового своеобразия советского гражданского закона, каким был П. И. Стучка, отыскивал его не в закрепленном ГК РСФСР общем понятии права собственности, а в новом общественном содержании, приобретенном каждым из элементов этого права в условиях утвердившейся пролетарской диктатуры.

Он обращал внимание в первую очередь на обновленность права владения, учитывая, что, согласно ст. 21 ГК РСФСР, владение землей осуществимо не иначе, как на праве пользования, и значит, это право становится <единственным основанием частного обладания землей>. Тем самым, полагал П. И. Стучка, свершилась <победа пользования> над подчинявшимся ему владением. Но эта победа ознаменовалась также коренным преобразованием самого права пользования в связи с введением <лишь трудового пользования по отношению к земле>, распространением аналогичного принципа <на пользование небольшими домовладениями в лице трудящихся, заключающееся в использовании домовладения для жительства, а не в целях извлечения прибыли или получения дохода>, признанием пользования <не только правом (не неограниченным), но и <обязательностью>, не говоря уже об <отсутствии у нас права злоупотребления пользованием или просто бесцельного уничтожения общественно необходимой или полезной собственности>. К общему процессу юридико-социаль-ных изменений присоединилось и решающее, с точки зрения П. И. Стучки, правомочие собственника - право распоряжения, которое уже потому не могло сохраниться в неприкосновенности, что сравнительно с прежним своим объемом оказалось <более сужено не только в отношении объектов прав, но и цели отчуждения (см., например, о целях спекуляции под угрозой даже ст. 107 УК)> [417].

А поскольку сквозь призму общих о нем представлений должны преломляться любые претерпеваемые правом собственности сущностные преобразования, то тем самым конкретные проприетарные конструкции обнаруживают практическую неотторжимость от обобщенно выражающего их абстрактного понятия. Методологически подобным образом построенный научно-понятийный инструментарий безупречен при всех обстоятельствах. И если он был пока еще далек от всеобщего восприятия, то лишь вследствие непреодоленности противостоящих ему двух взаимоисключаемых теоретических установок.

Первая из них восходила к истокам меновой концепции. Ее сторонники вполне осознавали масштабы социальных сдвигов, обусловливаемых переворотом в отношениях собственности. Они расценивали также как не вызывающую сомнений диаметральную противоположность социалистической собственности всем остальным известным человеческой истории типам собственнических отношений. Однако право собственности получало на почве той же концепции совершенно иную обрисовку. Признавая всякое право продуктом товарного обмена, необходимым способом его опосредствования, обязательным орудием его закрепления, нужно было и на право собственности распространить аналогичное истолкование. Оно и представляло собой, по воззрениям Е. Б. Пашуканиса, не более, чем <личину>, благодаря которой меновые отношения становятся возможными [418]. А пока сохраняется обмен товарами, та же самая <личина> продолжает действовать во всей своей принципиальной неизменяемости. Можно поэтому говорить о разных типах собственности, но отнюдь не права собственности. Лишенное какой бы то ни было мобильности, оно несовместимо с частноисторическими понятиями. Единственно научное - это всегда лишь общее понятие о праве собственности как важнейшем условии товарного обмена, как решающей предпосылке участия в меновых отношениях.

Другая, прямо противоположная, теоретическая установка порождена пришедшим на смену меновой концепции учением о едином хозяйственном праве. В то время, как меновая концепция, отстаивая трактовку права собственности в самом отвлеченном виде, не допускала образования частноисторических проприетарных понятий, теория единого хозяйственного права, наоборот, только такими понятиями и оперировала, не обращаясь вовсе при исследовании юридического института собственности к абстрактно сконструированным научным категориям. Хотя, например, в Курсе хозяйственного права и был выделен написанный Г. Н. Амфитеатровым специальный параграф о понятии права собственности, при ознакомлении с ним выясняется, что там определено не это, а совершенно иное понятие, обращенное не к юридическим отношениям, а к собственности как экономическому явлению [419]. Но, уклонившись от определения права собственности вообще, Г. Н. Амфитеатров сформулировал по крайней мере общее понятие права частной собственности [420]. В отличие от этого, Л. Я. Гинцбург, опираясь всецело на правило ст. 52 ГК РСФСР о видах собственности в советском обществе и обойдя молчанием общую формулу ст. 58 ГК, в очевидном противоречии с нею утверждал, будто <уже гражданское законодательство первых лет НЭПа отказалось от единого понятия права собственности> [421]. Не получая достаточного подкрепления в действовавшем тогда советском законе, этот вывод вместе с тем не расходился ни в малейшей степени с содержанием подготовившей его хозяйственно-правовой концепции того времени. Раз хозяйственное право не знало исторического аналога в прошлом и при многоукладности советской экономики цементируется лишь благодаря единству государственного руководства ею, то, следовательно, оно несет на себе не столько следы общности, сколько печать противопоставления. Там же, где нет общности, возможны только частные и полностью исключены общенаучные понятия.

Отрицание возможности образования таких понятий изредка встречалось и на более поздних этапах истории советского правоведения. Но если ориентироваться не на отдельные эпизоды, а на магистральную линию его развития, то можно без всякого преувеличения утверждать, что как только восторжествовала концепция единого гражданского права, так сразу же преодолевается характерное для хозяйственно-правовой концепции нигилистическое отношение к абстрактным понятиям. Уже в учебнике по гражданскому праву 1938 г. появляется общее определение права собственности, в том или ином варианте формулируемое также во всей последующей связанной с соответствующей тематикой учебной и монографической литературе. При этом явственно обнаруживаются стремления к его экономизации в одних случаях и юридизации в других.

Так, в одной и той же главе учебника 1938 г. М. С. Липецкер писал, что <правом собственности в объективном смысле называется вся система мероприятий, проведенных господствующим классом для закрепления и охраны существующей формы общественного присвоения предметов при-роды>, тогда как <правом собственности в субъективном смысле называются правомочия отдельных членов общества в области владения, пользования и распоряжения имуществом, вытекающие из объективных правовых норм> [422]. Нередко и в других публикациях при сосредоточении внимания на праве собственности в объективном смысле избирается преимущественно путь его экономизации. Таково, например, предложенное Д. М. Генкиным определение правового института собственности в качестве системы норм, <закрепляющих общественные отношения по распределению средств производства и обусловленные ими общественные отношения по распределению предметов потребления> [423]. Когда же центр тяжести переносится на субъективное право собственности, обычно довольствуются указанием на правомочия пользования, владения и распоряжения, иногда сопровождая его для оснащения должным общественным колоритом ссылкой на сложившуюся систему классовых отношений. Таково, например, определение В. А. Рясенцева, соединившего перечень трех принадлежащих собственнику правомочий со специально подчеркнутой необходимостью осуществлять их <в соответствии с классовой структурой общества> [424].

Первый в истории советской цивилистики опыт образования общего понятия права собственности, основанного на увязке юридического его содержания с выражаемыми им базисными явлениями, относится к середине 40-х годов, найдя свое воплощение в работах А. В. Венедиктова, непосредственно посвященных праву государственной собственности в СССР [425]. А. В. Венедиктов исходил из того, что традиционное, исчерпывающееся триадой правомочий, определение должно быть усовершенствовано в трех существенных направлениях.

Во-первых, в нем необходимо отразить тот <участок> экономического базиса, который юридически опосредствуется именно правом собственности, а не каким-либо иным правовым образованием. Реальные очертания этого <участка> выявляются с достаточной четкостью благодаря использованию Марксова понятия присвоения. Учитывая, однако, что присвоение в широком смысле равнозначно у Маркса базису в целом как совокупности производственных отношений, нужно опираться на его же понятие присвоения в узком смысле, равнозначного отношению индивида или коллектива к средствам и продуктам производства <как к своим>, <как к своим собственным>. Присвоение в таком его понимании и образует экономическую сущность права собственности.

Во-вторых, не отличается требуемой точностью и сводимая к одной лишь триаде правомочий характеристика юридического содержания права собственности. Что названные правомочия служат средством осуществления этого права - не подлежит никакому сомнению. Однако целиком заполнить его объем они не в состоянии ни порознь, ни даже в совокупности, о чем свидетельствует, например, случай наложения ареста на имущество, когда все три правомочия отпадают, но право собственности тем не менее сохраняется. А при таких обстоятельствах рациональнее вместо привычной триады привлечь превосходящее ее по смысловому масштабу едва ли не всеобъемлющее понятие <использование>, являющееся гораздо более предпочтительным еще и по той причине, что самим своим звучанием ориентирует на соединение права собственности как юридической категории с экономической сущностью собственности как присвоения.

В-третьих, традиционная триада недостаточна еще и потому, что она не обеспечивает ограничения права собственности от других субъективных прав, сочетающих одноименные правомочия. Хотя, например, отдельным государственным организациям не может принадлежать право собственности, ст. 5 принятого в 1927 г. Положения о государственных промышленных трестах [426] признавала за ними права владения, пользования и распоряжения выделенным им государственным имуществом. В то время, однако, как в пределах, обозначенных законом, собственник действует своей властью и в своем интересе, любой другой обладатель одноименных правомочий ограничен властью, исходящей об собственника, и обязан сообразовываться с его интересами не в меньшей степени, чем со своими собственными. Отразить отмеченное качество способно лишь такое определение, которое в числе других существенных признаков права собственности упоминает также защищаемые законом власть и интерес самого собственника.

Следуя изложенным соображениям, А. В. Венедиктов приходил к выводу, что перевод Марксова понятия присвоения в смысле отношения к условиям производства как к своим на язык права позволяет определить <право собственности как право индивида или коллектива использовать средства и продукты производства своей властью и в своих интересах на основе существующей в данном обществе системы классовых отношений и в соответствии с нею> [427].